Гермиона вышла из кабинета с чётким ощущением того, что она, сама того не желая, влезла в очередную неприятную историю. И в этот раз рядом не будет Гарри и Рона, которым можно будет довериться, потому что политика дружбы не признаёт.

Вместо ожидаемых неприятностей наступила очень мирная и спокойная неделя, в которой не было ни срывающегося с катушек Гарри, ни особых заданий от Кингсли. Гермиона снова погрузилась в привычную работу, чередуя разбор дел по неправомерному использованию магии с каталогизацией архива и встречами с Джимом, который почти убедил её в том, что нужно писать историю именно про Гарри и его победу над Волдемортом. — Люди любят героев, — заметил он в одну из их бесед, — настоящих героев, которые всегда одерживают победу над злодеем. И я люблю.

Большую часть времени Джим шутил не переставая, но в этот раз был предельно серьёзен. — Героям очень нелегко приходится, — негромко ответила Гермиона, вспоминая их с Гарри и Роном приключения. — Им и не должно быть легко. Легко другим. Людям нужны герои, Гермиона, чтобы не думать о собственном ничтожестве. И злодеи — чтобы оправдать свои ошибки и преступления. Это ведь так здорово — говорить не «Я украл деньги», а «Меня соблазнили и увлекли на неверный путь». Кстати, ваш Волдеморт в этом плане — отличная штука. И имя у него запоминающееся, легко оправдываться: «Это Волдеморт заставил меня…», — Джим рассмеялся.

Гермиона покачала головой: — Нерадостная картина.

Но Джим уже растерял остатки серьёзности и принялся сооружать в вазочке с мороженым сложную конструкцию из вафель и фруктов с крайне сосредоточенным выражением лица. Как раз когда последняя виноградинка заняла своё место на вершине пирамиды, сзади раздалось: — Что за чёрт? — В кафе Фортескью широким шагом вошёл Рон и мрачно опустился на свободный стул. Взгляд его стал очень тяжёлым и устремился на Джима. Гермиона сдержала улыбку — да, было не слишком-то хорошо заставлять его ревновать, но, пожалуй, это было приятно (чуть-чуть). — Привет, Рональд, — улыбнулась она, — это Джеймс Брук, моя, как сообщил Кингсли, основная работа. Джим, это Рон Уизли. — Твой парень? — тут же оживился Джим и протянул руку: — Круто! Третий волшебник!

Нахмуренный лоб Рона тут же разгладился, из углов губ пропали жёсткие складки, он тоже улыбнулся и с энтузиазмом тряхнул руку Джима. — Здорово, — сообщил он и, понизив голос, уточнил: — Ты действительно маггл?

Через пару минут Гермиона отчётливо ощутила себя лишней — потому что Джим и Рон нашли общий язык на почве спорта и теперь увлечённо обсуждали квиддич — Джиму он был крайне интересен, как и всё, связанное с миром магии, а Рон о любимой игре мог говорить часами.

— Слушай, — хлопнул его по плечу Рон, — ты просто должен это увидеть. Гермиона, а мы можем… ну, пригласить Джима в «Нору»? Или в «Ракушку»?

Гермиона задумалась — у неё было основное условие: Джим не должен знать выходов в магический мир, у него не должно быть ни одного способа найти его самостоятельно. Никаких ограничений на общение с другими волшебниками Кингсли не ставил. Разумеется, она не собиралась представлять его широкой общественности, но Уизли — самые надёжные люди в мире. Едва ли возникнет проблема, если он проведёт вечер в «Норе». К тому же, он наверняка немного взбодрит мистера и миссис Уизли. — Джим, что скажешь? — спросила она. Джим просиял.

Договорились на пятницу — в субботу Гермионе предстояло праздновать день рождения Малфоя, а в воскресенье у Рона была запланирована рабочая встреча.

Миссис Уизли ответила на письмо с просьбой сразу же, сообщив, что будет рада видеть всех, и приписав, что собирается заодно позвать Лавгудов: «Ксено совсем зачах в последнее время, пусть взбодрится».

Рон скривился — к Луне он, как и все члены Отряда Дамблдора, относился очень тепло, но её отец вызывал раздражение. Трудно было забыть, как он едва не выдал их Волдеморту. — Не люблю этого типа, — проворчал он, откладывая в сторону письмо. Гермиона поцеловала его в нос и сказала:

— Это только на один вечер. И ты всё равно утащишь Джима смотреть на мётлы. И… — она замолчала, чувствуя, как в груди поднимается напряжение, — признайся, что ты заревновал сегодня. Немного?

Они стояли на кухне в квартире Гермионы и пили чай из одинаковых синих кружек — Гермионе всегда нравился синий цвет. Рон отставил свою на стол с тихим стуком, почему-то прозвучавшим очень отчётливо, и чуть надтреснутым голосом возразил: — Не немного.

Во рту пересохло, Гермиона рефлекторно облизнула губы и тоже отставила чашку — неуклюже, едва не уронив на бок. Рон осторожно провёл по её щеке и продолжил линию вниз, по шее — чуть щекотно и очень горячо. Остановился на ключице и отнял руку. Гермиона подняла голову, чтобы поймать его взгляд и увидеть, как карие глаза (1) темнеют. — Гермиона, — шепнул он и наклонился вперёд, коснулся губами её губ. — Гермиона! — посреди кухни материализовалась крупная сияющая рысь и голосом Кингсли продолжила: — Ты нужна мне немедленно. — Мордред! — прошипел Рон, отстраняясь. Гермиона скрипнула зубами — в этот раз её работа решила напомнить о себе крайне не вовремя. — Рон, — сказала она почти жалобно, но он только махнул рукой, сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и сказал уже спокойно, даже немного с насмешкой: — Иди давай. А то Кингсли расстроится.

Гермиона заклинанием призвала рабочую мантию, натянула поверх джинсов и футболки, наскоро завязала волосы и шагнула в камин, поборов искушение поцеловать Рона на прощанье.

В кабинете Кингсли был один, и выглядел он весьма недовольно. — Спасибо за оперативность.

Гермиона очистила мантию от пепла и остановилась, ожидая пояснений. Вызов поздним вечером был необычен и слишком поспешен, чтобы не заподозрить, что те самые неприятности, которых она опасалась, всё-таки наступили. — Возникли сложности, — сказал Кингсли после короткой паузы, — которые касаются нашего с тобой общего знакомого с врождённым окклюментным щитом.

В груди неприятно кольнуло — её совесть решительно протестовала против того, чтобы оставлять беззащитного человека, пусть даже весьма неприятного, среди недружелюбно настроенных волшебников, которые собирались использовать его как средство давления на его дядю. Не будь он тем самым человеком, который без колебаний проводил сомнительные химические эксперименты на её лучшем друге, Гермиона сразу же начала бы кампанию по его спасению. Но — не в этом случае. — Что с ним? — спросила она с подозрением. — Всё в полном порядке. Сидит себе в одном из помещений Аврората, питается трижды в день, требует книги в огромных количествах — читает со скоростью аппарации. Выводит из себя авроров в охране. Жалуется на скуку, — с иронией ответил Кингсли и прибавил очень недовольно: — А вот с его дядей — проблемы.

Ситуация оказалась простой, но крайне неприятной как для волшебников, так и для Шерлока Холмса, очень некстати оказавшегося между двух миров. Рудольф Холмс внимательно выслушал информацию о том, что его племянник перешёл все дозволенные и недозволенные границы и поставил под угрозу секретность существования магического мира, а также о том, что отпустить его, не стерев ему память, безо всяких гарантий, не представляется возможным. И совершенно спокойно сообщил, что в таком случае они могут делать с Шерлоком Холмсом ровно то, что посчитают нужным, и даже заверил, что это никак не отразится на дальнейших дипломатических отношениях.

Гермиона проглотила рвущееся на язык ругательство — потому что это было категорически за гранью её понимания. — Он швырнул мне это «всё, что вам угодно» в лицо, — зло сказал Кингсли. Впрочем, он негодовал скорее из-за сорвавшегося плана, а не из-за крушащейся веры в человечество. — И, Мерлин, — он с силой шваркнул кулаком о стол, — мне действительно придётся либо выжечь парню его гениальные мозги, либо каким-то образом обвешать клятвами и взять под полный контроль, потому что у него самого тормозов нет вообще — с понятием инстинкта самосохранения он знаком разве что по книжкам. — Кингсли, — сказала Гермиона, — это неправильно. Он не виноват… Нельзя просто… — она пыталась подобрать слова, — ему же лет двадцать. Нельзя просто взять и поломать ему жизнь из-за того, что он оказался слишком любопытным, а его дядя — беспринципный подонок. Если бы Рудольф согласился, ты же отпустил бы его, да?