Мистер Фостер говорил о том же — тихо, грустно, а Гермиона пыталась нащупать так, чтобы он не заметил, место, где начинались ложные воспоминания.

— Мы с Мэгги смогли это пережить с помощью Господа, но мне все еще тяжело говорить о нашем мальчике.

Легкое, почти неощутимое заклятие, и вспыхнувшее было недоверие, желание выгнать назойливую посетительницу взашей стихло.

— Каким он был? — этот вопрос активировал новый ворох воспоминаний, то радостных, то тяжелых. Гермиона почти не слышала мистера Фостера, погрузившись в его память, и только мелькающие перед мысленным взором образы-картинки отмечали ход его рассказа.

Это была обычная история родителей и ребенка-обскура — настолько, насколько такая история вообще могла бы быть обычной. Мистер Фостер — викарий, человек добрый, но набожный. Странности сына сначала не замечал, а потом начал их бояться. Отчаянная любовь к единственному ребенку совмещалась со страхом за его жизнь и здоровье, поэтому в ход шли и молитвы, и святая вода, и исповеди, реже — строгие выговоры, пару раз — визиты к детскому психологу.

Патрик — так звали мальчика — рос умным ребенком и быстро понял, что делает что-то плохое, что-то, что расстраивает маму и папу, и попытался запретить себе магию. Он действительно пытался, но не мог. В день, когда по его воле вспыхнуло мамино выходное платье, оставив на ногах миссис Фостер страшные ожоги, Патрик возненавидел волшебство в себе, а в семь лет стал обскуром.

Он прожил еще год после этого, и точно так же, как мама малышки Джейн, как мама самой Гермионы, миссис Фостер обнимала Патрика и говорила ему: «Ничего, ничего, все в порядке. Это просто дурной сон».

В один из дней Патрик отправился к соседям, играть с другими детьми. Мистер Фостер не знал, что произошло, но магия вырвалась из-под контроля. Две девочки умерли мгновенно, а Патрик еще успел выбежать на улицу с воплями ужаса, прежде чем упал, чтобы больше никогда не подниматься.

Тонкая пленка ложных воспоминаний, созданная дилетантом, скрывала истинные воспоминания, но слишком неплотно. Гермиона кивала головой в такт рассказу мистера Фостера, но видела не его лицо и даже не его воспоминания, а снова Джейн. Возможно, она будет видеть ее теперь всегда, до конца жизни.

Мистер Фостер проговорил:

— Господь помог нам с женой справиться с этим. И не знаю, зачем вам нужен Патрик, но надеюсь, что он счастлив на небесах, — и вдруг прибавил: — Если ему туда не закрыта дорога.

— Почему ему может быть закрыта дорога? — спросила Гермиона. — Едва ли в свои восемь лет…

Взгляд мистера Фостера сделался чуть стеклянным и сфокусировался где-то над головой Гермионы.

— Мой сын был чудовищем, — сказал мистер Фостер. — Порождением Ада. Или я не уберег его от демонов, и это они терзали его с самого рождения.

«Ненавижу обливиаторов», — пробормотала Гермиона еле слышно, приблизилась к мистеру Фостеру и снова проникла в его сознание, уже не таясь.

Пленка ложных образов чувствовалась очень явно, и она не стала ее заменять, только укрепила, а настоящие воспоминания — о магии, обскуре и о смерти Патрика — спрятала в мешанину детских воспоминаний самого мистера Фостера, заплела их в расплывающиеся, неважные образы, пыльным грузом хранящиеся в подсознании, и приглушила.

Уже на выходе изменила воспоминание о сегодняшнем разговоре, превратив его в неприятный диалог с продавщицей сомнительных товаров.

Мистер Фостер осоловело захлопал глазами, попытался понять, кто такая Гермиона и что она здесь делает, но легкий «Конфундус» мгновенно успокоил его. Гермиона собралась уходить, но потом остановилась, наклонилась к зарычавшему на нее Нилу и изменила его память тоже — не то, чтобы это было важно, просто на всякий случай.

И только после этого спокойно аппарировала прочь — на новый адрес.

До семи вечера Гермиона побывала еще в трех семьях, и история каждой была как две капли воды похожа на историю семей Фостеров или Райтов.

Священники или ученые — других вариантов пока Гермионе не встретилось. Родители были либо священниками, либо учеными, и магия пугала их, вызывала отторжение.

Дети перенимали это отношение и начинали ненавидеть свою суть. Потом следовала череда катастроф и, наконец, неизбежный страшный финал.

В списке оставалось еще две фамилии, но их Гермиона решила отложить на следующий день — не потому что становилось поздно, а потому что даже с мощным окклюментным щитом было до слез, до с трудом сдерживаемой истерики больно просматривать воспоминания родителей, потерявших своих детей, видеть за слоями грубых фальшивок настоящие истории.

Объявив себе, что заслуживает отдыха, она переместилась на Косую аллею — совершенно намеренно. Отправься она домой, и не миновать вечера перед камином с бутылкой вина, воспоминаний обо всех своих ошибках, мельтешащего на краю сознания образа Рона… Она хорошо себя знала и не собиралась позволять себе ничего подобного. Говоря совсем откровенно, она боялась, что к обычным ее кошмарам примешаются те, которые она увидела сегодня. А еще могла привидеться та женщина из подсознания. И хотя на фоне прочего она не казалась такой уж страшной, меньше нее Гермиона хотела бы думать разве что о Майкрофте Холмсе.

Ноябрьская Косая аллея была тихой и уютной. Ее уже украсили к Рождеству, в воздухе то тут, то там мелькали заколдованные крошечные Санты, позвякивали от дуновения ветра огромные шары на козырьках крыш, а гирлянды принимались мурлыкать рождественские гимны, стоило кому-нибудь приблизиться к ним на расстояние в пару-тройку футов.

О Рождестве еще рано было и думать, но на душе посветлело. Вернув мантии привычный вид и плотнее закутавшись в нее, Гермиона неспешно двинулась вдоль магазинов, никуда не заходя, только скользя взглядом по витринам. Изредка с ней кто-нибудь здоровался, хотя и без того восторга, который сопровождал ее повсюду, куда бы она ни пошла, несколько лет назад. Популярность Гарри Поттера и его друзей сильно упала после громкой отставки Кингсли и его очень тихой смерти в Азкабане.

Она все-таки заглянула в несколько лавок, бросила в безразмерную сумочку бутылку молока и немного овощей, вспомнив, что дома еды нет давно, а потом завернула в кафе Фортескью, где теперь заправлял сын Флориана, Филипп.

Улыбаясь и рассыпаясь в комплиментах, он принял заказ и исчез за стойкой, а Гермиона откинулась на спинку кресла, почти полностью скрываясь за высокой колонной. В кафе было практически пусто, не считая двух семей с маленькими детьми, но, если бы кто-нибудь вздумал зайти, Гермиона не желала бы быть увиденной.

Креманка с мороженым появилась на столике, Гермиона потянулась за ложечкой — и замерла, так и не сомкнув пальцы на ручке. Возле ее столика стоял Драко Малфой. Захотелось выхватить волшебную палочку и проклясть его немедленно, но вместо этого Гермиона процедила сквозь зубы:

— Столик занят.

— Мисс Грейнджер, — он улыбнулся ей как давней знакомой, — разрешите присесть?

— Не разрешаю. Всего доброго, мистер Малфой, — он отодвинул стул и сел напротив, после чего сообщил:

— Вы прекрасно выглядите сегодня, мастер, — это не была лесть, это не была даже вежливость. Вежливое и уважительное «мастер» неприятно царапнуло.

Возраст сделал Драко Малфоя непривлекательным. У него было худое лицо из тех, которые обычно называют «типично британскими», а то и «лошадиными», длинный, но не выдающийся вперёд подбородок. Начавшие уже редеть волосы он тщательно зачёсывал назад, открывая высокие залысины. Зато к его одежде не могло быть никаких претензий — мантия явно была не трансфигурирована наспех из первой подвернувшейся под руку тряпки, а сшита на заказ в дорогом магазине, на праздных руках поблёскивали перстни из светлого металла. Гермиона почему-то была уверена, что это белое золото, а не серебро.

— Я совсем не встречаю вас в Министерстве после… того ужасного скандала с бывшим министром, — произнёс он с улыбкой, а Гермиона попыталась прикинуть, что ему могло бы понадобиться.