Мессинг сделал пометку в своем блокноте. Потом сообщил:

— В свое время комендант Кремля Мальков интересовался у старых служащих городской управы. Точных, даже приблизительных схем подземелий и коммуникаций в наличии не оказалось… Или затеряны, или вообще не составлялись.

— Или находятся во вражеских руках! Возможен и такой вариант, — заключил Дзержинский. Помолчав, произнес сухо: — Надо найти, товарищи. Если не схемы, то человека!

И тут Манцева осенила спасительная мысль:

— Идея! — в возбуждении он даже заходил по кабинету. — Есть такой человек в Москве, король репортеров Дядя Гиляй! В миру Владимир Алексеевич Гиляровский, друг Чехова и Станиславского. Помнится, всегда считался человеком прогрессивных взглядов.

— Как же, как же, — живо откликнулся Дзержинский, — это его знаменитые строчки: «В России две напасти: внизу власть тьмы, а наверху — тьма власти». Что ж, идея рациональная. Обратитесь к Гиляровскому. Надо полагать, для такого человека Кремль святая святых. Должен…

Через два часа в кабинет Манцева вошел огромного роста, с необъятной грудной клеткой старик. Под широченным пиджаком — цветастая украинская вышиванка. Из-под кустистых бровей молодо блестели лишь малость выцветшие от прожитых лет светлые глаза. К подбородку спускались вислые запорожские усы. Во всем его облике запорожец и проглядывался. Одного взгляда на легендарного Дядю Гиляя было Манцеву достаточно, чтобы понять, почему именно его приглашал Репин позировать для своей знаменитой картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».

Манцев вышел из-за стола, шагнул навстречу старику, уважительно указал на ближайший стул:

— Здравствуйте, Владимир Алексеевич, прошу, садитесь.

— Когда в ЧК говорят «садитесь», приходится садиться, — без улыбки прогудел Гиляровский и аккуратно, чтобы не раздавить, присел на стул и уперся могучими руками о тяжелую суковатую палку.

Манцев с трудом сдержал улыбку. Про себя подумал, что надо дать указание коменданту поставить в кабинет еще одно кресло.

Устроившись понадежнее, Гиляровский спросил:

— ЧК, помнится, означает Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности. В коей из этих трех частей ко мне есть претензии?

— Да никаких претензий к вам, уважаемый Владимир Алексеевич, у нас нет, — ответил Манцев, откровенно любуясь живописным и явно своенравным стариком.

— Тогда чем обязан приглашению?

— Надобностью серьезной… Проговорили они добрый час…

Неспокойной, даже тревожной была эта первая ночь для Верескова на квартире Гарусова. Он прекрасно понимал, что даже после сделанного предложения включиться в деятельность «анархистов подполья» полного доверия ему не будет, а каждый шаг взят под тщательное наблюдение. Знал Вересков, что это такое — «чекистское внедрение во вражескую среду», чем может завершиться даже не явное разоблачение, но сколь-либо серьезное подозрение. Скорым и беспощадным уничтожением после мучительного допроса. Случаи такие были ему ведомы. Он знал, на что идет, когда ответил согласием сначала Мартьянову, а затем Мессингу и Манцеву. Чего он не знал и знать не мог, что за этим его шагом по прихотливому стечению обстоятельств, но как-то связанно, хотя он и не мог сказать, как именно, последует эта ночь, их с Таней первая ночь, счастливая и горькая одновременно.

Вересков не имел права рассказывать даже ей, члену партии, о своем задании. Предупредил только о главном и необходимом: ни в коем случае не подходить к нему и вообще вида не подавать, что они знакомы, если вдруг встретит она его где-нибудь в городе.

— Я сам приду к тебе, когда можно будет, — сказал он ей на прощанье. Мартьянова же попросил, если с ним что случится, поставить в известность тетку Анну (с ней Феодосий был уже знаком) и свою фактическую жену Татьяну Алексашину, сотрудницу агитпропа Моссовета. Мартьянов никаких вопросов не задавал, просто запомнил намертво имя и фамилию.

В конце концов Вересков заснул. Встал он рано, братья еще спали. Должно быть, с час он коротал время, перелистывая подшивку журнала «Театр и рампа». Потом в комнату заглянул Михаил:

— Читаешь?

— А что еще…

— Пошли завтракать.

Ели молча и быстро. Покончив с едой, Михаил приказным тоном сказал:

— Одевайся, пойдем в одно место.

Сергей неспешно оделся, влез в просохшую за ночь шинель (с вечера в Москве прошел изрядный дождь), направился было к двери.

Михаил жестом остановил его:

— Не сюда… Пойдем черным ходом.

…Это было упущение. Чекисты, наблюдавшие за квартирой Гарусовых, не знали, что есть черный ход во двор. Они не видели, как хозяева и «Рябина» вышли из дома, и, следовательно, не установили, куда они направились.

Утром Манцев, не в силах сдержать улыбку, рассказывал Дзержинскому о своей встрече накануне с Гиляровским. Прощаясь с журналистом, он сказал:

— Так наша машина отвезет вас домой, Владимир Алексеевич, и шофер подождет, пока вы соберете нужные бумаги.

— Хорошо, очень хорошо, — прогудел в ответ Гиляровский.

В дверях они как-то неловко столкнулись, и палка старика с гулким стуком упала на пол. Манцев поспешил поднять ее и — не смог удержать в руке! Палка оказалась невероятной тяжести.

— Господи, да она у вас чугунная, что ли?! — изумленно воскликнул Василий Николаевич.

— Точно! — Гиляровский легко подхватил палку и стал жонглировать ею, словно тросточкой. — Двадцать фунтов свинца залито! Для поддержания должного самочувствия в мускулах… Ну, и от лихого человека.

Заливисто рассмеялся и Дзержинский:

— Значит, взаимопонимания достигли со стариком?

— Полного. И бумаги полезные прислал, и личное содействие обещал. Поездить с нашими сотрудниками.

…Через много лет, когда «короля репортеров» уже не было в живых, Манцев узнал, что Гиляровский вовсе не случайно обронил палку. Это была одна из любимых его шуток: показать новому человеку, что у него есть еще порох в пороховницах…

Гарусов привел Верескова на конспиративную квартиру в Дегтярном переулке. Здесь уже несколько недель скрывался в буквальном смысле слова — даже на улицу почти не выходил — Донат Черепанов. К кому привел, не сказал. Однако Сергей узнал террориста по словесному портрету, но виду не подал.

Донат просверлил Верескова острым, недоверчивым взглядом:

— Слышал о вас, слышал… Пойдете с нами до конца? — он сделал явственное ударение на слове «конца».

Откуда «слышал»? И ни малейшего удивления от его прихода. Выходит, Антон Гарусов, а может, и сам Михаил, когда он заснул, смотал-таки сюда, на Дегтярный. Без предварительного уговора в эту берлогу нового человека не приведут. Черепанов — явный главарь. Уже поэтому тушеваться перед ним никак нельзя. Ответил спокойно вопросом:

— Чего ради я давал бы Михаилу согласие участвовать в акте?

— Ладно, — Донат устало махнул рукой. — Мы принимаем вас в комитет революционных повстанцев без проверки, в виде исключения под поручительство вашего друга. Я слышал о вашей работе в Ярославле, — и с нескрываемой досадой свернул разговор: — Да и проверять-то некогда!

Это была настоящая правда, на чем и строился весь расчет чекистов: проверять им некогда. А если станут выспрашивать детали — пожалуйста, Вересков был достаточно полно осведомлен о событиях в Ярославле.

Меж тем Черепанов повернулся к Гарусову, спросил уже другим, деловитым тоном:

— Когда можешь отправить его в Красково? Сегодня можешь?

Михаил отрицательно повел головой:

— Не получится… Филин вернется только ночью.

— Тогда не позднее чем завтра.

И снова Сергею:

— Рассчитываю на вас, Вересков. Россия знает силу Деникина. Россия знает силу комиссародержавия большевиков. Теперь она узнает третью силу — повстанцев-партизан! Ступайте!

Голос Черепанова был близок к истерическому срыву. Тем не менее Сергей перехватил его выразительный взгляд, предназначенный Гарусову. Смысл этого немого приказа мог быть только один: глаз с него, Верескова, не спускать все ж. Правильно, так и должны они были поступить. Это тоже было предусмотрено.