— Зачем? Думаете, в трудную минуту потянет на откровенность? Или…— она нахально улыбнулась, бросив на Владимира оценивающий взгляд.

— Дура! — не сдержался Фризе.— Если вдруг прижмут старые знакомые!

— Дура — это совсем по-мужски,— с обидой сказала она, но телефон записала.

Любой хороший шанс — не более как открывшаяся тебе возможность достичь желанного результата. Есть люди — по-видимому, их большинство,— жизнь которых не задалась, хотя провидение постоянно представляет им шанс круто изменить ее к лучшему. Ведь для того, чтобы использовать свой шанс, нужны решительность, готовность рискнуть и умение выложиться до последнего дыхания, чтобы развить успех. Но редкие люди обладают еще и способностью — ее, наверное, можно назвать экстрасенсорной — предчувствия своего шанса. Когда внезапное и непонятное на первый взгляд возбуждение дает тебе сигнал — не проворонь того, с чем ты соприкоснулся, но еще не успел понять. «Что ж, своего шанса я, кажется, не упустил»,— подумал Фризе. Но если бы он не забил себе голову делами следствия, то, может быть, не был бы так категоричен.

Расхаживая по своему крошечному кабинету — семь шагов от двери до окна,— Фризе восстановил в мельчайших подробностях свой разговор с Ниной Серовой. Время от времени он присаживался к столу и записывал ее ответы. На свою память он пожаловаться не мог, и через час весь их разговор был изложен на бумаге со стенографической точностью. «Вот, милая девушка, вы спрашивали про магнитофон, он всегда со мной»,— не без самодовольства подумал Фризе.

Два факта из тех, что упомянула Серова, придавали делу «Харона» еще более мрачную окраску. Но сами по себе не выводили следствие из тупика. Владимир подчеркнул жирной чертой фразы: «Ничего серьезного за ним не числилось — не болтал, не стучал, не высовывался. Не за что приговаривать». И еще — фразу о бледных поганках. Она вырвалась у Нины после слез, после эмоционального срыва. Серова, похоже, даже не осознала, что высказала так глубоко упрятанное. А с бледной поганкой нечаянно проговорилась и разозлилась, осознав свою промашку.

Майор Покрижичинский долго отказывался от встречи.

— Какой может быть разговор? Я отстранен от следствия, да и дело закрыто, закрыто, товарищ Фризе.— В голосе прорывались нотки обиды.

Некоторое время в трубке слышалось шумное дыхание. «Он толстяк, этот майор,— подумал Фризе.— Или астматик».

Наконец Покрижичинский сказал:

— Давайте погуляем полчасика.

— Может, выпьем кофе на Страстном бульваре? В «Лакомке»?

— Там очередь.

— Я заранее займу.— Фризе был как никогда покладист.— Приходите к одиннадцати. Самый высокий мужчина в очереди буду я.

Покрижичинский засмеялся и сказал:

— Буду.

Только когда майор подошел к нему и протянул руку, назвав свою фамилию, Фризе понял причину этого смеха: Покрижичинский едва тянул на метр шестьдесят.

— Хороши бы мы с вами были на прогулке,— сказал майор,— когда, взяв кофе и несколько булочек, они заняли укромный столик в углу. В цивильном костюме он ничем особо не выделялся из толпы — пожилых низкорослых мужчин у нас хватает. Но в милицейском мундире Покрижичинский, наверное, производил комичное впечатление. Маленький, толстый, с лысиной, обрамленной пушистой порослью сивых волос.

— Бросьте вы это дело,— с какой-то покорной обреченностью посоветовал майор, выслушав рассказ Фризе о его расследовании в малом предприятии «Харон».

— Не понимаю. Один санитар отравлен, другой убит… Станислав Васильевич, как я могу бросить?

— Заставят. Вы думаете, у нас что-нибудь изменилось? Говорю по слогам: ни-че-го! Новые законы? Ха-ха-ха! А люди-то те же. Сколько мы с вами компаний пережили? Дружины, профилактика, выездные суды, всех на поруки, больше сажать, меньше сажать, закрыть тюрьмы, открыть тюрьмы! А-а! — он лениво отмахнулся.— Начинаешь об этом говорить, во рту горько становится. Сейчас кампания за кооперативы. И не смейте их,— говорю по слогам: ди-скре-ди-ти-ро-вать! Во сколько слогов! Я ведь тоже за кооперативы, Владимир Петрович. Только учитываю, что потянулся к ним в первую очередь наш контингент. Уголовный. Эти ребятки посообразительней, прошли серьезные университеты и за себя постоять могут, и боссов новоявленных в обиду не дадут.

— Да знаю я все это,— вежливо, но твердо сказал Фризе. Похоже было, что майор может говорить на такие темы до бесконечности.

— Конечно, знаете,— покорно согласился собеседник.— А знаете ли вы о том, что «Харон» оплачивает почти все заграничные поездки нашего местного руководства? И в валюте тоже.— Заметив удивление в глазах Фризе, майор усмехнулся.— Вот и я так же удивлялся. Люди есть люди. Демократы, консерваторы, правые, левые. Проблема не в том, в какой партии ты состоишь, а в том, хороший ты человек или плохой. С принципами или без оных.

Фризе мог бы поспорить на эту тему, но его целью были не задушевные беседы на отвлеченные темы, а получение конкретной информации. Поэтому он спросил:

— У вас есть доказательства?

— О том, что они ездят за счет «Харона»? Сколько угодно. Это не скроешь. Они только не афишируют, кто платит. Кстати, «Харон» зарегистрирован как малое предприятие при городской мэрии. А вот о том, сколько СКВ они оставляют на своих заграничных счетах, у меня теперь доказательств нет.

— Как это?

— А так. Некоторое время тому назад меня пригласили в госпиталь, в кардиологическое отделение. Там в отдельной палате лежал парень из «Харона», ждал операции на сердце. Степанков. Сильно трусил он перед операцией. Как и любой другой на его месте. Наговорил он мне на диктофон три кассеты, шесть часов. И о валютных вкладах за границей, и о том, кто и сколько берет за ордер на помещение, в какой валюте. Вы у директора «Харона» были? — неожиданно спросил майор.

— Был. Вальяжный господин в прекрасном офисе.

— Так вот, на этот прекрасный офис начальство выдало три ордера трем разным кооперативам. «Харон» заплатил сверх миллион наличными и стал владельцем.

— А остальным вернули деньги? — Фризе усмехнулся, уже предчувствуя ответ.

— Вернули! — хохотнул Покрижичинский.— С процентами. Так вот — когда у меня отобрали дело, кассеты с записями пропали. Ну… сами кассеты остались, а записи пропали. Теперь там записан какой-то хэви-металл. Я в этих попках мало разбираюсь.

— А Степанков?

— Операции на сердце — дело опасное.— Майор вздохнул.— Да нет, это я так, от безысходности. Операция у него прошла удачно, но о дальнейшей его судьбе я ничего не знаю. Меня же отстранили. Есть еще вопросы?

— Есть. Ваши графики. Кражи из тех квартир, где побывали служащие «Харона».

Около их столика остановилась крашеная блондинка со злым лицом. В руках она держала чашечку с кофе. Рука дрожала и кофе расплескался на блюдце.

— Господа,— произнесла она капризным голосом,— вы сюда поболтать пришли? Освободите даме место.— Перегаром от нее несло, как от винокуренного завода.

— Мы ждем заказ.— Фризе встал и подошел к барменше. Он заранее заплатил еще за пару чашек. Барменша улыбнулась ему и подала кофе.

— Во говнюки! — выругалась пьяная блондинка.— Будут сидеть, пока со стульями не срастутся.— Зубы у нее были мелкие, как у мыши, но в лице еще угадывалась былая красота.

— Предприятие «Харон» — как торт «Пралинэ» — многослойно. Я занимался кражами и на Степанкова случайно наткнулся. Выяснил — санитары не воруют. Получают большие бабки за свою непосредственную работу и за наводку. Это — один слой. Второй — боевики. Официально считаются телохранителями, экспедиторами, водителями. А между делом, по наводке санитаров, «берут» квартиры. Кроме похоронных забот в «Хароне» занимаются и внешнеторговыми операциями и биржевыми.

— И у вас есть показания свидетелей, вещественные доказательства?

Покрижичинский не ответил. Быстрым — словно только сморгнул — взглядом окинул маленький зал кафе, плеснул в чашки какой-то жидкости из плоской блестящей фляжки. Фризе даже не успел заметить, откуда он достал фляжку, тут же исчезнувшую.