Фрикке все ещё не двигался с места.

В курительном салоне, недавно таком уютном, никого не осталось, лишь на кресле лежал старик с запрокинутой головой. После второго взрыва он застонал и, не открывая глаз, теребил тонкими пальцами галстук…

Аварийный звонок, раскатившийся оглушительной дробью, вывел Эрнста Фрикке из оцепенения.

Не раздумывая, он бросился к старику и одним махом вытряхнул его из шведского спасательного жилета. Торопливо натянул жилет на себя, надул «согласно инструкции» и быстро пополз к дверям.

«Скорее вниз, третья палуба, каюта 222. Спасти документы… Спокойствие, спокойствие», — твердил себе Фрикке.

«Не должно быть нервов, должен быть весёлый кишечник, так, кажется, говаривал несравненный Ницше. Человек должен принести себя в жертву сверхчеловеку — это тоже Ницше! Почему вдруг пришёл в голову Ницше? Я не хочу приносить себя в жертву…»

Навстречу с нижних палуб к шлюпкам бежали пассажиры. Слышались призывы о помощи. Зловещий вой сирены ещё подхлёстывал нервы. Чёрный туман паники охватил людей.

Эрнст кинулся наперерез толпе — надо вниз, вниз, к своей каюте. Но слепой поток смял его, увлёк за собой. Он падал, его толкали, он поднимался и вновь падал.

«Все к шлюпкам, все к шлюпкам! — безумолчно выкрикивал репродуктор. — Следовать по указанному маршруту. Внимание, внимание! Просят пассажиров не волноваться. Наш сигнал бедствия принят, спасательные суда вышли на помощь. Внимание, внимание! Садитесь в шлюпки согласно своим номерам. Просят пассажиров не волноваться…»

Эрнст Фрикке очнулся в холодной морской воде. Он видел ярко освещённый тонущий корабль, сотни людей, барахтающихся в море. Каждый плавающий кусок дерева брался с бою, в борьбе за жизнь сильные безжалостно топили слабых Несколько наполненных до отказа шлюпок кружились вокруг корабля…

Эрнст Фрикке услышал глухой взрыв, за ним другой, третий… Сторожевые корабли метались по морю, разбрасывая смертоносные глубинные бомбы.

Шведский жилет держал превосходно, но, когда одна из спасательных шлюпок оказалась вблизи от Фрикке, он все же схватился за леер, идущий вокруг неё. Шлюпка угрожающе качнулась, её пассажиры испуганно закричали. Фрикке почувствовал сильный удар, один из гребцов, желая избавиться от лишнего груза, угостил его веслом.

Дверь в комнату коменданта крепости плотно закрыта. И все же Отто Ляш не в силах избавиться от надоедливых шумов: наглухо закупоренные в цементных стенах подземелья, они назойливо лезут в уши. Ясно доносится тонкое однообразное пение морзянки. Басовито гудят моторы. Разноголосо отзываются телефонные аппараты. Телефонисты, добиваясь связи, неустанно повторяют одни и те же призывы. А вдобавок ко всему чьи-то ноги неприятно шаркают в коридоре.

Отто Ляш, невыспавшийся и небритый, морщится и с неудовольствием посматривает на дверь. Его вызвал к телефону генерал Мюллер. Слышимость плохая, трещит мембрана, и Ляш напрягает слух, стараясь уяснить сбивчивые указания главнокомандующего.

— Противник непрерывно атакует на южном берегу Прегеля, у деревянного моста. — Пауза. — Вы правы, господин генерал, — без всякого выражения подтверждает Ляш в телефонную трубку. — Да, мосты будут взорваны. Да, на юго-западном участке под угрозой королевский замок… Нет, сомневаюсь, господин генерал. Полагаю, к утру в наших руках останется только центральный участок севернее Прегеля…

В дверь постучали.

— Господин генерал… — услышал комендант взволнованный голос.

Отто Ляш оторвался от трубки. Мутный взгляд усталых глаз задержался на почтительной фигуре дежурного офицера.

— Простите, господин генерал, одну минуту.

Комендант прикрыл ладонью микрофон.

— Слушаю вас, Кребсбах.

— Батальоны ополченцев под Прегелем ушли с позиции, — торопливо доложил дежурный.

— Что вы говорите, лейтенант?!

— Начальник штаба выслал связных для проверки, — испуганно дрогнув бровями, продолжал офицер, — один из них вернулся. Он рассказал, как ополченцы без боя сдавались русским. Он видел своими глазами, как они размахивали белым флагом и бросали винтовки. Артиллерийский обстрел с русских позиций невозможно выдержать, население бежит за нашими войсками. Женщины, старики, дети прячутся в подвалы, подготовленные для солдат, и не хотят выходить оттуда… Может быть, вы прикажете вызвать эсэсовцев, господин генерал?

Ляш, не отвечая, махнул рукой.

— Я полагаю, все решится завтра, — с усилием сказал Отто Ляш в трубку. — Войска больше не могут держаться, генерал, они беззащитны против артиллерийского огня русских, против бомбардировок с воздуха. Связные не могут пробраться через пожар и завалы. Они часами блуждают, потеряв дорогу. Штабы не в состоянии руководить обороной.

В кабинет вошёл начальник штаба полковник фон Зюскинд. Комендант, чуть улыбнувшись, кивнул головой и продолжал в трубку:

— Мы несём невосполнимые потери в людях и в технике… Тысячи раненых без медицинской помощи. Материальные и духовные силы обороны исчерпаны. Положение женщин и детей… Моё предложение?.. Я предлагаю, — в голосе коменданта прозвучала твёрдость, — я предлагаю в эту ночь пробиться со всем гарнизоном крепости на запад. Может быть, сегодня это ещё возможно. Пятая танковая дивизия поддержит прорыв.

Отто Ляш опять покорно слушает далёкий голос в трубке, по его лицу снова разлились безразличие и усталость.

— Бегство, позор? Но и для престижа германского оружия такой исход лучше… Ну что ж… Я понял, господин генерал. Слушаюсь.

— Вот, мой дорогой полковник, — положив трубку, обернулся комендант к начальнику штаба. — Вы слышали? Мюллер требует: «Я обязываю солдатской честью вас и ваших офицеров продолжать защиту Кенигсберга», — красивые слова? А нам, к сожалению, осталось одно: капитулировать.

— Я не ждал от генерала Мюллера другого, — мрачно отозвался фон Зюскинд. — Главнокомандующий, как попугай, повторяет слова гаулейтера. Что ж, угодничество тоже способ существования. — Полковник помолчал, собираясь с мыслями. — А самое главное, господин генерал, — нам некого защищать. Германия побеждена, и теперь каждый день войны — безумие. Я думаю, как и прежде: когда здравый смысл подсказывает, что сопротивление бесполезно, надо складывать оружие. И чем скорее, тем лучше.

— Благодарю, мой друг. Я был уверен в вашей поддержке. — Отто Ляш расстегнул воротник френча и потёр шею ладонью. — Не забудьте послать связного на Прегель. А пока, — генерал говорил все медленнее и тише, — я прилягу на час… У нас сегодня, кажется, восьмое апреля? — Он повалился на железную койку, покрытую серым шершавым одеялом, и сразу заснул.

Начальник штаба тихо закрыл за собой дверь.

Вскоре в комнату осторожно, на цыпочках, вошёл дежурный молодой офицер.

— Господин генерал, — рискнул он тронуть за рукав спящего. — Господин генерал.

— Что случилось? — Ляш мгновенно сел на кровати. — Русские? — Он непослушной рукой приглаживал растопырившиеся перьями волосы. — Докладывайте.

Но дежурный не успел сказать ни слова.

Дверь с шумом растворилась. В комнате появилась вельможная фигура Фердинанда Гроссхера, заместителя гаулейтера. За ним — другие, ни одного без золотой свастики на отвороте френча. Все в военной форме, с пистолетами. На рукавах — повязки с чёрной эмблемой. С ними пришёл и Хельмут Вилль, обер-бургомистр Кенигсберга, высокий, с презрительной усмешкой на породистом лице.

— Хайль, — поднял руку Гроссхер. — Безобразие, генерал, начальник штаба не пропускал к вам, прорвались чуть не силой. — Он с размаху бросился на стул.

Ляш медленно поднялся с койки, застегнул пуговицы френча, поправил на шее Железный крест.

— Это моё приказание, — сказал он, — я решил поспать — неизвестно, как пойдут дела дальше… У вас что-нибудь серьёзное, господа? — Генерал искоса глянул на развязного нациста. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь сидел вот так, как Гроссхер, расставив ноги, но сдержался.