Переглянувшись с сотрудниками, я встал:

— Товарищ полковник, разрешите поручить это старшему лейтенанту Саннинскому? — И объяснил: — Инициатором нашей работы был именно он, много сил отдал этому расследованию.

— Пусть будет так, — улыбнулся начальник управления. — Раз он начинал, ему, по справедливости, и заканчивать.

После ареста Черняка я только однажды видел задержанного. Даже на первых допросах не присутствовал. Не мог. Перед мысленным взором представала картина: закаспийская цустыия, сыпучие барханы, 26 бакинских комиссаров… Опасался, что, слушая, как изворачивается изобличенный палач, не смогу сдержаться. А чекисту это непозволительно.

Вскоре по требованию МГБ УССР арестованный и дело были направлены в Киев. Дело по обвинению А. Ф. Черняка рассматривал военный трибунал Киевского военного округа.

Иван Алексеевич Собко в органах государственной безопасности служил с 1942 года. С 1957 года по 1978 — сотрудник Ворошиловградского областного управления КГБ. Подполковник в отставке. Член КПСС с 1945 года. Награжден 15 правительственными наградами.

В последние дни марта 1970 года весна уверенно завладела Ворошиловградом. Стало тепло и солнечно. В сквере, перед зданием управления КГБ, с шумом и перебранкой суетились скворцы, облюбовывая места для гнездовий; воробьи весело чирикали, сбившись стайками у лужиц.

В это утро я прихал в управление рано и в тишине обдумывал план работы на день.

Первый телефонный звонок раздался задолго до девяти часов. К себе вызывал начальник подразделения.

Виктор Петрович возглавил подразделение недавно. Нелегкая для него сейчас пора: нужно освоиться в роли руководителя коллектива, найти верный тон с подчиненными, разобраться с новым объемом работы, свыкнуться с умножившимся грузом ответственности и задач. Не каждому хорошему оперативнику дано стать хорошим чекистом-руководителем.

Виктор Петрович сидел за столом, читая документы. Он пожал руку и сказал:

— В приемной — посетительница. Кажется, по вашей линии. Побеседуйте.

Познакомились. Ульяна Сидоровна Пахомова, вдова, пенсионерка, живет в Ворошиловграде в районе 3-го километра, имеет собственный домик, который все трудней содержать в порядке вдовьими руками.

Надеялась дожить, сколько осталось, в тишине и покое, рассказывала Пахомова, но судьба опять обошлась жестоко. Года два назад сосед (положительный был человек, степенный) продал свой дом Серкову, и начались для нее черные дни.

Пожилая женщина плакала и перечисляла «злодейства», учиненные новоявленным соседом, не иначе как задавшимся целью «сжить беззащитную старуху со свету». Обижает на каждом шагу, никакого сладу.

Пришлый человек — он и есть пришлый, толковала женщина. И семья живет как-то не по-людски. Сам — бирюк, истукан каменный, только и норовит каверзу людям устроить. Из его жены слова не вытянешь, молчит, как немая. Зато свирепущего пса завели, бегает вдоль забора, скалится. Даже почтальонша Марийка, которая во все дома вхожа, там за калитку не переступит.

Как мог, успокоил я женщину, постарался объяснить, что органы госбезопасности занимаются совсем другими вопросами, и посоветовал обратиться в исполком или в райотдел милиции, где помогут найти управу на «злодея».

О беседе доложил Виктору Петровичу.

— Наверное, пустяковая история, — сказал он. — И все жо посмотрите, что там к чему.

С первых дней своей чекистской службы я, как и любой сотрудник органов госбезопасности, твердо усвоил простую истину: в оперативной работе мелочей не бывает. Каждый сигнал, особенно от рядовых граждан, должен быть всесторонне взвешен, тщательно проверен или передан в другие государственные и общественные органы, более компетентные в конкретных вопросах. Ведь одна из главных заповедей Феликса Эдмундовича Дзержинского гласит, что чекисты сильны тесной связью с народом и его доверием.

В карточке адресного бюро Андрей Александрович Серков значился 1905 года рождения, уроженцем города Новороссийска. Семейное положение не было указано, а место работы на момент прописки — мелькомбинат. По материалам нашего управления КГБ он не проходил, и оставались мелкие формальности, чтобы навсегда забыть об этой пустяковой истории, но…

Новороссийские товарищи на запрос сообщили: «Гражданин Серков А. А. уроженцем Новороссийска не является».

Я насторожился, стал изучать другие документы.

Из пенсионного дела Серкова следовало, что в нашу область он приехал в 1943 году и до конца войны работал на молокозаводе в поселке Станично-Луганское. И трудовая книжка там выдана.

Опять несоответствие: молокозавод действовал с конца 1944 года, значит, либо Серков там никогда не работал, либо…

Места работы после 1945 года подтвердились. В любом случае, две такие неточности вызывали подозрение: а но скрывается ли человек под чужим именем?

Поинтересовался женой Серкова — Надеждой Платоновной Кононовой. Открылась нелегкая судьба: гитлеровцы, оккупировав Донбасс, угнали ее с маленькими детьми на руках в Германию, на фашистскую каторгу.

Беседы со знакомыми и товарищами Кононовой по работе дало мало — женщина неграмотная, забитая, очень скрытная, о муже и семейных делах никогда ничего не рассказывает.

И все же внимание привлекали два факта: что Надежда Платоновна — уроженка поселка Станично-Луганское и что репатриирована из Германии в 1945 году.

В начале октября 1970 года Серков внезапно исчез из Ворошиловграда. Больше месяца — никаких следов, никаких вестей.

Тут-то я и вспомнил о почтальоне Марийке, о которой рассказывала Пахомова в беседе весной.

Не часто приходится встречать человека, который заслуженно вызывает всеобщую симпатию абсолютно всех, кто с ним соприкасается. Мария Ивановна Лысенко оказалась именно такой. И я невольно испытывал неловкость, что, беседуя с ней о разных разностях, не мог раскрыть истинную причину обращения к ней.

Впрочем, имя Серкова в разговоре возникло без малейшей с моей стороны инициативы.

— Нет на свете справедливости, — рассуждала почтальон. — Вот, скажем, баба Ульяна, ей теплое слово позарез нужно, а я письмо несу Сычу.

— Кому-кому? — переспросил я.

— Да Сычу этому, Серкову.

И она рассказала такую историю. Накануне в адрес Серкова пришло письмо. Встретив Кононову у ворот, почтальон отдала его и хотела уйти, но Надежда Платоновна попросила прочитать письмо, мол, неграмотная, муж уехал на Север и вернется не скоро.

Пришлось почитать. Письмо из Киргизии, из города Токмака, от Марии Марченко. Это почтальон запомнила точно — мать до замужества носила такую же фамилию. Писали, судя по всему, родственники.

— Вот я и говорю: где на свете справедливость? — вопрошала Мария Ивановна с наивным недоумением. — Кому письмо нужнее: одинокой старушке или этому бесчувственному чурбану? Так нет. Этому все: и письмо, и родственники, и еще не по-русски что-то написано.

Выяснив, что «что-то пе по-русски написанное» — несколько строк на каком-то иностранном языке, я сделал вид, что этим не интересуюсь, и распрощался с милым почтальоном. Хотя в глубине души чувствовал, что встреча, наверное, не последняя.

И не ошибся. Через пару недель Мария Ивановна прншла в управление КГБ и потребовала меня. На этот раз она сообщила, что Серков прислал жене письмо из поселка Каджером Коми АССР.

Желая остудить напор добровольной помощницы, чтобы «частное расследование» не завело ее слишком далеко, попытался объяснить, что ни сам Серков, ни его адрес нас не интересуют.

Мария Ивановна не на шутку обиделась.

— Может, я и необразованная, и глупая, — сказала она. сдерживая наворачивавшиеся слезы. — Только я в Ворошиловграде пережила оккупацию и видела, как фашисты и предатели вешали наших, слыхала про расстрелы женщин и детей. Может, и Серков — из таких? Чего ему пишут не по-нашему?

Из Токмака ответили, что в городе действительно живет Мария Александровна Марченко, немка по национальности, а с нею — мать, Мария Генриховна Шеленберг. Отец Марченко — Шеленберг Александр Александрович — перед войной осужден за уголовное преступление, семья получила извещение о его смерти в местах отбытия наказания. Личность Серкова установить не удалось.