— Приехал, чтобы выполнить волю покойного, — показывал на допросах «канадец».

Следствие же располагало неопровержимыми данными, что уже осенью 1942 года Цинаридзе принимал активное участие в умерщвлении шестидесяти узников Ставропольской тюрьмы СД.

Начав службу в качесте ротного брадобрея, он своим рвением обратил на себя внимание командира роты Вальтера Кернера и его заместителя Васо Элизабарашвили и вскоре стал командиром взвода.

На Украине и в Полесье в селах Каменка и Ступки Цинаридзе по показаниям сослуживцев, с атоматом был в первой шеренге при расстреле более тысячи человек.

В Ступки каратели загнали в барак двести человек, облили бензином и подожгли. Крики ужаса, треск пламени заглушались автоматными очередями. Но это далеко не все, что числилось за Цинаридзе за время его службы в «Кав–казской роте». Он палил из своего автомата до тех пор, пока перед ним не лежали бездыханные тела.

Его опознали и уличили сослуживцы по роте, уже' отбывшие наказание, но он упорно твердил, что никакого отношения к злодею Цинаридзе не имеет, что он — Гел- диашвили. Подследственный, зная о ходатайствах и защите его канадским посольством в Москве, вел себя довольно уверенно, отвергая очевидное, даже показания своей первой жены и других родственников.

— Брось ты, Георгий, придуряться, — сказал ему на очной ставке свидетель Георгадзе, — хочешь хитрее всех быть…

С таким багажом возвращаться домой в 1945 году было опасно и он перебрался из Германии в Канаду.

Канадское посольство в Москве было поставлено в известность об аресте Гелдиашвили–Цинаридзе. Представителю посольства, прибывшему в Краснодар, были представлены документы, свидетельствовавшие, что Гелдиашви- ли — тот самый Цинаридзе, для которого канадский паспорт не более, чем ширма.

— Вы знаете, что лица, виновные в преступлении против человечества и военных преступлениях не имеют срока давности? — спросил прокурор дипломата. — Это подтверждено соответствующими резолюциями ООН.

— Да, это мне известно, но имеет ли отношение к гражданину моей страны — Гелдиашвили?

Прокурор предложил познакомиться с документами дела: приговором военного трибунала Закавказского фронта, осудившего военнослужащего Цинаридзе Георгия Филипповича за дезертирство, дактилоскопической картой осужденного. Экспертиза дала заключение — отпечатки пальцев «туриста» Гелдиашвили и осужденного Цинаридзе — принадлежат одному и тому же лицу, то есть Цинаридзе. Показания жены, справка батумской артели «Искра», где работал до войны парикмахер Цинаридзе, ведомость на выдачу зарплаты, где есть его личная роспись.

Канадский дипломат внимательно рассматривал представленные материалы, подлинники, фотографии.

— Ну, что же, — протянул он наконец задумчиво, — может быть, это действительно все так…

— А теперь посмотрите, — сказал прокурор, — чем занималась «Кавказская рота» и ее командир взвода Цинаридзе, арестованный как военный преступник.

Дипломат, судя по всему, был крепким человеком, но

и его потрясли документы о трагедии тысяч ни в чем не повинных людей. Более двух недель шел. открытый процесс в Краснодаре. Цинаридзе был осужден. После суда он просил адвоката написать прошение. о помиловании. Адвокат согласился, но спросил:

— За кого я должен просить? Ведь вы утверждаете, что ваша фамилия Гелдиашвили, а судили Цинаридзе.

— Цинаридзе — это я… — выдавил из себя осужденный.

Бушевали страсти, сыпались угрозы, раздавались телефонные звонки, под давлением которых выстоять было не просто, но служба безопасности, оставшаяся неподкупной, что признавал даже А. Сахаров, начала борьбу с коррупцией и другими негативными явлениями в крае. Люди это почувствовали и хлынул поток заявлений. Дошла очередь и до первого секретаря Геленджикского горкома партии Н. Погодина. Его загадочное исчезновение явилось той критической отметкой, за которой последовало освобождение Медунова от занимаемой. должности. Перед этим ему. пришлось докладывать по «ВЧ» секретарю ЦК Ю. В. Андропову,

— Пропал первый секретарь горкома…

Юрий Владимирович выслушал и сказал, что им займется служба безопасности. Погодин был объявлен во всесоюзный розыск.

Секретарь ЦК Иван Васильевич Капитонов, проводивший оргпленум, был крайне'лаконичен в свОем выступлении. Предложил одного освободить, а другого назначить, почти никак не комментируя ни то, ни другое. «В сложившейся обстановке ЦК считает необходимым перевести С. Ф. Медунова на другую работу». И все. Против этого никто не возражал. Послушно проголосовали за освобождение и за избрание первым секретарем крайкома прибывшего С Кубы посла Виталия Ивановича Воротникова. У многих было что сказать о Медунове, как и задать вопросы Воротникову, но Иван Васильевич, опытный в этих вопросах человек, свернул работу пленума в считанные минуты.

Обмениваясь на ходу мнениями, перешептываясь, расходились члены крайкома, которых можно было и не соби

рать, поскольку Воротникова рекомендовал ЦК, а вверху, как полагали, виднее кого назначать.

Медунов, как первый секретарь крайкома был неординарной личностью, очень энергичным, компетентным специалистом сельского хозяйства. На этом сходились участники пленума. Он жестоко спрашивал за выполнение планов фабриками, заводами, колхозами, совхозами, районным звеном, скрупулезно каждодневно следил за краевыми показателями.

Полевая и уборочная страда, сдача хлеба государству, поставки продукции животноводства в республиканский фонд, надои молока, вывоз сахарной свеклы, заготовка овощей — всего не перечислить, были его постоянной заботой, не сходили с повестки дня работы бюро крайкома партии. Он был беспощаден к тем, кто проявлял некомпетентность, недисциплинированность, неповоротливость, работал спустя рукава, без творческой инициативы. Требовал жестких наказаний вплоть до исключения из партии.

Председатели же крайисполкома занимали пассивную позицию, кроме, пожалуй, Н. Голубя, знающего специа- листа–сельхозника, энергичного руководителя.

Надо отдать должное упорству Сергея Федоровича, с каким он проводил курс сложившейся хозяйственной деятельности, планового ведения народного хозяйства.

Порочность заключалась в том, что партия вмешивалась там, где не нужно было ее вмешательство и по существу подменяла Советы, превратив их в послушный бюрократический аппарат, хотя проходили сессии, принимались постановления, утверждая бюджет. Все походило на расхожий анекдот об уполномоченном, прихавшим в район на помощь, но занимавшимся только поиском виновных в срыве посевной и хлебозаготовок.

Уверовав в свою непогрешимость, не встречая других открытых мнений и критики из своего Окружения, Медунов превратился в командира, отдающего приказы, не подлежащие обсуждению. При этом нельзя все сводить к одной личности, нельзя казнить эту личность как это было во времена свирепствовавшей инквизации, сжигавшей на кострах инакомыслящих, изобретшей пытку — распятие на дыбе.

Народ трудился, производил, строил, добвался высоких урожаев, пробился в космос, создавал великие произведения литературы и искусства, отражавшие сложное, противоречивое время. Истинные художники оставались ху–дожникамн, вместе с народом, не отказываясь и не пере- лицовываясь, как М. Шолохов остался с героями «Поднятой целины» до конца своих дней.

Нетрудно издать Указы, поправляющие историю. Можно даже сочинить постановление, отменяющее Указы Петра о снятии колоколов для переплавки их на пушки или пересмотреть победу русских войск под Полтавой, но история останется историей. Давно сказано, что самые великие истины можно опошлять.

Но ведь не только люди, но камни возопиют.

На заседаниях бюро крайкома при рассмотрении персональных дел Медунов обычно задавал свой дежурный вопрос:

— Скажите, на каком этапе вы потеряли контроль над собой?

Он его должен был прежде всего задать себе.

Медунову никто задавать этот вопрос не осмелился и так снизу доверху, хотя напрашивался он очень многим. В этом трагедия, скомпрометировавшая партию, у истоков которой стояли выдающиеся умы человечества, мечтавшие облегчить жизнь трудового народа.