— Да. Ошибся малость Илья.

Но порыв этот тут же прошел. Оба вспомнили вчерашнюю ссору и умолкли, непримиренные и еще больше раздосадованные.

Таран даже устыдился перед товарищами за свою невольную слабость. Ведь все они бесповоротно осуждали своего бригадира, и не было, по их мнению, ему прощения.

Между тем Борис выдвинул на середину комнаты патефонный столик и принес из маленькой комнаты запасные лампочки.

Вспыхнул свет, и Николай огляделся.

— Наделали делов, а толку чуть, — сухо заметил он. Главных упустили… А все почему? — наливаясь злостью и не в силах уже сдержаться, добавил он. — Потому, что барахла в дружину набрали. Потому, что начальство только…

— Постойте, хлопцы! — вдруг опомнился Борис и тревожно застыл на своем столике. — А где же Степка?

Шарунина среди них не было. Все переглянулись.

— Сбежал, сукин сын! — зло констатировал Таран. — Испугался!

На лестнице послышались чьи-то шаги. Дверь распахнулась. В комнату вбежала Аня, за ней четверо дружинников.

— Эх, опоздали, — разочарованно сказал один из них.

— Спектакль окончен, — насмешливо отозвался со своего дивана Коля Маленький. — Вы бы еще позже пришли. Вояки тоже мне!

Аня подошла к Тарану и осмотрела плечо.

— До свадьбы заживет. Перевязать только надо.

— И так сойдет, — смущенно ответил Таран.

Коля Маленький не утерпел и засмеялся.

— Смотря на какой день свадьбу назначили.

В ответ Аня насмешливо подмигнула.

— Не скоро. Пусть он еще найдет такую, которая за него выйти согласится.

Николай посмотрел на лежавшего на полу парня.

Тот тихо стонал.

— Его надо в какую-нибудь поликлинику отвести, — сказал Николай дружинникам. — А этого шпингалета, — он указал на сидевшего в углу паренька, — мы с собой заберем.

В штабе старик Проскуряков, вздыхая, выслушал сбивчивый, возбужденный рассказ ребят.

— Эх, елки зеленые! Провалили дело, — сокрушенно сказал он. — Через нашу неорганизованность провалили. Нешто иначе упустили бы этих подлецов?

— Ничего, ничего, — бодро отозвался Чеходар. — Первый блин всегда комом.

Этого Николай стерпеть не мог.

— Ничего? — зло переспросил он. — А то, что вон его ножом полоснули, а могли и хуже чего сделать, это как? — он кивнул на Тарана. — А тому вон всю щеку раскровянили, это тоже ничего?

— «Жертвы собственной неосторожности», — отозвался Таран с напускной беспечностью, содержавшей, однако, изрядную долю яда.

— Ты, Вехов, остынь немного, — строго сказал Чеходар. А то забываешь, с кем говоришь.

Но Николай уже не мог остановиться.

— Знаю я, с кем говорю! Набрали дерьма в дружину, вот что! Зато первые! Зато больше всех! Мы передовые!.. А мы на первом же деле — мордой в грязь!

— Ты вот что, Вехов, — тихо произнес Чеходар, и уголки губ задрожали у него от сдерживаемой ярости. — На весь коллектив грязь не лей. Всю нашу дружину порочить тебе не дадим, учти.

Но Николай уже взял себя в руки. Этому помогли не слова Чеходара, а изумленные и чуть насмешливые взгляды ребят, никогда еще не видевших своего бригадира в таком состоянии.

— Я всю дружину не порочу, — уже спокойнее ответил он. — А то, что половину народа гнать из нее надо, это факт!

Чеходар снисходительно усмехнулся.

— Никого мы гнать не будем. И раздувать этот случай тоже не собираемся. Если тебе плевать на коллектив, на его доброе имя, то мы так поступать не намерены. И кончим на этом. Вот лучше им займитесь, — и он указал на понуро сидевшего в стороне паренька, которого задержал Борис Нискин.

Все сразу оживились. А Коля Маленький, решив окончательно разрядить обстановку, с обычным своим веселым оптимизмом произнес:

— Зато танцевать теперь в этом красном уголке можно, сколько влезет. Больше шпана туда не сунется.

И Чеходар сразу поддержал шутку.

— Правильно! Есть, оказывается, и достижения. Поэтому не будем сгущать краски.

«Не хватает еще, чтобы до райкома дошло, — с досадой подумал он. — В сводке мы уже первыми по городу идем. Из газеты даже звонили».

— А гнать кое-кого из дружины все-таки надо, — ни на кого не глядя, будто самому себе, упрямо повторил Николай.

И вдруг ему стало так тяжело на душе, так тоскливо и одиноко, как никогда еще не было. Он уже жалел о своей вспышке и удивлялся ей. Между тем в ней вылились вся горечь, вся тревога, которые накопились у него за последние дни и часы, но главным здесь была еще, кажется, не понятая им до конца досада на самого себя.

Николай отошел в сторону и, присев на скамью, жадно закурил. Его никто не окликнул. «Отчитал меня, как щенка нашкодившего, — со вновь вспыхнувшим раздражением подумал он о Чеходаре. — Ну, погоди еще…»

В это время старик Проскуряков посмотрел поверх очков на задержанного паренька и сурово спросил:

— Ну-с, а тебя как зовут?

— Никак не зовут, — хмуро отозвался тот, Боря Нискин пояснил:

— Они его Блохой называли. Я слышал.

— То кличка их блатная, — махнул рукой Проскуряков. Нам она не подходит. — И, обращаясь к пареньку, уже добродушно пояснил: — Ты, милый, пойми. Мы тебя с этим самым Уксусом не путаем. Среди своих находишься, ясно?

Паренек угрюмо смотрел в пол и молчал.

— А вот компанию ты водишь плохую. До добра не доведет.

— Давай, дядя Григорий, мы с ним сами потолкуем, предложил Таран.

— Ну, валяйте.

Ребята отвели паренька в сторонку и уселись вокруг него. Николай подошел тоже, но стал чуть поодаль, лишь прислушиваясь к начавшемуся разговору.

— Значит, называть себя не хочешь? — строго спросил Борис.

— Не хочу.

— Боишься?

— Ничего не боюсь, а не хочу.

— Фу! — вздохнул Коля Маленький. — Хоть разговаривать с нами начал, и на том спасибо.

— А тебя, что же, этот Уксус на разведку послал?

— Вас считать!

— Нас?! — изумился Таран.

Паренек вызывающе усмехнулся.

— А по-вашему, другие дураки, да? Одни вы умные?

Как ребята ни бились, паренек отказывался отвечать, сначала спокойно, даже вызывающе, а потом горько всхлипывая и растирая по грязным щекам крупные градины слез.

Пришлось его отпустить.

Когда за пареньком закрылась дверь, Николай, ни на кого не глядя, хмуро произнес:

— Что-то тут нечисто. Предательством пахнет.

Глава V

«КАПЕЛЛА» ЖОРЫ НАСЕДКИНА

Расточительное южное солнце палило сверх всякой меры.

Печным жаром дышали улицы. Даже море не в силах было побороть такой зной и покорно млело в огромной чаше залива. Ветер запутался где-то в буйной листве каштанов и кленов на Приморском бульваре, и его еле ощутимые порывы не приносили облегчения.

Люди сидели лишь на тех скамьях, которые оказались в тени, вяло и без всякой надежды обмахивались газетами, веерами и шляпами.

Внизу, на внутреннем рейде, в сонной одури сгрудились у причалов корабли, шевелились ажурные хоботы башенных кранов нехотя и, казалось, через силу.

Огнев и Коваленко остановились у каменного парапета, оглядели порт. Алексей Иванович в сотый раз вытер мокрым платком струившийся по щекам пот и сердито взглянул вверх, где в раскаленном, золотисто-голубом мареве плавилось солнце.

— Меня интересует, что оно будет делать летом, скажем, в июле? — осуждающе произнес он. — Всетаки надо бы ему напомнить, что сейчас только середина мая.

— Беззаконие творит, — в тон ему откликнулся Коваленко и вдруг, оживившись, добавил, указывая рукой на море: — Глядите, Алексей Иванович!

В порт, огибая маяк, величественно и неторопливо входил большой пассажирский лайнер, белоснежный красавец с яркой красной полосой на широкой трубе.

С того места, где стояли Огнев и Коваленко, хорошо был виден пассажирский причал. Вдоль него уже вытянулась цепочка пограничников, группы встречающих, а в стороне, у длинных пакгаузов, стояли в ряд, сверкая на солнце, как новенькие игрушки, разноцветные интуристские автобусы.

— Так, пришел, значит, из загранплавания, — озабоченно констатировал Огнев. — Тебе работки тоже подкинет.