Хорошо образованный, умный и энергичный Черепанов быстро подчинил их своему влиянию, хотя формально и не входил в какую-либо анархистскую группировку. Он был признанным, но теневым вожаком. В конечном счете без его согласия, а точнее, хитро осуществляемой подсказки не совершалась ни одна серьезная акция московских анархистов.
Последние месяцы Донат жил маниакальной идеей «большого террористического акта» против руководителей большевиков. И главной мишенью будущего удара должен был стать Ленин…
У Черепка были немногочисленные, но хорошо информированные люди, надежно законспирированные в советских и даже партийных органах Москвы. Один такой информатор укрылся и в Моссовете. Он и дал в газеты объявление о совещании в МК РКП (б). Фраза «Заседание важное и необходимое» служила кодированным сигналом, она означала возможность присутствия Ленина со значительной долей вероятности.
Бесшабашные, вроде бы никем и никак не управляемые анархисты, прошедшие зачастую и тюрьмы, и каторгу, участвовавшие не в одном налете, а кое-кто и в боях, не боявшиеся ни бога, ни черта, были в то же время в большинстве своем наивны как дети. И это простодушие делало их в определенных ситуациях опаснее диких зверей. Они были в равной степени подвластны и собственным настроениям, и влиянию со стороны. Свобода означала для них не только избавление от самодержавной воли государства, но и отбрасывание вообще каких-либо сдерживающих начал, будь то законы страны, воинская дисциплина, партийный устав, религиозные догмы или просто нормы человеческих отношений. Ненависть к многовековому подавлению естественных прав и свободы личности трансформировалась в полное нигилистическое отрицание какого-либо подчинения принципиально, в слепое отвержение авторитетов и установлений, даже самых разумных и безобидных. Понятие свободы уродливо превратилось во вседозволенность, отрицание принципов жестокой самодержавной власти — в непризнание никакой вообще. Они хорошо сознавали, точнее ощущали, необузданную силу разрушения и абсолютизировали ее в некий мистический символ. Неудивительно, что разбойник, а не сознательный борец стал для анархистов воплощением идеального героя.
Сильный, но холодный ум при минимальной дозе социальной демагогии легко мог превратить этих людей в слепое орудие самого разрушительного свойства и направления. Подлинным поводырем этой группы ослепленных и опьяненных разгулом русской бунтарской крови и стал Донат Черепанов.
Отец российского анархизма Михаил Бакунин призывал когда-то «разбудить в народе дьявола», «разнуздать самые дурные страсти». В людях, с которыми подполье связало Черепанова, дьявол был давно разбужен, а страсти разнузданы. И он научился управлять этими людьми надежно и уверенно, причем так, что сами они этого не сознавали. Условие требовалось только одно: внушать им беспрестанно и без устали, что все, что они совершили, совершают и совершат делается во благо народа, во благо подлинной революции…
Черепок хорошо изучил психологию анархистов, всегда учитывал их непоследовательность, возбудимость, даже капризность. Руководствуясь точным, взвешенным расчетом, он явился на их штаб-квартиру не двадцать третьего, когда узнал о совещании в МК, а день в день — двадцать пятого, в три часа, чтобы поставить перед фактом, не дать времени на осмысление, следовательно, и для сомнений. Потому как одно дело — готовить теракт в принципе, вообще (он был обговорен давно, еще летом), совсем другое — конкретно, когда пути назад быть уже не должно, когда остается одно голое действо, без раздумий. Черепанов боялся раздумий. Черт его знает, что могли эти лихие, но столь неустойчивые ребята надумать за два дня? А за несколько часов ничего не надумают. Тем более не проверят повестку дня. Как знать, выведай они, что на совещании никакие «репрессивные меры против населения» обсуждаться не будут, согласятся ли на постановку акта? То, что видных большевиков в зале будет горстка, а масса — рядовых партийцев из рабочих, могло резко и самым существенным образом отразиться на замысле Черепанова.
…Донат условленным образом позвонил в дверь и был незамедлительно впущен в огромную, некогда богатую, а теперь до крайности запущенную квартиру доходного дома за номером 30 на Арбате, известного многим последующим поколениям москвичей своим «Зоомагазином».
Дверь отворил высокий, крепкого сложения мужчина, одетый в сильно потрепанный защитный френч с большими накладными карманами. Опухшее, с высокими монгольскими скулами лицо было какого-то мучнистого цвета, словно человек этот неделями не выходил на свежий воздух. На низкий лоб опускался ежик топорщащихся, коротко подстриженных, как у Керенского, волос. Блеклые глаза его при виде Черепанова несколько оживились. Он вытащил из кармана галифе правую руку, поздоровался. Карман, однако, так и остался оттопыренным — в нем явно лежал револьвер.
— Сегодня в шесть, — коротко бросил Донат, войдя в захламленную, давно не прибираемую комнату. — Будет он…
— Где? — свистящим шепотом спросил Соболев. Лицо его сразу утратило сонное выражение, напряглось, заходили под сухой кожей желваки.
— В Леонтьевском, в Московском комитете…
Не снимая пальто, Черепанов присел к большому круглому столу карельской березы, обезображенному черными пятнами папиросных ожогов, брезгливо отодвинул локтем в сторону тарелки с остатками какой-то снеди, вытащил записную книжку, вырвал из нее чистый листок и стал чертить па нем что-то вроде схемы.
— Зал заседаний на втором этаже, окна выходят в сад, лестница в кустах, у стены. Окно балконное, очень удобно…
Соболев понимал его с налету.
— Вася! — крикнул он в дверь, ведущую в смежную комнату.
Петр Соболев возглавлял группу анархистов-боевиков, обосновавшихся в Москве в конце лета и начале осени. Специалист по террористическим актам и экспроприациям, он вернулся в столицу из Гуляйполя, наделенный батькой Махно диктаторскими полномочиями. Человек не слишком большого ума, Соболев, однако, обладал огромной силой воли, абсолютный и бескорыстный фанатик анархистской идеи, он был наделен способностью сплачивать вокруг себя единомышленников, безраздельно подчинять каждого.
При одном из «эксов» боевики взяли шестьсот тысяч рублей. После долгого обсуждения было решено, чтобы Соболев из этих денег купил себе новые брюки, взамен старых, вконец прохудившихся. Сделать это можно было тогда только на Сухаревке. Знаменитая всемосковская толкучка в девятнадцатом году признавала в основном только натуральный обмен. Правда, деньги все-таки принимались, но цены в рублях были столь несусветными, что нормальная торговля фактически свелась почти к нулю.
В сопровождении двух боевиков Соболев отправился на барахолку, однако выяснив, что обыкновенные штаны стоили три тысячи рублей, он, даже не пытаясь торговаться, повернул обратно. Этот террорист, стрелявший в людей не моргая, искренне считал невозможным потратить на личные нужды такие большие деньги… Они, по его убеждению, могли быть вложены только в борьбу с большевиками.
Соболева уважали, но и боялись. Все в группе знали, что он никогда не выходит на улицу, не рассовав по карманам трех пистолетов, а то и двух гранат. И выхватывал оружие молниеносно, а стрелял по-македонски, с обеих рук, и того быстрее…
В комнате появились двое. Васей был лишь один — Азаров, он же Азов, худой, нескладный парень с тоскливым выражением лица и длинными, неуклюжими руками. Фамилия второго была Барановский (он же Попов). Он принадлежал к тем членам организации, что разными путями, но в одно примерно время прибыли в Москву из штаба Махно.
— Приступай, — коротко и внушительно, обращаясь к Азову, сказал Соболев. — Сашка, — он кивнул в сторону Барановского, — тебе поможет. — Ну а мы, — он повернулся к Черепанову, — собирать людей.
Голос его, глухой, чуть надтреснутый, звучал спокойно, вполне буднично.
— Пятерых хватит?
Черепанов только пожал плечами в ответ. Эта деталь его не касалась.
