В дверь постучали, возникла Настя.

— Сань, чай пить будешь?

— Спасибо, Настюш, неохота.

— У тебя почитать ничего нету?

— У меня нечто философское, а тут… Божий мир. Ежели тебя интересуют бабочки, например…

— Мне в жизни, знаешь, какие «бабочки» встречались? Не приведи Господи! С одной вон никак не расстанусь, переехать некуда. Здесь — жуть!

— Да? Ты так считаешь?

— Сань, найди скорей убитую, а то мы спать боимся, даже как-то объединились.

— Искал. Помнишь, ты ночью кого-то в саду видела? Я и был, с фонариком.

— Фонарика не было… не помню. А что-то двигалось, тень…

— Во сколько, помнишь?

— Не слишком поздно, мы еще не легли, объяснялись… «бабочки». Бабочки с картинками?

— С великолепными, и живопись, и фотография.

— Давай.

Он подошел к полке над диваном, вспомнив вслух: «Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор» — взял огромный фолиант, поднес Насте (она ушла), задержался у двери — в этом определенном ракурсе показалось: в образовавшейся щели блестит что-то, какой-то черный предмет… Подошел, пошарил, с пружинным всхлипом свалились на диван два «труда»: на полке за книгами стояла лаковая туфелька. Трясущимися руками он освободил всю полку: ничего. Опустился на стул, глаз не сводя с удивительной находки.

Туфелька казалось миниатюрной, почти детской. Опасаясь почему-то до нее дотронуться (никак, подсознательно сработала сакраментальная заповедь про отпечатки пальцев!), он кинулся к чемодану, достал свою собственную туфлю (из единственных «парадных»), поставил рядом. «Дистанция огромного размера» (а размер у меня обыкновенный — сорок второй). По-моему, таких крошечных ножек судьба не подарила ни одной из женщин в нашем доме… что я буровлю! Какая женщина будет прятать обувь в библиотеке!

Спокойно. Допустим, это туфелька балерины — как она сюда попала?.. Ума не приложу. С бабочками более-менее ясно (мой сон, стихи) — фолиант на полке слегка выдавался вперед (как и два, стоявших рядом), нарушая ровный книжный строй и чисто зрительно привлекая внимание.

Господи Боже мой! Золушка и Принц. Как я подумал вчера на Сретенке: жутковатая пародия… Легконогая Сандрильона в полночь в спешке потеряла… это туфелька мертвой. Я уверен. Значит, она была здесь в кабинете? Или забыла год назад? Одну? За книгами? Ерунда! Туфлю кто-то спрятал или подбросил. С какой целью? Не понимаю, в голове бешеная круговерть, не могу собраться с мыслями…

Спокойно. Если тем воскресным вечером кто-то пытался проникнуть сюда за туфелькой, значит… Что это значит — штучки Анатоля? Как он кричал: «Демоны погребения!» Какой неожиданный нетривиальный образ. Ну, вспомни, вспомни. Так: «Неприкаянная душа требует успокоения, погребения». Опять! Наконец: «Если она погибла в саду, то и успокоиться ее душа должна…» Он не докончил, а тетка — словно в унисон: «Вышла в сад — и будто в воду канула». И вот: Настя в саду видела не меня.

Я вышел в сад… Восстановим мои действия по минутам. Без десяти одиннадцать я вышел в сад. Генрих (проплутав в переулках) спустился в метро без десяти двенадцать. С фонариком я осмотрел, как писали в старину, «каждую пядь» — никаких свежих следов. И занялся сараем. Тут посмотрел на часы: четверть двенадцатого. Долго копался в хламе и перебирал штабеля дров. Долго: из сарая я выбрался в двенадцать. Стало быть, я потерял сорок пять минут. Слишком долго, как теперь выясняется.

Что, тем временем, происходило в доме? Донцовых еще не было, тетя Май была погружена в молитву и вообще недослышит. Девицы выясняли отношения под магнитофонные стоны. Да, еще «тяжелый рок»! И сад, и даже нутро сарая были заполнены «роковым» скрежетаньем. Анатоль стоял на коленях. «Теперь ты успокоишься наконец». Это так. Наверное, он ничего не рассчитывал, не до того ему было, однако «демоны погребения» предоставили ему почти час — и он им воспользовался.

А потом наступил Покров. Милосердный Покров Богоматери (потемневшая старинная икона в восточном углу). Ночь заполнилась чудесным свечением, и земля покрылась великолепными коврами. «Блестя на солнце, снег лежит»… Нет, сизая мгла, туман, туман и кружащаяся над садом ворона. Да, было так. И Анатоль точил лопату.

Словно во сне, Саня вышел в сад, зажег фонарик. Прыгающее пятно, стволы, обнаженная земля, останки снега… По мере приближения к границе сада и огорода шаги замедлялись, замедлялись… Наконец он остановился, выключил фонарик. Довольно долго стоял, привыкая к ночи, преодолевая (пытаясь преодолеть) совершенно реальное, всеохватывающее, чувство страха. В чем дело? Никогда не боялся мертвых. Однако сделать последнее усилие — найти могилу — казалось невыполнимым, невозможным.

В ночном саду начали проявляться четкие очертания деревьев, кустов, изгороди, проступила в небе и будто приблизилась крыша сарая, резко выделились снежные пятна — ровные круги под яблонями. А один круг — ближе к огороду — как-то назойливо. вызывающе нарушался, в свою очередь, пятном черным. Саня подошел, остановился невдалеке, напряженно вглядываясь. забыв про фонарик, ощущая трепет сверхъестественный.

Под яблоней навзничь лежал человек. Женщина. В черном. Он ее выкопал? Надо нагнуться и посмотреть. Саня встал на колени. протянул руку, пальцы погрузились в нежнейший шелковистый… что это, Господи? Схватил за плечи, опустил, еще не веря. Включил фонарик, еще не веря. Мертвое застывшее лицо. Моя Любовь.

— Подытожим ваши и другие показания. — сказал следователь — майор, немолодой, измотанный («59 дел веду в данный момент», — пожаловался между прочим). — В мае 88 года Нина Печерская поселяется в доме номер пять по Жасминовой улице, где знакомится с Анатолием Желябовым. О характере их отношений можно сказать так: он увлечен, она, судя по всему, взаимностью не отвечает. Их связывает не любовь, а смерть. Это не книжный оборот, а констатация факта. И я это докажу. Спустя пять месяцев Печерская внезапно съезжает с квартиры.

— Вы установили, где она проживала год? — спросил Саня безучастно, по инерции следуя навязанной ему кем-то ненавистной роли — роли проклятой и опасной, которая, вероятно, привела к гибели его любимую.

— Представьте себе, нет. За две недели до исчезновения она подала заявление об уходе (в молодежном клубе) — безо всяких мотивировок, «по собственному желанию». Родных в Москве не имеется, прописана была у бывшего мужа-вот все. что удалось установить. По словам свидетеля Викентия Воротынцева. он и подсудимый видели ее на садовом участке дома номер пять 16 августа в обстановке, так сказать, романтической. С этого момента Желябов (страдающий запоями и, соответственно, психическими депрессиями) начинает принимать ее за… затрудняюсь даже сказать… за выходца с того света. Такой образ жизни в конце концов закономерно приводит к полному помрачению сознания — белой горячке.

— Он в «психушке»?

— В психоневрологическом диспансере. Пока что в состоянии шока: бессвязный бред. Тем не менее это дело — с виду довольно запутанное — продвигается успешно. Подчеркиваю: в основном благодаря вам. Вот почему именно с вами я хочу восстановить всю картину. Итак. 13 октября — уже 89 года — Нина Печерская приходит в дом номер пять.

— Как вы думаете, у них была условлена встреча?

— Пока вопрос темный. Из ваших показаний про общение с Желябовым я выделил три существенных момента — три его фразы: «она пришла умереть», «я ждал ее, все время ждал — в высшем смысле» и «я трус, я должен был уйти за нею». Ну и бесконечные вариации на тему «теперь ты успокоишься наконец», многозначительно перекликающиеся с предсмертными словами жертвы: «в покое».

А что означают «белая рубашечка, красный чепчик»?

— Точно установить не удалось. По свидетельству Жемчугова, бывшего мужа, в таком наряде она танцевала Красную Шапочку еще в училище. Кража куколки и самогонки как будто входит в противоречие с серьезным смыслом их свидания. Но условились они или не условились — он ее убил. Это главное.