— Хотите — говорите, хотите — нет. Главное: вы нашли путь.
— Какой путь?
— На Щербаковскую.
— Не совсем. Не могу исповедаться, хоть режь. Стыд и срам.
— Прорепетируйте со мной. Давайте, я попробую? Семь лет назад вы оставили мужа в богадельне, а соседям объявили, что он умер, — говорил Саня бесстрастно, а потому и безжалостно, стремясь вызвать тетку на возражения, вызвать к жизни, но она лишь монотонно кивала, подтверждая. — Анатоль о чем-то догадывался?
— Конечно. Пять лет бок о бок.
— Так. Раз в году, в день рождения Андрея Леонтьевича, вы его навещали. Две недели назад в пятницу он совсем слег, вас почему-то к нему не пустили, вы вернулись, так сказать, с «кладбища» раньше и попали в переплет с самогонкой. Так?
— Все правильно.
— Чем он болел?
— Атеросклероз головного мозга. Был инсульт. Ты ведь, Сань, не знаешь… — (кажется, он все-таки добился своего: тетка потихоньку оживала, в зрачках затрепетал свет). — Он ведь сидел с 51 по 53 — кампания против генетиков. И богадельня особая — в загородном поместье, для ученых, для высшего состава. Говорили: там будет лучше, условия то есть лучше, чем я смогу. И Андрей этого хотел, тогда он соображал.
Ага, она уже оправдывается.
— А потом?
— Замолчал. Все время молчал. Я ведь сначала каждую неделю ездила, а потом стало невмоготу. Стало страшно: лежит и молчит.
— Тетя Май, при этой болезни идут необратимые мозговые процессы, психические.
— Да все я знаю! И уход там действительно лучше, и условия, и еда. Но я объявила его умершим — ведь не просто так, а?
— Вы очень неравнодушны к светским условностям.
— Это не условности! — крикнула тетка и стукнула по столу кулачком; ну, она уже в своей стихии. — Так не поступают. Я знала в глубине души, потому и наврала. Близкие так не поступают. Все лучше, да — но там не было любви. Я его похоронила семь лет назад — и горела в аду. Уже тут, а что будет там… — она махнула рукой и, помолчав, сказала с удивлением — слабый отблеск девичьей доверчивой улыбки. — А его еще помнят, знаешь. Многие. В Доме ученых с похоронами так помогли, без сучка, без задоринки, с кладбищем… ведь на нашем, представляешь?
— Тетя Май, от чего он скончался?
— Я туда звонила раз в неделю. Последний раз 9 октября. Все как будто без изменений, мне сказали. Но я уже дошла до ручки: предательство, знаешь, жжет. И решилась обратиться за помощью к тебе. В тебе-то я сразу разобралась.
— Вы решили его воскресить.
— Опоздала. Покуда я решалась и канителилась, наступил его день рождения. Приезжаю: там карантин, эпидемия гриппа, не пускают.
— Поэтому домой вы вернулись раньше.
— Ну да. Тут погребальный венок. А 18-го он скончался, грипп был последней каплей. И убитая в моей комнате… мой шнур от халата… Господи! Мне наказание.
— Тетя Май…
— Все рушится, Саня, ты чувствуешь? — она наконец заплакала, слава Богу! — Все, все — и в нас, и вокруг.
— Чувствую. Еще как чувствую. Но нельзя поддаваться хаосу.
— На все воля Божья.
— Да. Однако все дается свободным усилием — надо идти навстречу Его воле.
— Как будто ты знаешь дорогу.
— Вы знаете, тетя Май. Служба начинается в пять?
— В пять.
— У нас еще есть немного времени. Вы мне очень нужны.
Тетка смотрела сквозь слезы недоверчиво.
— Все эти дни были нужны, но неуловимы. Надо же разобраться и очистить дом Арефьева от скверны.
— Хитер ты, Сань, и ловок.
— Я так ощущаю. Вы готовы?
— Ну?
— Как вам нравится версия следователя о замысле самоубийства, исполненном наполовину?
— Совсем не нравится.
— Почему? Вы ему подкинули эту идею, упомянув о разговорах Анатоля и Печерской. Расскажите.
— Мы с Анатолем частенько сидели в саду. Ну, наработаешься, а вечером чай — на веранде кабинетной. Лето. А она обычно кружила между деревьями, тут же (дама нервная). Он все смотрел на нее, глаз не сводил. Ну, и она, конечно, перед ним выступала — в сарафанчике в цветах и бабочках… то, се… Потом присоединялась к нам — и такое отчаяние между ними было, передать невозможно. Он все мусолил идею о «добровольном уходе» — так он называл, философ чертов.
— А она?
— Можно сказать, внимала с жадностью.
— Тетя Май, он мог приобрести пистолет? То есть среди его приятелей…
— Да брось ты! Его приятели — грузчики из гастронома нашего. Не знаю, сколько стоит пистолет с глушителем, только сроду у него копейки лишней не водилось. Что зарабатывал — пропивал, мне иногда давал. Я его подкармливала. Нет, я не в претензии, тут все на нем держалось, все мое хозяйство. Болит душа, Сань, и за него болит.
— Но как бы то там ни было, их соединяла идея смерти.
— Одно дело языком трепать, а другое — задушить. Его, конечно, потрясло ее исчезновение — факт. Запил крепко. Да и что ожидать от нашего идиота…
— Да, я знаю: она его не любила.
— Кто тебе сказал?
— Анатоль.
— Идиот, — повторила тетя Май с удовлетворением. — Любила.
— Вы ошибаетесь. Она…
— У меня на такие дела глаз наметан. И я тебе сочувствую. Очень, — тетка поглядела выразительно и отвела глаза. — Они любили друг друга, но у них не было будущего. Он же пьянь, рвань. Вот она и сбежала тайком, чтоб себя не травить. А потом приходила, пугала. Еще раз повторю, Саня: не доверяй женщинам.
— А мужчинам?
Вообще-то все хороши. Допиться до белой горячки. И я, дура старая, связалась с самогонкой, хотела на ремонт скопить. Какой уж тут музей!
— Тетя Май, а к кому она сбежала, как вы думаете?
— К нормальному мужчине. Способному детей родить… Анатоль, естественно, уже не способен. Семью содержать. На том уровне, к которому она привыкла с мужем.
— Не к тому ли мужу?
— Я не удивлюсь ничему. Если уж мои овечки у себя мужчину принимают — по очереди! — куда дальше? Говорю же: все рушится, мы сами и рушим.
— Давайте договоримся, — сказал Саня, возвращая разговор в «криминальное» русло. — Мы оба не верим в самоубийство — раз. Не верим, что Анатоль задушил свою любимую — два. Тогда кто? «Нормальный мужчина»?
— Но почему в моем доме? — вскрикнула тетка. — Другого места не нашли?
— Они любили друг друга, — напомнил Саня. — Интересный поворот, чреватый последствиями.
— Какими?
— Надо подумать.
Надо подумать (тетя Май ушла на службу, он сидел за профессорским столом — чистый лист бумаги, авторучка, — невидяще уставясь на мраморных чертиков). «Нормальный мужчина» — убийственная усмешечка в теткином определении, в сумрачном свете случившегося. В его существовании сомневаться не приходится. («Муж ждет», — сказала она, покидая любимых детей), однако за эти дни, по данным майора (по сводкам), заявлений об исчезновении Нины Печерской в органы ни от кого не поступало. Либо «нормальный мужчина» этим не интересуется, либо о ее гибели знает. Стало быть, круг сужается?
Примем последнее предположение за аксиому, по интуиции, и обозначим этот круг (отметаю Анатоля и Генриха: первого к категории «нормальный» не отнесешь, второй для такой роли слишком молод). Остаются: Викентий Павлович, балерон и Владимир. Собственно, третьего так же придется отмести: алиби стопроцентное, «железное» (по моей нижайшей просьбе, подсознательно продиктованной ревностью запоздалой, абсурдной, майор проверил: ни с заказчиками, ни с сотрудниками владелец фирмы в ту пятницу не разлучался).
Итак, рассмотрим мотив старый, как мир — ревность. Как это ни странно, к Анатолю…
Раздался тихий стук в дверь, вошел Владимир, кивнул, сел в диванный уголок. Помолчали, налаживая внутренний контакт. Саня заговорил:
— Балерина любила Анатоля.
— Вот как? — пробормотал Владимир безразлично — и вдруг лицо его оживилось, вспыхнуло румянцем и блеском черных глаз. — Анатоля? Это очень любопытно. Он наконец заговорил?
— Нет еще, я сегодня утром звонил следователю. Этот любопытный нюанс подметила тетя Май.
