Гермиона очнулась от своих мыслей, когда рядом громко загудело. На шоссе прямо напротив нее стоял черный автомобиль, длинный, как министерские заколдованные машины, с такими же черными стеклами. Дверь открылась, водитель вышел на тротуар, подошел к Гермионе и произнес: — Мисс Грейнджер, прошу вас сесть в машину. — Зачем и от кого вы? — жестко спросила Гермиона. Впрочем, вопрос был явно излишним — очевидно, она попала под видеонаблюдение Майкрофта Холмса, который ненавязчиво решил ей напомнить, что у него тоже есть определённые способности. — Не отвечайте, — Гермиона дёрнула плечом, — поедем.

Она села на заднее сидение, перекинула через плечо ремень безопасности. Машина плавно тронулась с места.

Примечания: 1. Джонами Доу называют в Британии неопознанные трупы мужского пола. Джейн Доу — соответственно, женского. 2. Пьер Абеляр — французский учёный, чьему учению об универсалиях мы обязаны существованием концептуализма и теории концептосферы. 3. Это кафе реально существует, его легко найти, если от Западных башен Вестминстера идти прямо и немного свернуть налево во второй поворот. 4. Воспоминания о пребывании в утробе матери. 5. Кристофер Рен построил Западные башни Вестминстера после Лондонского пожара (собственно, он восстанавливал и перестраивал город, и стиль его строений крайне узнаваем. Настолько узнаваем, что на его могиле нет памятника, только надпись: «Если ищете памятник — оглянитесь вокруг»).

Ехали недолго — не дольше пятнадцати минут, но за это время Гермиона как следует успела разозлиться. Это была глупая и нелепая шутка — предлагать ей ехать на машине вместо того, чтобы назначить встречу и указать место. Единственное, что могло бы в некотором роде оправдать Майкрофта — это какая-нибудь резкая смена дислокации.

И действительно, автомобиль остановился возле дома, менее всего на свете подходившего Майкрофту Холмсу. Это был дом номер сорок четыре по фешенебельной Белгрейв-роад, совсем недалеко от Итонского сквера: тихое место, где не вершатся судьбы государств и не меняется ход истории. «Причуда», — пробормотала себе под нос Гермиона, но ощутила безотчётное волнение. Она совершенно не могла себе вообразить Майкрофта поднимающимся по пяти белым ступеням и толкающим изящную дверь с золотой отделкой и круглой ручкой в центре. И назначить ей встречу в таком месте — для этого требовалось слишком уж хорошее чувство юмора, а Майкрофт был его лишён напрочь.

Однако кому бы ни принадлежала машина, он захотел с ней, Гермионой, встретиться. Неприятная горечь подкатила к горлу — подумалось, что есть человек, у которого чувство юмора, пусть и чёрное, развито превосходно, и какими ресурсами он обладает, неизвестно.

Водитель остановился и помог Гермионе выйти из машины, после чего жестом указал на дверь. Волнение усилилось ещё больше, когда над дверью Гермиона не увидела ничего похожего на глазок камеры видеонаблюдения, зато явственно ощутила холодок магической защиты. Машина отъехала, а Гермиона, опустив руку в карман пальто и нащупав палочку, открыла дверь.

Холл был странным — слишком большой для типичного лондонского дома, в два этажа высотой, широкий и просторный. На полу лежал толстый тёмный ковёр, светильники-рожки были чуть приглушены и давали совсем немного света. — В гостиную! — раздался женский голос, достаточно низкий и смутно-знакомый, словно из сна.

Не отпуская рукоятки палочки, Гермиона прошла в единственную приоткрытую дверь — и едва не ослепла от белоснежной симфонии. В комнате всё — и мебель, и ковёр на полу, и занавески с ламбрекенами — были светлыми, от кипенно-белого до мягкого бежевого.

Но ещё до того, как Гермиона приняла хоть какое-то решение, в гостиную впорхнула — иначе и не назвать эту легкую, плавную походку — женщина. Ей могло быть от тридцати до сорока двух — на первый взгляд. Тёмные, но не чёрные, а с каким-то рыжеватым отливом волосы были тщательно уложены в замысловатую улитку, а на лоб спадали мягкими завитками. Тонкая шея с узкой, выдающейся вперед трахеей держала гордо посаженную голову. Кремовое платье с маленьким рукавом, никакой обуви… На мгновение окклюментные щиты прогнулись под давлением — но быстро восстановились, и Гермиона смогла разглядеть женщину под природными чарами вейлы.

За прошедшие годы её черты изменились. Исчезли последние остатки девичей мягкости, линия подбородка из плавной стала жёсткой, хотя и сохранила привлекательность. Кожа была всё такой же белоснежной и чистой, хотя возле глаз уже наметились морщинки — слишком ранние для её лет. — Когда мы виделись в последний раз, Габриэль, — произнесла Гермиона, — ты, кажется, собиралась в Штаты. — Я там была, — ответила Габриэль, некогда носившая фамилию Делакур, но с тех пор как минимум дважды сменившая её законным путем. — Но мне не понравилось. Их демократия — не больше, чем слова. Меня поставили на учёт, — она сморщила хищный нос, — как сказали, для моей безопасности. А потом начали контролировать. Спасибо, я сыта по горло.

Габриэль Делакур, маленькую французскую девочку, Гермиона впервые увидела в тот страшный год, когда вернулся Волдеморт — она поддерживала на Турнире Трёх волшебников свою старшую сестру, красавицу Флёр. Рядом с ней это был сущий гадкий утёнок — большеротая, с бесцветными волосами (у её сестры они казались серебряными), тихая и незаметная.

Собственно, до тех пор, пока Рон вместе с Гарри не вытащил её из озера, Гермиона её и не замечала.

Во второй раз они встретились в «Норе», на свадьбе Билла и Флёр, где Габи блистала и затмевала Джинни. Тогда Гермионе было не до гостей — слишком близко была опасность.

По-настоящему они познакомились в Париже, в Академии. Хорошенькая, с нежным овалом лица и какой-то странной, на грани с нечеловеческой, грацией девушка специализировалась на истории искусств — и почему-то прибилась к компании студентов-менталистов.

Гермиона никогда её не любила — из всех возможных сочетаний характеров именно их, пожалуй, было самым некомфортным. То, что нравилось Габи, раздражало Гермиону, а то, что Гермиона считала важным, Габи отвергала с презрением. И подругами они не были — в общем смысле слова. Но они общались полтора года, часто, плотно. И, пожалуй, именно ей Гермиона была обязана тому, что снова научилась улыбаться. Она не меньше, а порой и больше однокурсников, тонких знатоков человечески душ, заставляла её вновь и вновь оживать, раздвигать плотную скорлупу отчаянья и безразличия. Она же научила её пить огневиски и разбираться в винах.

И всё же, когда Габи, так и не окончив программы, собралась в Америку и исчезла, Гермиона вздохнула с видимым облегчением, равно как и все её знакомые. — Что ты здесь делаешь? — спросила Гермиона резче, чем хотела бы.

Габи прикусила нижнюю губу ровными белыми зубами, её лицо стало внезапно очень неприятным и злым: — Пытаюсь выбраться. Мне нужна твоя помощь, Эрмини (1), — она по обыкновению исковеркала её имя на свой манер — не потому что плохо говорила по-английски, а из каких-то личных соображений.

Гермиона опустилась на белоснежный диван и вздохнула, а потом заметила: — У тебя своеобразный способ просить помощи у человека, с которым не виделась лет семь. — Я не могла с тобой связаться. За мной в некотором роде следят, — Габи присела в кресло у камина. — Мой камин контролируют. И сов тоже. Я не отважилась бы появиться в Косой аллее — на меня очень плохо действует Оборотное зелье. Так что найти тебя маггловским способом оказалось проще. И то, ты не представляешь, сколько сил я вложила во временные заклятия ненаносимости для дома и незаметности — для машины, — женщина ещё раз вздохнула, опустила плечи, и Гермиона решительно, как плотоядного слизняка, раздавила поднимающуюся в душе жалость. Жалеть Габи она будет потом. — Прости за это шоу, но я попала в большие неприятности, — она сделала паузу. — Мне нужен международный и неотслеживаемый портал.

Гермиона едва не подавилась, но удержала спокойное выражение лица и нейтральным тоном уточнила: — А луны с неба тебе не нужно?