Яснее намекнуть на то, что это нежелательная тема, было нельзя — и Гермиона заговорила о погоде. Когда принесли обед — Майкрофт отдал предпочтение постному мясу с овощами, но Гермиона видела, что он долго разглядывал разворот с десертами, — беседа прервалась. Гермиона заказала рыбу и постаралась сосредоточить все внимание на ней, однако то и дело кидала короткие взгляды на своего собеседника. Разумеется, он ел с невероятной аккуратностью, очень изящно обращаясь с вилкой и ножом — так, словно находился на приёме в Букингемском дворце. Он не прикасался к телефону, ни разу не отвлёкся на разглядывание интерьера и, не считая пожелания приятного аппетита, не произнёс ни слова до тех пор, пока его тарелка не опустела. И только промокнув тканевой салфеткой губы и отложив приборы, он сказал: — В моей семье никогда не было принято потакать сантиментам и действовать под влиянием чувств. В отличие от вашей, я полагаю, — и тонко улыбнулся.

Это был виртуозный, тонкий и точный удар — маленькая месть за то, что она заподозрила в нем искру человечности. Гермиона проглотила последний кусочек рыбы, тоже вытерла губы и ответила с вызовом: — У нас действительно всегда была принята искренность. — Искренность сродни несдержанности.

Официант убрал тарелки и поставил чайный прибор. Гермиона потянулась было к чайнику, но Майкрофт опередил ее со словами: — Я разолью (прим. в оригинале эта фраза звучала бы как «I'll be mother», что дословно переводится как «Я буду матерью» — от старой английской традиции, по которой чай разливает самый авторитетный человек в доме, чаще всего — мать (2), — Гермиона чуть улыбнулась этой старомодной фразе, но не стала спорить и внимательно наблюдала за тем, как он наливает чай, как придерживает крышечку заварочного чайника и как точно отмеряет количество молока — действительно, как на приёме. Излишне официально.

Гермиона взяла себе чашку и ответила на реплику, поданную несколько минут назад: — В нашей школе есть четыре факультета. И только один из них считает хитрость и скрытность достоинством. Характерно, что наибольшее число тёмных магов вышло оттуда. — Полагаю, это не ваш факультет. Вам присуще некоторое… безрассудство. — «Гриффиндор славен тем, что учатся там храбрецы, сердца их отвагой и силой полны», — нерадостно процитировала Гермиона строку одной из многочисленных песен Распределяющей Шляпы. — Храбрость… — Майкрофт качнул головой, — храбрыми называют людей в том случае, когда не хотят назвать глупыми. Эвфемизм в некотором роде. Уму присуща осторожность. А вы… вполне умны. — Вы спрашивали, как я попала в политику, — Гермиона отпила чаю, — мне было двенадцать, когда передо мной встал выбор: не дать волшебнику, десять лет назад чуть не уничтожившему и магическую, и маггловскую Британию, обрести силы, или быть разумной и осторожной.

Боковым зрением она видела, что Майкрофт поставил чашку на блюдце и чуть наклонился вперёд, опирая локти в стол. — В вашем выборе сомневаться не приходится.

В углу стояла кадка с пальмой.

У нее были тёмные листья — на них падало слишком мало света, чтобы они были свежими и яркими, — и шероховатый ствол. Гермиона смотрела на пальму, не находя в себе сил смотреть на Майкрофта. — Вы похожи на моего брата. Несдержанны, импульсивны, безрассудны, берёте на себя ответственность за то, за что ответственности не несёте, игнорируете советы, — казалось, он должен был сделать какой-то вывод, резюме — но он только откинулся на спинку стула. Гермиона резко повернулась к нему и сказала то, что никогда не думала сказать ему вслух: — А вы похожи на василиска, короля змей. Не испытываете эмоций, сострадания, жалости, зато способны убивать взглядом.

В этот раз нанесённый удар оказал на Майкрофта влияние — с его лица схлынула краска, губы побелели, но улыбка осталась — только теперь в ней не было даже наигранного добродушия. — Верное впечатление, — сказал он тихо. — Постарайтесь сохранить его в памяти…

Он не договорил: «Когда в следующий раз задумаете пообедать со мной», — но Гермиона это поняла. Вежливо, корректно, не произнеся ни единого жёсткого слова, Майкрофт Холмс заставил её вспомнить о том, что он не столько человек, сколько аналитическая машина.

Возможно, Гермиона сказала бы что-то ещё — что-то, что сгладило бы впечатление от этого разговора, может, извинилась бы за свои слова, пусть и правдивые, но излишне жестокие, но не успела — в тёмном углу ресторана засеребрился патронус. Гермиона едва успела наколдовать над собой и Майкрофтом барьер, скрывший их от взглядов магглов, как патронус обрёл форму рыси и низким голосом Кингсли произнес: — Гермиона, ты мне нужна. Жду тебя в кабинете в течение часа.

Обед был окончен.

Примечания: 1. Как и в ряде стран Европы, в Британии первый этаж — это тот, который находится над уровнем земли (для нас — второй). 2. Эту фразу Майкрофт произносит в «Скандале в Белгравии», разливая чай в Букингемском дворце. В переводе она звучит как «Я поведу», но, как вы понимаете, смысл несколько иной.

Министр был мрачен, его кустистые густые брови сошлись к переносице, и между ними залегла глубокая складка, губы были сжаты плотнее, чем у статуй.

Гермиона испытывала волнение — но это была только минутная слабость, почти сразу же прошедшая. Она могла простить себе иррациональный страх перед Майкрофтом Холмсом и вполне обоснованный — перед Джеймсом Бруком. Кингсли она бояться не станет. — Я думал, — проговорил он своим низким, тяжёлым голосом, — что мы договорились о сотрудничестве, Гермиона. А сотрудничество предполагает доверие.

Захотелось малодушно отвести глаза, увлечённо начать рассматривать ковёр или бумаги на столе — однако Гермиона не позволила себе этого. Она понимала, что рано или поздно Кингсли узнает о произошедшем — и была готова к этому. Удар был ожидаем. — Я не доверяю тебе и Министерству, — отрезала она. — И сохраняю за собой свободу действий и решений. — Твоя свобода не должна, — он опустил ладонь на стол, — вредить Министерству. Ты играешь… — Кингсли, — Гермиона опустилась на стул с высокой спинкой, — я уже давно не играю. Игры кончились. Всё, что я хочу… — Хочешь? — министр выдохнул. — Ты так и не повзрослела, Гермиона. Я позволил тебе влезть в это дело из уважения к тебе, надеялся, что… Как тебе вообще в голову пришло скрыть от меня поимку Брука? Код.

Ответ был в коде. Кингсли нельзя было знать о нём — и он же был единственный причиной, которую Кингсли принял бы в качестве оправдания. — Откуда ты узнал о Бруке? — спросила Гермиона вместо ответа. — У меня есть связи в мире магглов. И это не ответ. Брук — это не только твоя проблема, и не тебе решать… — Кингсли! — прервала его Гермиона. — Послушай.

Она всегда была плохой лгуньей, но должна была попытаться — если Кингсли прямым приказом запретит ей работать с сознанием Брука, её место займёт другой окклюмент. И рано или поздно он вытащит из безумной головы злого гения код, который может уничтожить мир. — Брук что-то замышляет, у него есть доступ к волшебному сообществу — я предполагаю, что он вышел на кого-то из потерянных детей восемьдесят девятого года рождения, но это не точно. Если он связан с кем-то большим, с кем-то, кто имеет вес — он может создать нам множество проблем, даже сидя за решёткой. Он совершенно безумен, с его сознанием почти невозможно работать, но я пытаюсь. Я не сказала тебе о его поимке… — вдох-выдох, глаза опускать нельзя, но и ловить прямой взгляд тоже не стоит, — потому что его сообщник может быть в Министерстве.

— Сообщник? — прорычал Кингсли. — Ты бредишь Бруком. Он спятивший маньяк, а ты хочешь меня убедить, что… — Его человек совершенно без памяти прошёл в Министерство. И принёс книгу.

Кингсли чуть наклонил голову, сложно было сказать, какие мысли бродили в его голове, но широкий лоб оставался нахмуренным. — Я запретил бы тебе приближаться к Бруку, — сказал он наконец, — но не буду этого делать. По двум причинам — и усвой их как следует. Первая — это то, что ты остаёшься членом Ордена Феникса, и эту связь между нами всеми не порвать никаким разногласиям. Вторая — ты очень хороший менталист и можешь расковырять содержимое черепушки Брука быстрее, чем кто-либо другой.