У Гермионы были принципы — всегда, с детства. Часть была привита родителями, остальные формировались год за годом. И чтение поверхностных мыслей людей, ни в чём не подозреваемых и не находящихся у неё на излечении, этими принципами категорически запрещалось. Меньше всего она хотела вести себя как покойный профессор Снейп, который частенько проходился по детским головам и, не найдя в них ровным счётом ничего для себя приятного или хотя бы полезного, злился ещё больше на жизненную несправедливость, напоминая змею, кусающую себя за хвост ядовитыми клыками.

Поэтому она не позволила себе сделать то, чего так хотела, и холодно попросила: — Не смотрите мне так пристально в глаза. Если бы мы играли в «гляделки», вы бы, возможно, и победили, но я могу не сдержаться и покопаться у вас в голове — очень уж велико искушение.

Ледяной взгляд сместился в сторону. — Боюсь, Гермиона, что информация относительно планов и намерений мистера Мориарти есть только у одного человека. И именно для этого я пригласил вас. Чтобы вы эту информацию получили. — Прочитать поверхностные мысли может любой образованный волшебник. Почему именно я, а не ваш коллега из Министерства Магии?

По губам Майкрофта скользнула едва заметная едкая улыбка: — Потому что чтение мыслей не требуется и не поможет. О вашем Джеймсе Бруке больше всего знает Шерлок Холмс.

Это звучало нелепо. — Может, вы пригласите его сюда, и он поделится с нами своими ценными сведениями? — предположила Гермиона. — Или вы его за чашкой чая дома спросите?

Он выдернул её из приятного, тёплого, уютного мирка ради того, чтобы она поговорила с его собственным братом? — Это невозможно. Едва ли Шерлок сочтёт нужным… делиться со мной какими бы то ни было сведениями, ценными или не очень. В его голову прочно забилась мысль о том, что я — его страшный враг, видите ли. Именно поэтому я пригласил вас. Продиктовать адрес?

Гермиона собиралась отказаться от этой дурацкой миссии. Но на столе лежала фотография Джима. И где-то в глубине души шевелилась горькая боль. Она не могла позволить себе уйти — сейчас, когда появилась возможность достать его. Если бы жизнь повернулась иначе, Рон ради неё вытащил бы Брука из-под земли. — Да.

Побуждение сразу же аппарировать на Бейкер-стрит, шумную фешенебельную улицу в трёх минутах ходьбы от Риджентс-парка, Гермиона задавила в зародыше и, коротко пожелав Майкрофту хорошего вечера, вернулась домой.

Как и всегда, в нём было тихо и пусто. Обычно Гермиона радовалась этому — ей нравилось быть хозяйкой своей жизни, не зависеть ни от кого. Но сегодня безумно хотелось, чтобы в гостиной её кто-то ждал. Мордред, можно было обойтись без заранее приготовленного ужина, без разожжённого камина — это всё мелочи.

Раздевшись, Гермиона завернулась в большой пушистый халат, прошла в гостиную и устроилась в кресле. Меньше двух часов назад она планировала просидеть весь вечер с книгой и бокалом вина. Но не вышло.

Неожиданно сама для себя она заснула — видимо, организму не понравилось совершать за день четыре аппарации на большие расстояния, работать на пределе сил, а потом ещё и нервничать. Снилась какая-то тёмная муть: серая вода, густая, как бульон, закипала и окрашивалась в бордовый цвет старой крови. Пытаясь выплыть из неё, Гермиона подняла голову и увидела на близком, но недостижимом берегу два изломанных тела. Подкинутая на гребне волны, она сумела рассмотреть их — это были Рон и Рудольф Холмс. Губы попытались выкрикнуть «нет», но из горла не вырвалось ни единого звука. Шевельнувшись, мёртвый Рон поднялся на ноги и с пустым тупым лицом инфернала шагнул в воду. Гермиона забилась отчаянней, уже не понимая, хочет она добраться до берега или уплыть как можно дальше от Рона. Он уже почти дотронулся до неё ледяными пальцами смерти, как по груди резануло болью от ожога. Гермиона схватилась за цепочку — и проснулась.

Кошмар. Всего-навсего обычный кошмар, вызванный усталостью и неудобной позой в кресле.

Добравшись до постели, она потратила пятнадцать минут, чтобы полностью очистить сознание, и после этого смогла заснуть снова — здоровым и крепким сном.

Разбудил её звон будильника и стук в окно.

Заклинанием устранив надоедливый звон, она впустила в комнату сову — крупную полярную, чем-то похожую на Хедвиг. Сделав круг под потолком, сова опустилась на подоконник и протянула лапу.

Гермиона прочла письмо и скривилась. В нём ей не нравилось всё: от вежливого «Здравствуй, Гермиона» до подписи: «Драко Люциус Малфой». А его содержание вполне могло бы занять отдельную строку в книге «Двадцать одно неудачное утро Гермионы Грейнджер».

На следующее утро Гермиона почти пятнадцать минут потратила на то, чтобы определить, к кому отправиться сначала. Несколько раз она тянулась то к мантии, то к маггловскому костюму, но в конце концов решила отложить разговор с младшим Холмсом на вторую половину дня. Хотя бы потому, что пережить день, зная, что вечером придётся рассматривать эту белобрысую рожу, она вряд ли сумела бы.

К письму прилагался порт-ключ — как она и любила. И, набросив мантию, она решительно активировала его, мысленно давая себе вдохновляющий пинок. «Давай, Грейнджер. Просто сделай свою работу», — велела она себе, и её затянуло в воронку портала. Мгновенный рывок, удар по барабанным перепонкам — и она мягко опустилась на ровный безупречный газон перед величественным Малфой-мэнором. Несомненно, защитные чары оповестили владельца о её прибытии, потому что в тот же момент высокие двери распахнулись, и Драко Малфой быстро спустился по мраморным ступеням. — Мне сложно высказать, как я признателен тебе за то, что ты приняла приглашение, Гермиона, — проговорил он излишне торопливо. Возможно, прими он обычный свой светский тон, Гермиона удержалась бы в рамках приличий, но эта порывистость в сочетании с обращением по имени взбесили её. Борясь с побуждением достать палочку и приложить его болезненным заклинанием, она выдохнула: — Здравствуй, Малфой. И сразу — никаких «Гермион». Напоминаю, «мисс Грейнджер», в условиях работы — «мастер».

Малфой нахмурил ровные бровки, поджал губы и заметил: — Я не думал, что вы так злопамятны, мисс Грейнджер. Но в любом случае, я благодарен за то, что вы согласились откликнуться на мою просьбу.

О своей злопамятности Гермиона многое могла бы сказать. Особенно о злопамятности по отношению к Малфоям. Но вместо этого резко спросила: — Мы будем стоять здесь?

Малфой коротко поклонился и жестом предложил пройти в дом. Гермиона несколько раз была здесь, видела особняк Малфоев страшным, наполненным криками боли и страха, когда в нём господствовал Волдеморт, видела его запущенным — в то время, когда Нарцисса ещё не прибрала семейное состояние к рукам, теперь он процветал. Большой холл наполнился светом, проникавшим через искусные живые витражи, портреты на стенах горделиво вскидывали головы и прислонялись плечами к начищенным до блеска рамам, драгоценный мрамор пола закрывали тёмные ворсистые ковры. — В гостиную, прошу, — сказал Малфой, открывая перед Гермионой боковую дверь.

Она ещё не вошла внутрь, но уже увидела, зачем именно вызвал её Малфой. И понимала, что, несмотря на то отвращение, которое она испытывает к нему лично и ко всей этой семье, она не сможет отказаться и не выполнить его просьбу.

В гостиной на низком, обтянутом шёлком диванчике сидела элегантная, по-прежнему стройная, моложавая Нарцисса Малфой. Как и раньше, её худую, хрупкую фигуру облегала мантия из лёгкой ткани, губы были тронуты розовой помадой, роскошные волосы были убраны назад, в низкий тяжёлый пучок. Но глаза стали совсем другими. В них не было ни огня, ни пронзительной силы, ни даже презрительности или насмешки — ровным счётом ничего. Как будто сама Нарцисса ушла, оставив собственное тело. Подняв голову, она взглянула пустыми глазами чуть выше плеча Гермионы, улыбнулась и спросила: — Люциус, дорогой, выпьешь чаю?

Кажется, ей был дан какой-то ответ, потому что она пододвинула к себе чайник и наполнила две чашки, бормоча про себя: — Ты поздно вернулся с собрания, дорогой, а ведь сегодня такой важный день, — оборвав себя на полуслове, она вдруг схватилась за плоский живот, прислушалась к себе, погладила его и улыбнулась.