В брошенном подземелье ветер гонял по коридору обрывки бумаг, раскачивал на стене в комнате генерала Ляша портрет человека с выпученными глазами и чёрным пятном усиков. А на столе из-под цветной попонки сиротливо выглядывал забытый фарфоровый кофейник.

Только на четвёртые сутки удалось супругам Хемпель покинуть дом Готфрида Кунце.

Супруги Хемпель шли по улице, где все напоминало о жестоких схватках. Вот перевёрнутые взрывом зеленые вагоны узкоколейки; маленький паровоз-кукушка стоял вертикально, словно собачка на задних лапах. Разрушенные горящие дома, изувеченные, вверх колёсами, трамваи, неубранные тела убитых. В городе пылали пожары. Клубы густого чёрного дыма плотной завесой закрывали небо. Коричневая пыль медленно оседала на улицах, на обнажённых деревьях, на лицах прохожих… Люди задыхались от едкого тумана, от него першило в горле и выступали на глазах слезы.

Из окон, дверей и балконов торчали самодельные белые флаги, на древке от половой щётки болтались простыня, салфетка, просто носовой платок. Белые флаги были водружены и на уцелевших домах. «Сдаёмся» — кричали они со всех сторон. «Мы сдаёмся! Пощадите!»

Совсем нелепо выглядели сегодня рекламные тумбы с цветными афишами.

Не успели отгреметь выстрелы, а на улицах разрушенного города появились беженцы. Люди, понурившись, уныло брели в поисках жилища. На их лицах застыли отчаяние и покорность. Трудно понять, что руководит ими: бесконечные потоки горожан шли навстречу друг другу — одни покидали негостеприимные места, другие искали там пристанища.

Переселенцы тащили на самодельных тележках уцелевший от бомбардировки и пожаров домашний скарб. Здесь и маленькие арбы, тачки, карликовые телеги, просто ящики на железных колёсиках. Среди убогих самоделок крытые цветным дерматином детские колясочки выглядели аристократически.

Гружённую скарбом телегу тащили за дышло двое взрослых. Подростки толкали сзади, девочка, уцепившись одной рукой за юбку матери, другой прижимала куклу.

В уличном потоке преобладали женщины, дети, старики. Одежонка на переселенцах небогатая, старая и какая-то однообразно-серая. Зато все, от мала до велика, тщательно кутали шеи чем-нибудь тёплым: платком, обрывком пледа, а то и просто тряпкой. Небритые мужчины в каскетках с матерчатыми козырьками тащили на спинах узлы. У многих на поясах болтались алюминиевые котелки.

Увидев на улице советского офицера, они снимали кепи и вежливо кланялись.

В сером, неприглядном потоке выделялись чопорной чистотой черно-белые монахини с постными лицами и дородные ксендзы с белыми круглыми воротничками.

Профессор заметил в небольшой нише дубовую дверь, украшенную вычурной резьбой. Это была превосходная старинная работа. Посередине бронзовый орёл держал в лапах тяжёлое кольцо, а по краям переплетались фантастические цветы. Наличники по сторонам двери изображали полуобнажённых бородатых воинов со средневековым оружием. Наверху — герб Кенигсберга, внизу — затейливый орнамент и ощеренные львиные морды.

— Дверь — настоящее произведение искусства, а домишко невзрачный, — сказал профессор жене, — дешёвые квартирки с удобствами под лестницей. Однако, — добавил он, приглядевшись к старому дому с бельведером, орнаментированным в стиле барокко, — если фасад очистить от пыли…

Он оживился и, проворно вынув из кармана небольшое увеличительное стекло в янтарной оправе, с которым никогда не расставался, принялся с интересом исследовать лапы бронзового орла.

Дверь с шумом распахнулась. Профессор едва успел отскочить в сторону. Его глазам представилось странное зрелище: несколько разгорячённых полуодетых женщин изо всех сил удерживали высокого толстяка. Лицо у него наглое, упитанное, волосы спутаны, он шумно дышал, раздувая широкие ноздри. На нем был поношенный короткий пиджак, явно с чужого плеча, и штаны, отвисшие сзади, протёртые на коленях. На ногах — большие башмаки.

Грязно ругаясь, толстяк старался вырваться, но женщины не уступали. Они крепко держали его за руки, за одежду. Когда мужчина повернулся, профессор узнал его. Это был штурмбанфюрер Эйхнер.

— Вот погоди, русские вырвут твой поганый язык, — кричала молодая простоволосая женщина, — многих ты заставил страдать! — Одной рукой она держала нациста, другой старалась застегнуть кофточку.

— Этот негодяй орал на всех перекрёстках: «город неприступен», и доносил в гестапо на тех, кто хотел вовремя эвакуироваться, — голосила старуха с синим мясистым носом. — Он наш сосед, я помню всех, кого он погубил. Есть ли после этого бог?

Штурмбанфюрер изо всех сил старался высвободиться. Он лягался, бодался, но все напрасно.

— Офицер, русский офицер! — закричала женщина в полосатом платке, наброшенном на голые плечи. — Он поджёг наш дом. Это наци, гитлеровец: арестуйте его!

— Помогите, помогите, он вырывается! — пронзительно завопила старуха.

Профессор Хемпель хотел вмешаться, но фрау Эльза крепко держала мужа.

Несколько вооружённых советских солдат и офицеров с красными повязками на рукавах, проходившие на дальнем перекрёстке, остановились прислушиваясь.

— Скорее, скорее! — кричала простоволосая женщина, с трудом удерживая разъярённого эсэсовца.

Патруль приблизился.

— Что здесь происходит? — по-немецки, с твёрдым славянским акцентом спросил офицер.

Штурмбанфюрер мгновенно перестал сопротивляться и волком посмотрел на автомат. Женщины наперебой объясняли:

— Он национал-социалист.

— Гитлеровский агитатор.

— Он все время обманывал нас.

— У меня четверо детей и нет мужа. Он поджёг дом. Мы едва потушили пожар.

Без приказания эсэсовец поднял руки и озирался на женщин: что они ещё скажут?

— Господин офицер, — неожиданно для всех заговорил профессор Хемпель, — я знаю этого человека. Это штурмбанфюрер Эйхнер из гестапо. Очень опасный человек.

Гестаповец вздрогнул и бросил на профессора взгляд, полный ярости. Он был жалок и противен с искажённым злобой и страхом лицом.

Старший лейтенант, посмотрев на дом, что-то записал в книжечку.

— Идите вперёд! — приказал он нацисту. — Руки держать за спиной. Предупреждаю, если попытаетесь бежать — буду стрелять. Гитлеровец будет наказан, — обернулся старший лейтенант к женщинам, — можете не беспокоиться.

Профессор спрятал увеличительное стекло. Заниматься исследованием бронзового орла работы восемнадцатого века он больше не хотел.

Вскоре навстречу чете Хемпель попалась толпа немецких офицеров и солдат под конвоем советских автоматчиков. Профессор равнодушно смотрел, не чувствуя ни гнева, ни сострадания.

Вот он видит, как из дверей серого дома, на котором написано огромными буквами: «Мы никогда не капитулируем», выходят солдаты с поднятыми руками.

«Так должно быть, — повторял профессор про себя, — это возмездие».

Где-то ещё стреляли: доносились пулемётные очереди, выстрелы танковых пушек, взрывы.

У кинотеатра сохранились обрывки старых афиш пропагандистского фильма «Фридерикус» — о Фридрихе Великом, бережливый король был изображён в рваных ботинках. И ещё афиша: «Фюрер на состязаниях по плаванию».

Хуфен-аллее перегораживали груды кирпича, вывороченные с корнем деревья, автомашины, перевёрнутые вверх колёсами.

Супруги Хемпель решили идти в обход, по Гинденбургштрассе.

Перед глазами знакомая вертящаяся дверь. Профессор остановился. Хорошо бы пройти через зоологический парк — ближе, безопаснее. Окно небольшого домика, где обычно сидел кассир, закрыто деревянными ставнями. Вокруг ни души.

— Можно пройти, мой милый, — сказала фрау Эльза, толкнув дверь, — цепь разорвана, идём.

— Что ж, — согласился профессор, — сейчас все дозволено.

Громкое карканье встретило супругов Хемпель. Растревоженное вороньё густо сидело на деревьях.