«А он не такой и глупый, как кажется,— подумал Фризе.— Просек, что к чему».

— Почему вы так подумали?

— Ха! Еще спрашиваете? Да вы же меня замутузили с этим пивом!

— Замутузил? — Фризе понравилось словечко, и он, словно прикидывая его на вес, повторил: — Замутузил, значит. А что делать? Выяснить-то надо. Да, выпил твой Уткин перед самой смертью баночного пива. Как ты правильно догадался — отравленного. Где взял? Может, там, где взял, все банки отравлены. У тебя баночного нет?

— Отравленного?

— Да хоть какого? — сказал Фризе.— Если я тебе банку покажу, ты мне скажешь, откуда Уткин ее взял?

— На проспекте датским торгуют. «Туборг», черные банки по сорок рублей.

«Дался ему этот проспект!» — рассердился Фризе, но перебивать Кирпичникова не стал.

— Миха Чердынцев там частенько покупает. Может, Коля у него перехватил?

— Умница,— похвалил Фризе, подумав еще раз о том, что он явно недооценил собеседника. Похоже, что, пережив первый испуг от встречи со следователем и преодолевая похмелье, Кирпичников стал соображать получше.— Этот Чердынцев сегодня работает?

— На вызове. Скоро явится.

— Когда вы из Переделкина приехали, он был здесь?

— Нет. А вдруг Коля к нему в шкафчик залез? Приспичило!

— У вас это бывает? В чужой шкафчик?

— Да нет. За это можно не только по морде схлопотать,— мрачно усмехнулся санитар.— Но чтобы вы знали — если пиво «Туборг», у Михи такое пиво бывает.

— Банку не нашли. Свидетели видели, как Уткин пил, как упал. А банка пропала.

— Ни хрена себе! — Кирпичников присвистнул.— Это в анатомичке сказали, что пивко виновато?

Фризе кивнул:

— Датское. «Туборг». Послушай, Аркадий, а не подносили вам пиво в тех квартирах, куда вы сегодня ночью ездили?

— Куда там! На Большой Полянке, где бабушку брали,— коммуналка, считай, как нищие живут. На Комсомольском все строго, видать, персональный пенсионер умер, бывший большой начальник. Тоже все без шику. Пузырек «Пшеничной», правда, сунули. Что было, то было.

— А в Переделкино?

— В Переделкино? — санитар задумался, как будто уже забыл, как там было.— Богатый человек умер. Писатель. Весь дом в книгах. По фамилии Маврин.— Кирпичников покосился на дверь, за которой мертвецы дожидались вечного успокоения.

— Там не поднесли по баночке?

— Нет.

«Надо проверить,— подумал Фризе.— Язык у Аркадия Васильевича не больно-то поворачивается о поездке в Переделкино рассказывать».

И спросил:

— Может, Чердынцев уже вернулся?

— А кто его знает?

— Ты меня подожди,— строго сказал Фризе.— Ни шагу отсюда. Я задам Чердынцеву пару вопросов и вернусь.

Кирпичников равнодушно пожал плечами и вытащил из кармана пластинку жевательной резинки.

Тридцатилетний бородатый здоровяк, больше похожий на кооператора, чем на санитара из морга, натягивал на волосатые ноги джинсы-варенку.

— Ошиблись дверью, господин,— строго, но без хамства предупредил он следователя, остановившегося на пороге.

— Вы Чердынцев?

— Чердынцев. Михаил Ульянович.— Спокойный, уверенный в себе человек, совсем не похожий на спившегося Кирпичникова. Да еще краснощекий.

Фризе вошел в комнату, плотно закрыл за собой дверь, сел на большую железную скамью и только после этого представился.

Никакие чувства не отразились на лице санитара. Он слегка поднял брови, не торопясь надел джинсовую куртку на меху и, застегнув многочисленные «молнии», сел напротив Фризе.

— Вы знаете о смерти Уткина?

— Знаю.

— От кого?!

— Я, гражданин прокурор, не люблю в прятки играть. Вас интересует, не продал ли я Уткину баночное пиво? Не продал. И сам он без моего разрешения не брал.

Чердынцев встал, подошел к ряду давно не крашеных, облезлых шкафчиков, нашел в связке нужный ключ и открыл дверцу. Там висела пара белоснежных халатов и какое-то белье. На верхней полке стояли несколько банок «Туборга».

— Сколько? — спросил Фризе.

— Шесть. Позавчера я купил десять. Четыре выпил.

— Где покупали?

— На проспекте, в кооперативном киоске.

— Своих приятелей не угощали пивом?

— Хотите спросить, не травил ли? Не травил и не угощал. И приятелей у меня здесь нет. Сослуживцы.

— Значит, не угощали.

— Продавать — продавал,— уточнил Чердынцев.— Но очень давно. В декабре. Всего две банки. У такой шпаны, как «Кирпич», даже большие деньги не держатся! А Уткин жмется, на красивую подругу все тратит.

Фризе усмехнулся — кличка «Кирпич», хотя ее происхождение было очевидно, как нельзя точно соответствовала облику санитара, с которым он только что беседовал.

— Пустые банки от этой партии куда выбросили? — Фризе кивнул на шкафчик.

Чердынцев в ответ только хмыкнул, дескать, что за вопрос?

— Куда? — повторил следователь.

— За моргом свалка.

Фризе подумал, что на всякий случай надо будет попросить оперативников еще раз поискать пустые банки. А вдруг?

— У вас еще вопросы? — поинтересовался Чердынцев. Он достал из кармана куртки часы с браслетом и мельком взглянул на циферблат, надевая их на руку.

— Вопросов нет, а банки с пивом придется изъять на исследование. Вы уж извините.

— Извините?! — впервые за весь разговор в голосе Михаила Ульяновича послышалось живое человеческое чувство — раздражение.— Пиво-то денег стоит. А вы одним махом кучу денег из кармана вынимаете.

— Из кармана вы сами вынули, когда пиво покупали,— миролюбиво сказал Фризе.— Да не беспокойтесь, мы все банки откупоривать не станем. Пару откроем, остальные вернем. Я вам телефон оставлю. Позвоните завтра. Может быть, и из этих двух в кувшинчик перельем, придете, выпьете.

Но Чердынцев так расстроился, что даже не заметил иронии.

— Расписку напишете?

— Конечно. Сейчас найду понятых и все оформим.

Отправляясь на розыск понятых, Фризе заглянул в комнату заведующего, предупредить Кирпичникова, чтобы ждал, но санитара в комнате не оказалось. Не было его и около морга. И никто не смог сказать, куда он подевался.

После того, как в присутствии понятых Фризе оформил изъятие на анализ шести банок пива «Туборг», он взял у заведующего домашний телефон Кирпичникова и набрал номер.

— Але,— откликнулся детский голос, но тут же трубку взяла женщина и сердито спросила:

— Кого надо?

— Аркадия.

— Кто его спрашивает?

— Товарищ.

— Не приходил с работы,— сердито отрезала женщина и бросила трубку.

— С какой-нибудь длинноногой завихрился,— прокомментировал заведующий.— Они ребята вольные и при деньгах.

— Что значит «вольные»?

— А то и значит! Сутки отдежурил и трое — гуляй. Никакая жена не проконтролирует, если деньжата в кармане водятся, да колеса в наличии.

— У Кирпичникова есть машина? — перебил Фризе велеречивого собеседника.

— Есть. «Жигули».

Фризе сразу вспомнил испитое невыразительное лицо санитара.

— Как же он ездит? Он ведь с напарником на каждом дежурстве водку пьет! И помногу.

Заведующий нахмурился и стал похож на обиженного боксера:

— Про дежурства у меня сведений нет, а клиенты не жалуются. Я имею в виду родных и близких,— тут же поправился он. Потом секунду помолчал, поиграл брелоками и улыбнулся доброй улыбкой: — Вы разве не знаете, товарищ следователь, сколько пьяных за руль садится?!

— Номер его машины помните? — на всякий случай спросил Фризе.

— Помню. Двадцать два двенадцать. В «Иллюзионе» однажды кинокомедия под таким названием шла. «Машина 22-12». Не смотрели? Очень старая.

— И не слышал. Буквы на номере не помните?

— Буквы не помню. А цвет — красный.

«Ну, что ж,— подумал Фризе,— можно и покинуть эту гнусную обитель смерти».

Несколько раз в течение дня Фризе звонил домой Кирпичникову, но Аркадий Васильевич так и не появлялся. Мать,— следователь выяснил, что женщина, каждый раз снимавшая трубку, мать санитара,— то ли понятия не имела, где обретается ее сын, то ли не хотела говорить. «Да кто его знает, где он?! — меланхолично твердила она.— Небось, на работе».