Они надумали бежать туда, на родной им Запад, прямо с пляжа, в каких-нибудь ста метрах от центра большого приморского города... Безнаказанно нарушить границу, по их тщательным расчетам, можно было только здесь. И только в строго определенное время-ни пятью минутами раньше, ни пятью минутами позже. Сразу после захода солнца, когда пляж покидали, повинуясь пограничным правилам, все или почти все любители морских купаний и солнечного загара. Когда уже не властвовал во всю свою силу свет долгого июньского дня, но еще не наступили сумерки. Когда еще не прибыла тяжелая машина пограничников ближайшей заставы со своим передвижным прожектором и прожекторный расчет не успел высветлить побережье и морской простор ослепительным лунным лучом. Когда еше не вышли на охрану государственных рубежей сторожевые ночные корабли. Когда люди и природа были погружены в тишину, в раздумье. Когда в Приморском парке на магнолиях, на пальмах не шевелится ни единый лист. Когда птицы прекращали свои полеты и песни.

Быстро разделись, спрятали одежду в заранее облюбованном месте, под дном пляжной ивовой кабины, и в одних трусах, в резиновых шапочках, оба крепкие, мускулистые, вошли в прозрачную воду. Море было теплым, тихим, как бы дремлющим. На берегу не было видно ни единого человека.

Плыли они, Суканкасы, отец и сын, рядом, плечо к плечу, сильно загребая под себя воду и быстро продвигаясь вперед. Дышали равномерно. Торопились расчетливо, экономя силы для большого плавания. Сумерки надвигались им навстречу, с моря. Еще две-три минуты - и накроют пловцов. И тогда Суканкасы поплывут размашистее, смелее, без оглядки на землю. К тому времени, когда пограничники включат свой пляжный прожектор, беглецы будут уже в пределах недосягаемости для их пронзительного луча. Под покровом темноты, подбадривая друг друга и помогая, если понадобиться, они поплывут строго на юг, туда, где по морю проходит незримый государственный рубеж. Три-четыре часа усиленной, до кровавого пота, работы, мощными саженками, с короткими перерывами для отдыха, - и они выйдут на турецкий берег, где их встретят с распростертыми объятиями как беженцов от-туда, из-за "железного занавеса", как людей, ищущих политического убежища.

Все тонко рассчитали отец и сын Суканкасы, все учли. Кроме одного: выучки, опыта, ума, дальновидности пограничников ,их умения думать за противника.

Вертолет патрульной пограничной службы летел над Черноморским побережьем галсами, округлыми зигзагами: то приближаясь к суше, то уходя на сравнительно недалекое расстояние в море, то опять возвращаясь к зеленому побережью. Туда и сюда, вкривь и вкось разрезал воздушное пространство. С неуклонным продвижением вперед, на юг. Долетев до крайних строений нашей головной, сухопутно-морской, заставы, вертолет круто развернулся и лег на обратный курс, на север.

Воздушным кораблем управлял командир, пилот первого класса Вано Иванович Ермаков. День был на исходе. Летного времени оставалось в обрез: ровно столько, чтобы долететь домой и приземлиться.

Вертолет шел на высоте двухсот метров. Не ахти как далеко от земли. Не вообще от земли, а от той её плоской, засыпанной галькой полоски, которая тянется вдоль моря. Сразу же над ней поднимаются зеленые горы, а дальше - целые хребты, гранитно-голые и заснеженные. Высота их две, три, четыре тысячи метров.

Ермаков любил это особенное время черноморских суток. С его места, пилотского кресла, много и хорошо было видно. День, перед тем как закончить свою жизнь, полыхнул всеми красками радуги. Огромное солнце, багрово-красное, идеально круглое, тяжелое, уже коснулось нижним своим краем горизонта. Вполнеба, полные ветра и огня, стояли паруса вечерней зари - нежно-малиновые, карминные, темно-красные, пурпурные, вишневые, оранжевые, темно-желтые, бледно-лимонные. Хребет Поднебесный, облитый льдом и окаменевшими блистающими снегами, сейчас был розовым. Горные леса стали ночными-глубокими, темными, загадочными, неприступными. Вековые чинары и кавказские сосны, растущие на морских обрывах, не давали тени. Три Брата-три невысокие скалы, сросшиеся в основании, с отдельными острыми вершинами, стоящие в десяти метрах от берега на той, сопредельной, стороне, сверкали оплавленным золотом. Морская гладь от конца до края, насколько хватает глаз, усыпана самосветящимися поплавками - солнечной рябью. Облака, быстро идущие с севера, похожи на белые снежные горы, вдруг обретшие чудесную способность передвигаться. В горных расщелинах клокотали, перекатываясь с увала на увал, с камня на камень, бесшумно неслись, стремясь как можно скорее попасть к морю, речки, речушки, водопады, ручьи, кишащие форелью. В низинах рождался туман, пока еще жиденький, прозрачный. Фелюги иностранных рыбаков, оставляя позади себя грязный след отработанных газов, спешили к берегу, к своим хижинам, с маленькими и высокими оконцами, сложенным насухо из камней.

Во всех направлениях, к нам и от нас, плыли корабли под нашими и чужими флагами. Сухогрузы, нефтеналивные, большие и малые, новенькие, "с иголочки", и доживающие свой век. На севере, на просторной равнине, у самого моря, поднимался рафинадно-белыми башнями высотных домов, трубами нефтеочистительного завода большой приморский город. Прямо над ним, врезанный в лесистую гору, светился гигантский портрет Ильича, уже по-ночному подсвеченный, хорошо видимый даже издали. По извилистым дорогам, проложенным на горных карнизах, все время на виду у моря, сновали маленькие, будто игрушечные, автомобили. На аэродроме, расположенном у самой кромки морского берега, садились и взлетали пассажирские самолеты Аэрофлота. Эвкалиптовая аллея, ведущая к аэродрому из города, четко проглядывалась: пахучие богатырские деревья поднимались даже над пятиэтажными домами.

Любуясь родным краем, самым передним рубежом Родины, выдвинутым далеко на юг, в Чёрное море и горы Закавказья, Ермаков ни на одно мгновение не переставал чувствовать себя пограничником: наблюдал, нет ли в прибрежных водах чего-нибудь подозрительного, не нарушен ли кем-либо пограничный режим. Всё было в порядке на протяжении более чем двадцати километров-от головной заставы до окраин ближайшего города.

И вдруг...

Рация вертолета была постоянно настроена на волну штаба пограничного отряда. Ермаков, не отрывая взгляда от поверхности моря, уверенно ведя корабль, ровным сильным голосом проговорил в шлемофон:

-Я-"Прометей". Я-"Прометей". Докладываю: на траверзе городского пляжа, примерно в полумиле от берега, отчетливо вижу пловцов. Две головы в резиновых шапочках цвета морской волны...Лимит летного времени исчерпан до последней минуты. Иду на посадку. У меня всё.

Молодой пловец, младший Суканкас, хватая посиневшим ртом соленую и горькую воду, прижался плечом к своему пожилому напарнику по побегу.

-Нас засекли, папа! Пропали. Что делать?

-Не паникуй! Действуем по аварийному плану. Разворот на сто восемьдесят градусов. Вот так! Теперь загони страх внутрь себя. Полное спокойствие. Расслабься! Мы с тобой обыкновенные курортники. Обы-кно-венные! Думай только об этом. Чувствуй только это!

-Да, папа. Не уходи далеко. Плыви рядом. Мне страшно одному.

-Я с тобой, сынок!

Берег, когда они убегали от него, был зелёным и светлым, он удалялся от них ужасно медленно. Сейчас же, когда возвращались к нему не по своей воле, он стал черным, блистающим вечерними огнями, и приближался к ним, беглецам-неудачникам, со страшной быстротой.

Как только Суканкасы вступили на землю, на гальку городского пляжа, перед ними появились два рослых пограничника с автоматами в руках. Один из них приложил ладонь к зеленой фуражке и строго, но вежливо сказал:

-Пограничный наряд. Почему нарушаете режим? Кто такие? Документы!