— Ну-с, каковы первые впечатления, Алексей Иванович? — спросил эксперт.

— Неважные, — Огнев покачал головой. — Пока можно сказать только, что действовал не новичок, был он здесь один, под конец сильно нервничал. Ну да это понятно. Стрелять пришлось.

— Много взял?

— Надо полагать. Вызвали сотрудников магазина, они точно подсчитают.

К ним подошел запыхавшийся Коваленко.

— Собака через два двора вывела в переулок, доложил он. — Там его ждала грузовая машина. Следы протекторов остались.

— Хорошие? — быстро спросил эксперт.

Коваленко досадливо махнул рукой.

— Откуда хорошие? Еле разглядели.

Коваленко ушел, а старик эксперт по праву давней дружбы тихо спросил:

— Ну, а кто бы это мог быть, как полагаешь?

— Есть у меня одна мысль, — задумчиво ответил Огнев. Может статься, крестник мой один тут руку приложил. Уж больно почерк схожий. И если так, — с угрозой закончил он, — то это последнее его дело в жизни.

Незаметная, но крепкая дружба постепенно связала таких, казалось, разных людей, как Павел Григорьевич Артамонов и Огнев. Каждый из них открыл в другом качества, которых ему недоставало. Огнев, например, был всегда весел и жизнерадостен, легко и быстро сходился с людьми, располагал к себе, заражал своим неиссякаемым оптимизмом. И это привлекало сдержанного, суховатого Артамонова. А Огнев, в свою очередь, восхищался способностью Павла Григорьевича хладнокровно, неторопливо и до дна, до последней мелочи разобраться в любой обстановке, в любом человеческом характере.

— Ты просто как эта самая… электронная машина, — смеялся Огнев, легко и как-то незаметно переходя на «ты». Вложишь в тебя данные и получаешь абсолютно правильный ответ. К примеру, с этими парнишками ты в самую точку попал. Помяни мое слово.

— Вот если Витька Блохин придет, то да.

— Придет! Они теперь молиться на тебя будут.

— Нашел икону.

— А как ты думал? Я сам на тебя молиться готов. От них, знаешь, какая ниточка тянется?

— Тут, Алексей Иванович, дело не в ниточке. Дело в них самих.

Огнев кивнул головой.

— Верно. Об этих ребятах у меня с тобой еще будет разговор. Но и ниточка — это тоже не шутка, не забава. Она к преступлению ведет. И к какому еще!

В ответ Артамонов досадливо усмехнулся:

— И раскрывай его. Разве я против? Я только за. Но не смотри на работу нашу, работу дружин, лишь как на подспорье тебе. Не для того все это задумано.

— Инструкцию читал, знаю.

— Инструкцию… Пора, брат, и без нее кое-чего кумекать. Слава богу, не молодой. Дедом скоро станешь.

— Еще вопрос, кто раньше, — лукаво подмигнул Огнев. Дочки-то скорей замуж выходят.

— Ну, моя на парней даже не смотрит. Был, правда, один… кажется, был, но… — Павел Григорьевич нахмурился и, оборвав себя на полуслове, закончил: — Впрочем, пусть сама разбирается.

Разговор этот происходил на следующий день после того, как Павел Григорьевич побывал у Семена Блохина по кличке «Король бубен», а Огнев провел остаток ночи в комиссионном магазине на улице Гоголя, где такие страшные следы оставил его старый знакомец Иван Баракин.

Поэтому оба в тот день не очень были расположены к веселью, и внезапно вспыхнувшая шутка тут же угасла.

Зазвонил телефон, и Артамонов снял трубку. После первых же его слов Огнев заметил, что лицо Павла Григорьевича стало вдруг упрямым и еще больше нахмурилось. А через минуту Огнев догадался, что звонит секретарь райкома Сомов. Но разговор оказался странным и тревожным.

— Не могу к тебе сейчас приехать, — с расстановкой проговорил Артамонов. — Человека одного жду.

При этих словах Огнев не мог сдержать улыбки.

— И вообще, на мой взгляд, не дело это, — продолжал Артамонов. — Ты все-таки начальник районного штаба, и не грех было бы почаще появляться здесь. Вчера, например, тебя ждали. Отчет инструментального был… А я вот понял, что порядка там мало…

Павел Григорьевич угрюмо выслушал то, что ответил ему Сомов, и с той же упрямой интонацией возразил:

— А у меня впечатление, что ты надеялся на меня это дело спихнуть. Извини, другого слова не подберу. Ты лишь сводки подписываешь, которые мы для тебя здесь составляем. Бюрократизмом это пахнет… Понимаю, что не одно… есть и важнее… Но ты бы об этом сказал на бюро горкома, когда тебя начальником штаба назначили. А сейчас, скажу тебе откровенно, совестно мне перед нашими соседями из Заводского района. Посмотрел бы, как их секретарь райкома делами дружин занимается! Да и в других районах…

Сомов, как видно, ответил что-то мало приятное, потому что лицо Павла Григорьевича стало еще более замкнутым и упрямым, и он, заканчивая этот неприятный разговор, прибавил:

— Что ж, скажу и на бюро, если позовете.

Он повесил трубку и посмотрел на Огнева.

— Ну, брат ты мой, — покачал головой тот, — и наговорил же ты.

— А что, грубость сказал?

— Не то что грубость, а…

— Неправильно?

— И правильно, конечно.

— Я твою мысль понимаю, — усмехнулся Артамонов. — Дипломатичнее, мол, надо, да? Отношений не портить? Я так не привык, запомни. А Сомов — коммунист настоящий, с ним таким образом отношений не испортишь.

— Оно конечно, но…

— «Но» тут другое. Ведь, смотри, что получается. Десятки дружин в районе. Ничего не скажешь, работают. Но какой-то формализм, будь он проклят, появляется. В чем? А вот, к примеру, присылают с завода сообщение: дружину создали. Во все инстанции — победные рапорты: мол, задание выполнено, даже перевыполнено. А начинаю интересоваться — дружина-то, оказывается, только на бумаге. Числится в ней человек пятьсот, а работает по-настоящему десятая часть из них. И рапортам всем — грош цена! Это как называется?

— Ты имеешь в виду инструментальный? — спросил Огнев.

— Хотя бы.

— А я тебе скажу, в чем тут дело.

Огнев закурил и протянул пачку Артамонову. Тот отрицательно покачал головой.

— Ладно. Я тоже брошу, когда в отставку выйду. — Огнев положил на стол папиросы и, собираясь, как видно, говорить немало и обстоятельно, поплотнее уселся в кресло. — Так вот. Главное, видишь ли, в том, что скучно хлопцам улицу утюжить. Мне так однажды паренек один и заявил. С инструментального. «Девчата, — говорит, — просто смеются». И я согласен. Полностью.

— А я не полиостью.

— Ты дальше слушай. Вот подвернулось им это дело с красным уголком. Как они взялись! Любодорого смотреть. Дальше. Загорелись они тех пареньков-беглецов отыскать. И отыскали! Совсем другая жизнь пошла. А за ними, обрати внимание, и вся дружина подтягиваться начала. Почему? Урок получила. Оказывается, через халатность и неорганизованность они своих ребят под удар поставили. Видят: дело не шуточное. Вот как надо работу строить. На интересных делах, на риске, на опасности, на разгадке чего-то.

Артамонов слушал внимательно, сам пытаясь разобраться в смутных и беспокойных мыслях, которые уже не первый день осаждали его. Он чувствовал в словах Огнева лишь краешек той правды, того главного, до чего он так давно пытался докопаться, что стремился понять.

Павел Григорьевич вспомнил: действительно, загорелись ребята a красным уголком, особенно после того, как познакомились в больнице с тем раненым студентом. А потом они уже сами вызвались разыскать пропавших мальцов — это было после того, как в штаб прибежали те заплаканные, измученные женщины и рассказали, что творится у них дома. И каждый раз при этом ребята волновались, горячились и не считали потраченное время.

Так в чем же дело? Неужели прав Огнев? Неужели главное во всех этих случаях — риск, опасность, поиски? Нет. Что-то другое, куда большее, двигало ими, хотя они и сами, наверное, не осознавали это.

Что же именно?

И вдруг мелькнула догадка. Ну, конечно! Как же он раньше этого не понимал?

У Павла Григорьевича даже чуть-чуть порозовели от волнения скулы, и он машинально потянулся к лежавшим на столе папиросам.