Тоже якобы от меня.

Тело пронзило мелкой дрожью, телефон выпал из рук. Что это? Как это?

Дрожащими руками поднимаю телефон с пола. Нужно перечитать, нет, это не я. Я такого в жизни бы не написала. Пальцы не слушаются, зум нещадно тупит и не дает приблизить скрин.

Когда это удается, понимаю, что не фотошоп, нет. Это действительно отправлено с моей страницы. Высвечивается звонок Маши, яростно нажимаю на «ответить», будто от этого непривычно остервенелого жеста ужасные сообщения исчезнут, удалятся из памяти.

— Мия, мне прислали скрин не наши, вообще пацан с параллели. Я сама не видела эти сообщения, их в течение двух-трех минут удалили, но, как видишь, все сохранили…

Я старалась вслушиваться в каждое слово подруги, но голова гудела, медленно, непреодолимо наливалась свинцом, будто разбухала и враз тяжелела.

Включила громкую связь, руки не держали телефон, он скатился обратно на пол. А я уткнулась лбом в колени.

— Мия… — Позвали меня на том конце провода.

— Маша, это не я. — Смогла выдавить только это, горло сдавил спазм.

— Я знаю, ты что! Конечно, это настоящая подстава. Да ещё и Эндшпиля приплёл этот отморозок!

Ювелирненько…

Послание-насмешка, послание-издевка. Долгожданный, вымученный реванш.

Не было никакого плана с фотками, это развод, отвод, что угодно. Он сразу сказал, что месть будет холодной — неявной, завуалированной.

Месть навылет. На поражение. Задевающая сразу двоих.

Фотографии вызвали бы жалость, а ему я не нужна жертвой. Я должна быть предателем. Снова грязным предателем: без совести, без чувств. Нравственно кастрированной, подлой, лживой. Мерзкой.

Такой, какой сейчас и стала для всех одноклассников. Они поступили порядочно и честно и ждали того же взамен. И имели право ждать. А тут ювелирненько…

— Мия, Мия! Держись, пожалуйста, только держись! Мы обязательно выведем его на чистую воду. Он ответит за этот ад! Сам отправится в Преисподнюю!

Маша пыталась меня успокоить, поддержать, но я не справилась. Немые слёзы текли горячими дорожками, обжигая не щёки. Совсем не щёки…

— Вот же тварь! — Вдруг выругалась Маша.

Мучительно подняла голову, чтобы спросить, но оповещение с текстом нового сообщения меня опередило.

— Он настоящий отморозок, Мия!

В общей беседе красовалось сообщение Тузова. Душещипательное, проникновенное, милосердное, всепрощающее сообщение:

«Я долго думал, что написать. Вы видели, и это правда. Я верил, что имею право на семейную тайну, что поступки важнее родословной. Но каждый может ошибиться. Прошу вас, не нужно сердиться на Мию. Кроме правды она ничего не сказала».

Он всё спланировал до мелочей. До каждой провокации, до показного проигрыша, до взгляда…

Паническая атака накрыла с головой.

Безжалостная, скопившая силы и бросившая все свои резервы на моё разрушение.

Утром отец выдал мне буклет новой школы, поручил ознакомиться. Та уловка не сработала, на блесну опытного и прожжённого бизнесмена не посадить простым и неловким «папа». И это тоже вполне ожидаемо. Когда рушится одно, оно обязательно забирает веру в прочность и надежность рядом стоящего.

В семье моё состояние списали, наверное, на новость о переводе. Во всяком случае внимательный взгляд отца, а после него предложенный буклет расцениваю только так.

Мама… Она, конечно, спросила, как дела и самочувствие, но, увидев, что я, как и вчера, подкрасилась и заплела себе объемные косы, немного успокоилась и расспросами не тревожила.

Оля светилась, много разговаривала, рассказывала про какой-то крупный заказ, про свою мегапопулярную страницу, доходную и успешную. И рассказывала не отцу, а моей маме.

Такая перемена могла предупредить меня, но не маму, она всегда чувствовала напряжение, переживала, что не может стать достойной мачехой. Поэтому сейчас просто… наслаждалась моментом, кажется, это можно назвать так.

У меня разрывался телефон от сообщений Маши, наша переписка переместилась в другую сеть, страницу в вк я временно заморозила. Правда, временно ли, сама не знаю. Маша была против такого показного шага, но я себя знаю: не выдержала бы и снова полезла всё читать-перечитывать-переперечитывать.

В лицей нас привезли вовремя, за пятнадцать минут. На крыльце меня ждала Маша. И, если бы у меня остались силы радоваться, хоть как-то тепло отозваться на её поддержку, я бы обязательно это сделала. Но… дежурное привет, некрепкое объятие и мы заходим в лицей.

Воздух проколот шипами, иду и задеваю каждый из них. Догадывалась ли я, что будет так?

Конечно, бессонной ночью вспомнилось, как это бывает. Только в школе глаз своих не прятали, открыто смотрели со всем презрением и на меня, и на Тузова. В лицее всё наоборот.

Он теперь потерпевшая сторона, жертва, почти герой. А я… А меня лучше не замечать, отворачиваться, выходить из класса, пересесть подальше, отгородиться, отмежеваться, убить равнодушием. И не показным, а интеллигентно правильным. Это так называется, когда без суда и следствия.

Ко всему готова. Плевать!

Маша шла рядом, держала меня под руку, но мы не разговаривали. Я чувствовала, как её голова вертится на все триста шестьдесят, но сама по сторонам не смотрела. Как подруга и предупреждала, новость разлетелась по всей параллели. Я немногих знаю, и в этом случае к счастью: уменьшается количество людей с важным мнением.

В класс Маша зашла первой, осмотрелась лишь потом кивнула мне. Зашли мы не со звонком, хотя я очень просила подругу поступить только так. Но Маша упертая, принципиальная, в ней всё горело от несправедливости, и она, по её словам, хотела просто посмотреть в глаза всех своих одноклассников, кто поверил в такую чухню.

Что она в принципе и сделала. Остановилось перед первыми партами, уперла руки в бок и грозно, сердито заглянула в глаза каждому, кто невольно поднял взгляд на неё. Я же в это время пыталась незаметно пройти к своей парте.

Завидев Тузова на месте Дэна, внутренне подсобралась, хотя и так была, как натянутая струна. Но почему-то в душе теплилась надежда, что сегодня Эндшпиль появится. Да что я юлю! Я на это рассчитывала больше, чем на доказанный закон пакости.

Но Дэна не было.

Уже заношу ногу, чтобы повернуть к своему стулу и оказаться спиной к извергу, как чувствую, что вторая нога предательски скользит. Не успеваю правильно сгруппироваться, потому что всё происходит в какие-то доли секунды, а к такому я точно готова не была. Лечу на пол, больно ударяюсь копчиком. Да… это не на пушистый снег падать, а на мокрый, затвердевший.

Вижу, как Маша кидается ко мне, но добежать не успевает. Меня подхватывают другие руки и небрежно тянут наверх. Как тряпичную куклу, как надоевший механизм, который и выбросить жалко, и хранить стыдно.

— Мия, ты в порядке? — Слышу над ухом наипротивнейший голос.

Свободной рукой касаюсь спины, чтобы проверить, убедиться, что ничего ужасного не произошло. Резких движений лучше не делать, я это понимаю. Но кто бы знал, как омерзительны прикосновения Тузова…

Оборачиваюсь к нему, заботливому нашему, учтивому, отзывчивому, сочувствующему, и говорю с той холодностью, какую тренировала всю ночь:

— Ты вправе на талион, наслаждайся. Но ко мне прикасаться не смей! — Успеваю схватиться за парту прежде, чем хватка изверга ослабевает и он убирает свои руки в карман.

Отворачиваюсь и встречаюсь с встревоженным и одновременно злым взглядом Маши. Легонько покачиваю головой, показывая, чтобы не вмешивалась и не заступалась. Она кивает и молча садится за свою парту.

Осматриваю пол, который с этого ракурса блестит, как водная гладь под лучами солнца. Да, такого ещё не было. Но теперь будет, Мия. Теперь будет.

Аккуратно, стараясь не напрягать спину, присаживаюсь. Боль пронзает всё тело, но я прикусываю нижнюю губу, чтобы ненароком не ойкнуть и не ахнуть. Конечно, я для всех пустое место, но обольщаться не стоит, знаю, как особенно приятно слышать страдания такой пустоты. Могу понять, но упиваться не дам.