— Не жилье, пособие по стереометрии, — процедил Норцов.

Наскоро покончив с сервантом, столом и прочими полированными штуками, я переложил щепотку сигаретного пепла из кадки в спичечную коробку и буквально ринулся к книгам. Но и здесь меня ждало разочарование. Черные пузатые тома большой энциклопедии. Полный комплект. Собрание сочинений Мамина-Сибиряка. Полный комплект. И все! Ни одной брошюры, ни одного журнала. Ничего. Даже старого учебника завалящего — и то не было. Как будто обитатель этой комнаты свои духовные потребности покрывал «Приваловскими миллионами» да телевизором!

— Придется все перелистывать, — в этот момент скудость налимовской библиотеки доставила мне даже некоторое удовлетворение. — Еще с полчасика у вас отнимем, — извинился я перед понятыми.

— О-от, — сказала женщина, как бы давая выход своим сокровенным мыслям. — Кто тихо живет, затаившись, от того чего хошь жди, только не добра, — и чинно сидевший рядом с ней старик-дворник закивал своей тюбетейкой.

Ни первый том, ни второй ничего не дали. И так шло до бог весть какого тома, на букву «С», кажется, из которого выпорхнул исписанный листок бумаги. Уф! Хоть какой-то признак жизни в этом меблированном склепе.

Пробежал текст наскоро, потом — медленно, со значением, потом еще и еще раз, меня — там, внутри себя, — интонации:

Первое, что пришло в голову: перед нами фрагмент из географического трактата Маджида аль-Акбари в переводе Налимова. «Возьми, о путник, скромный посох!» — типичный трактат. Странное дело! Отчего же так мелодично звучание этих строк. Тра-та-та-та-та-та-та-та-та. Ага! Стихи! Поэтический эквивалент творений Маджида, записанный без разбивки на строки…

Мы направились к двери в прежней последовательности: я в роли направляющего, старик-дворник, гражданка с верхнего этажа и Норцов в арьергарде. А в коридоре меня охватила смутная неудовлетворенность, как в детстве при делении дробей с заранее запланированным остатком. Условия задачи вроде бы соблюдены и выжать из них еще что-нибудь невозможно, и тем не менее хочется перепрыгнуть запреты логики и делить, делить, делить, пока, наконец, упрямый остаток не разделится… Я подождал Норцова и шепнул ему:

— В общежитии живешь?

— В общежитии, — поразился Норцов: возможно, моей проницательности, но не исключено, что и самому вопросу.

— Ребята — не предки, волноваться не будут. Остался бы здесь на ночь!

— Останусь, — шепнул Норцов и слегка набычился, словно проверяя свои бицепсы.

— Завтра поутру жду тебя в управлении.

Я проспал безмятежно всю ночь, не продрав глаза ни в 3.30, ни в 4.30, а в 5.30 раздался телефонный звонок.

— Салмин, а, Салмин! Говорит капитан Торосов! Хандайлык ночью передал: есть подозрения, что пропавший убит. Можешь на день сократить своего Налимова? И доложить нынче же в девять вечера?

— Могу, — сказал я спросонья. А после отбоя трудно уже было бить отбой.

Искать удачу в этот ранний час можно было только в канцелярии промкомбината: за безуспешными поисками налимовского личного дела, за изучением толстенных канцелярских книг, в которые секретарша директора на протяжении десятилетий старательно вносила номера и наименования исходящих бумаг. Справка Налимова в 1961 году зарегистрирована не была. Уже ни на что не надеясь, я спросил молчаливую секретаршу, не знакома ли ей эта фамилия. Секретарша, оторвавшись от писанины, взглянула на меня поверх очков, уничтожающе высказалась в том смысле, что посторонним она отчет давать не обязана, но потом признала: да, да, — почти по Чехову — эту рыбью фамилию она когда-то слышала. И запомнила, потому что накануне муж привез с рыбалки налима (тоже чеховская, между прочим, рыба). Фамилию эту по слогам продиктовал машинистке тогдашний начальник сбыта Суздальцев Митрофан Анисимович: «Дана настоящая товарищу Налимову в том…». Подписал за директора, копии не оставил и регистрировать не стал.

Норцова в управлении не было. Я не на шутку встревожился. Еще бы — младенец в роли затаившегося тигра. Смешно, при условии, что ничего чрезвычайного не произошло. И совсем не смешно, если… Я передал наши находки криминалистам, намереваясь ехать на Новую, как в комнату колобком вкатился мой Олег.

Как доложил Олег, около двенадцати в прихожей задребезжал звонок и, поколебавшись мгновенье, практикант распахнул дверь. На пороге стоял сухощавый человек лет сорока пяти. При виде Норцова он несколько смутился: «Вы приятель Назыма Назаровича? Простите, не имею чести… А сам хозяин дома не ночует?» Норцов ответил, что не ночует. «Тогда мне остается пожелать вам доброй ночи», — заспешил незнакомец. «Что передать ему?» — спросил Норцов. «Передайте, что заходил Арифов», — и невнятно добавил: «Но вряд ли это вам удастся».

Приблизительно около двух часов до Норцова донеслись шорохи со стороны лоджии. Едва он задернул кушетку шторой, скрипнула балконная дверь. Жесткие всхлипы паркета прокатились вдоль стены, замерли около письменного стола, тотчас возобновились. Световые квадраты на полу поморгали, словно совершая рокировку, и за простенок между лоджиями уплыла, лягаясь, взъерошенная, гривастая тень, в которой Норцову почудился Ардальон Петрович. На столе лежал продолговатый предмет, оказавшийся при ближайшем рассмотрении старинной рукописью. Маджид?

Послышались новые звуки. Потом щелчок замка. Еще кто-то явился! Грузные шаги. Сам Налимов, пожалуй, зажег бы бра в прихожей. Но ночной посетитель предпочитал темноту. Направился к книжному шкафу, чиркнул спичкой и, прислонив дрожащий огонек к стеклу, высмотрел на средней полке увесистый том, встряхнул, как прежде встряхивали мы. Из книги, разумеется, ничего не выпало. Манускрипт оставил гостя равнодушным. Тихо захлопнул дверь и был таков.

— Как он выглядел? Или ты все отсиживался под кушеткой.

— Нет, не отсиживался. Наоборот, пошел за ним до самого его дома.

— Оставил квартиру? Где у нас гарантия, что рукопись цела?!

— Рукопись я унес, — виновато заметил Норцов.

— Час от часу не легче. А вдруг за рукописью должен был придти иностранный резидент какой-нибудь с долларами. Или Налимов… Ладно, дальше.

— Дальше — незаметно шел за гостем, соблюдая дистанцию в сотню метров, жался поближе к домам. Через полчаса на улице Тополевой номер двенадцать — домик там такой за забором — он нырнул в калитку.

— Разглядел его?

— Ага! Нос большой, мясистый, ехидный, с раздвоенным кончиком. Губа отвисшая. Брюшко. И цвет лица кирпичный. Потом я вернулся к Налимову и торчал в квартире аж до сих пор.

— Где рукопись?

Норцов протянул мне сверток, который вполне можно было принять за конфетную коробку.

— Сам завернул?

— Сам, чтоб отпечатки не стереть, — пояснил как на экзамене кругляш.

— Закинь на второй этаж, к экспертам.

Прикрыв глаза, словно сыщик из классического детектива, я погрузился в факты. Ну не то чтобы с головой, а, скажем, по пояс. Итак, некто Арифов навещает Налимова. О его исчезновении Арифову неизвестно, но он сомневается в его скором возвращении. Это, во-первых. Во-вторых, — таинственная личность — примем ее вчерне за Снеткова — подбрасывает Налимову рукопись. В-третьих, в налимовскую квартиру вваливается, по-видимому, адресат записки, которую мы накануне конфисковали.

Допустим, Арифов на самом деле не знает, что Налимов испарился. Тогда он не знает и двух других ночных посетителей. Ведь эти-то оба действуют с пониманием обстановки. Знают ли друг друга? Создается впечатление, что не знают. Во всяком случае, кирпичная физиономия (говоря условно) воспринимает рукопись, оставленную Снетковым (говоря условно) с таким же равнодушием, какое проявил бы осьминог к бриллианту в пятьсот каратов. Тоже, конечно, говоря условно.