— Почему? — Такой искренний вопрос, без подвоха, не ради словца, ему правда интересно. Ох, мамочки, он сведёт меня с ума.

И где та непробиваемая тишь, гладь, штиль? Так, нет, не нужно нам того спокойствия. Всё, в прошлом. Пусть лучше будет так. Да!

Поднимаю глаза и стараюсь смотреть открыто, подавить стыдливую мимику и оправдывающиеся интонации.

— Я должна справиться сама. — Беру паузу, потом добавляю уже честнее. — Точнее осилить.

Поджимаю губы, бесшумно вдыхаю, но чувствую, как неестественно поднимаются плечи. Не вдох, а вздох какой-то, ох, Мия, Мия…

— Да, согласен, какой-то дурацкий способ сказать «спасибо». — Денис подтягивает листок ближе к себе, но не убирает, не складывает его.

Что? Это благодарность? Мне?

— Сказать «спасибо»? — Спрашиваю как на духу.

— Да. Мия, спасибо за то, что съездила со мной, не испугалась ни охранников, ни буйволов отцовских, уговорила врача, поверила, что Рубина почувствует моё возвращение, что сейчас здесь, ты всё ещё здесь. Спасибо!

Неожиданно. Искренне. Сильно.

Мне захотелось сжаться в комок, накрыться одеялом, лишь бы на меня не смотрели, меня не видели. Боже, это так непривычно, что я застеснялась, как маленькая девчонка. Ей-богу, детский сад, младшая группа!

Понимаю, нужно что-то сказать, ответить, но не знаю, как и что. Как и что?

— И тебе, Денис, спасибо. — Лучший отклик на благодарность, честный и прямодушный, это ответная благодарность.

Тем более мне-то точно есть за что сказать ему «спасибо». Тоже мне! И как ещё додумалась стесняться. Сама должна была первой поблагодарить. За всё. Вот также открыто и прямо.

— Ты расскажешь мне, откуда знаешь, как вести себя в таком случае?

Нет, только не это… Я так боялась, что мы вернёмся к этому, что он запомнит.

Хмурюсь, не хочу скрывать, как неприятна мне эта тема, этот скользкий, опасный путь, путь в никуда: когда вспышки в темноте слепят глаза, не давая даже сморгнуть. Нет, нет, только не сегодня. Не сейчас.

— Сегодня я готов был уйти. То стекло, что разделяло нас с Рубиной в палате, могло остаться на всю жизнь и становиться только толще. Ты не сдалась, ты знала, что она повернётся и увидит меня. Мия, откуда?

Закрываю лицо руками. Воспоминания давят. Всё давит, будто ему дали команду «фас». Не люблю разговаривать о себе. Не люблю рассказывать, ворошить, потрошить. Это тяжело, больно. Стыдно.

Он и так знает про Тузова. Не нужно ещё и про маму. Нельзя!

Мотаю головой в надежде, что Денис поймёт этот знак. Словами сказать не могу.

«Мысль изреченная есть ложь…»

И он понимает. Чувствую, как обнимает со спины, лбом упираясь мне в шею. Вздрагиваю.

Опять неожиданно. Искренне. Сильно!

Наконец-то этот день закончился.

Сны сменялись один за другим, и каждый был хуже предыдущего, страшнее, мрачнее, беспросветнее. Все не помню. Но один… он потряс меня до самого основания, до Ахиллесовой пяты, хранящей все уязвимое и боязливое во мне, как бы я не старалась храбриться.

Сначала сон был правдоподобным: по следам вечернего визита в клинику, те же грозные и неподкупные охранники, непробиваемые и устрашающие вертухаи Соломонова старшего, непоколебимый, но утомленный доктор.

Сон шел след в след с реальными воспоминаниями, которые я подсознательно старалась забыть, отправить на самый пыльный склад памяти, чтобы никогда не доставать, даже не дотягиваться до.

Но потом вдруг палата. Рубины… Лили. Неживой взгляд, прилипший к батарее. В голове бьет набатом предупреждение доктора: она не просто не в себе, опустошена и равнодушна, на неё не действует даже снотворное, она не хотела, чтобы её спасли. Жутко, страшно до животного, инстинктивного страха, когда боишься чего-то сильного, потустороннего, которое может подобраться и к тебе, как зараза.

По левую руку чувствую ещё человека. Он живой, в нём эмоции, чувства, стремления, непонимания — жизнь. Но посмотреть на него не могу. Мне как будто кто-то приказал смотреть только на Неё — нежизнь. Хочу вырваться, развернуться всем телом, не могу. Вдруг Лиля медленно поворачивает свой стеклянный взгляд на меня, и на долю секунды в нём пропадает мертвецкое безразличие. Вздрагиваю, отступаю назад, упираюсь спиной в ледяную стену. Холодок пробегает по телу, ноги и руки немеют.

Она смотрит на меня, впивается, упивается. Ждёт. Чего? Чего может ждать от меня нежизнь? Я не хочу, это не для меня, не моё. Не мой путь.

Не мой!

Лицо её становится ещё бледнее, черты заостряются, не хищно, а окаменело — когда не сражается, а застывает. Я часто-часто моргаю в надежде, что видение пропадет, что эта ужасная реальность выпустит меня из своего плена. Но Лиля всё смотрит и смотрит. Бледнеет и бледнеет.

Может, она ждёт спасения? А я могу?!

Резко вскакиваю на кровати. По телу дрожь, виски и шея мокрые — самый настоящий холодный пот. Дышу часто, но прерывисто. Самый страшный кошмар, какой я помню. Никогда ещё сон меня так не выматывал, не выжимал.

Тяжело сглотнуть, горло саднит. Нужна вода, хотя бы глоток. Не чувствуя себя, своего тела, поднимаюсь с кровати, мелкими шажками выхожу из той комнаты, в которой мне постелил Денис. Иду, держась за стены, дверные ручки. Нужна опора, хотя бы такая.

Глазам к темноте привыкать не нужно, они недавно видели и не такой мрак. Аккуратно приоткрываю дверь на кухню и застываю на пороге.

Денис сидит за кухонным столом, лицом ко мне, взгляд его устремлен в монитор ноутбука. Он чем-то увлечён, сидит в темноте, меня замечает не сразу. И не заметил бы, если бы я не попросила пить.

— Не спится? — Спрашивает, забирая назад пустой стакан.

Чувствую, как вода наполняет организм, неприятно булькая в животе, будто лишняя. Но нет, не лишняя, горлу становится намного легче, я хотя бы могу говорить не как старуха Изергиль.

— Просто приснилось что-то странное. — Отвечаю шёпотом и тут же закрываю лицо руками.

Странное?! Да это самый настоящий ужас!

— Мне включить свет? — Спрашивает вкрадчиво, тихо.

— Нет. — Шумно выдыхаю, отрываю руки от лица. — Нет, не надо, так лучше.

Без приглашения прохожу к кухонному столу, присаживаюсь напротив ноутбука. Денис тоже возвращается на своё место, отодвигает железного друга в сторону. Наверное, чтобы видеть меня. Хмыкаю. Конечно, всё для тебя, Мия. Как же!

Сидим в тишине, в темноте. Каждый думает о своём. Я перебираюсь на соседний стул, который ближе к стене, чтобы упереться в неё спиной, она кажется надежнее, чем спинка самого стула.

У Дениса вибрирует телефон. Он отбивает звонок почти сразу. Интересно, который час…

— Да, Марин.

Ему что-то говорят, я не прислушиваюсь, с каким-то упорством вглядываюсь в кухонный шкаф, пытаясь разглядеть узор по дереву.

— Нет, это вопрос решённый.

Опять слушает голос на том проводе. Меланхолично отмечаю про себя, что, наверное, звонит Марина Владимировна. Нет, Марин, конечно, может быть у них много, но как-то вот интуиция моя намекает на конкретную — психолога.

— Мне всё равно, что он думает. Он сам мне сказал, что я недостоин его фамилии.

Что?

Стараюсь повернуться к Денису не так резко. Но не получается, понимаю это, когда наши взгляды встречаются. Его, в отблесках от света монитора, и мой — по ту сторону этого свечения.

— Это он приказал тебе позвонить? — Услышав ответ, ухмыляется. — То есть это тебе приспичило отчитать меня в четыре утра?

Отворачиваюсь, прерывая наш зрительный контакт, подтягиваюсь на стуле, чтобы сесть поудобнее. Вдруг Денис встает и уходит. Возвращается с пледом в руках. Разговор с Мариной ещё не прекратился, но говорит, видимо, только одна, потому что Денис ничего ей больше не отвечает.

Он прижимает телефон к уху плечом, а сам легонько касается моего плеча, показывая мне, чтобы я отлипла от стены. В образовавшийся проём вставляет плед и разрешает мне снова облокотиться на стену.