Гермиона медленно опустила голову и сосредоточила взгляд на мелькающей под ногами мокрой плитке тротуара. «Самообвинение кажется людям очень выгодной стратегией ухода от действительности», — сказал ей вчера Майкрофт. Имел ли он в виду только Джейн — или что-то большее?

Плитка была новой: идеальные квадратики, которые так удобно считать и по которым так сложно делать ровные шаги, всё время норовя поставить ступню точно в расстояние от щели до щели и из-за этого сбиваясь с шага.

Ещё вчера утром Гермиону возмутило бы подобное нравоучение от Холмса, человека без души и сердца. Вот только прошлой ночью, говоря о своей сестре, он не был человеком без сердца. Он казался живым, и единственное его отличие от неё, Гермионы, было в том, что он не сломался.

Её уничтожила смерть Рона и сознание своей вины, а он нашёл в себе силы жить, похоронив сестру. Возможно, дело было в Шерлоке, которому требовались помощь и поддержка. Гермиона очень точно помнила свою первую встречу с Майкрофтом, состоявшуюся задолго до того, как они начали играть в политику: в наркопритоне, где она искала Гарри, а он, толстый неповоротливый молодой человек в белоснежном костюме, приводил в чувство своего брата. Он выглядел так, словно точно знал, что делать — сколько раз он делал то же самое до того? И сколько раз — после?

Гермиона запнулась о выщербинку в плитке, вздрогнула и остановилась — её мысли соскочили на Майкрофта, хотя она собиралась подумать совершенно о другом, разобраться, наконец, в собственной голове. Позади раздался гул мотора и шуршание колёс по асфальту. Гермиона нервно обернулась — мимо парка ехала чёрная машина, чуть освещая себе путь приглушёнными фарами. Сердце в груди пропустило удар, а горло сжалось от гнева — неужели она не могла просто погулять по Лондону, не попав под пристальное внимание старшего Холмса? Она сжала рукоятку палочки и приготовилась проклясть водителя или самого Холмса — любого, кто предложит ей сесть в мордредову машину.

Мигнули фары, и машина тихо проехала мимо, а потом, ускорившись, скрылась за поворотом. Это был не Майкрофт или его люди, а просто припозднившийся водитель. Гермиона выдохнула, но совершенно не почувствовала облегчения, наоборот, в груди сжалось что-то, странным образом напоминающее обиду.

Примечание:

1. Занятная особенность английских парков — в них нет подсветки. Даже в крупнейших центральных лондонских, например, в Ридженс или в Гайд-парке. Ночью выглядит устрашающе.

Стены комнаты были светлыми, но не белыми, а с лёгким персиковым отливом. На полу лежал пушистый ковёр с длинным белым ворсом, в нём утопали ножки двух низких маленьких кресел и одного стеклянного столика между ними. За окном шумел океан, омывая бирюзовыми волнами мягкий белый песок. Изредка мимо пролетали маленькие пёстрые птички с длинными зелёными хвостами. Вместо ламп по потолку расползлись светящиеся полупрозрачные лианы, между которыми неторопливо порхали крупные тропические бабочки.

— Садись, дорогая, — ласково произнесла улыбчивая женщина у окна. У неё были длинные волнистые волосы, приятные черты лица, свежая кожа — всё в ней дышало здоровьем и излучало гармонию. По её одежде не получалось определить, принадлежала она к миру магглов или же была волшебницей — просторное длинное платье напоминало одновременно и кимоно, и причудливую мантию. Впрочем, сомнения разрешились в тот момент, когда женщина достала из складок одеяния волшебную палочку и взмахнула ею, развеивая оконное стекло и впуская в комнату аромат бриза.

Гермиона долго разглядывала комнату и её хозяйку, прежде чем сесть в одно из кресел. Женщина тут же расположилась в другом, положила руки на колени, чуть подалась вперёд и спросила:

— Что тебя привело сюда, Гермиона? Я ведь могу тебя так называть?

— Можешь, разумеется, — пробормотала Гермиона, но на вопрос не ответила. Женщине это было и не нужно. Она немного прикрыла глаза и проговорила:

— Ты пришла за советом, милая?

Гермиона отрицательно покачала головой. Совет ей был не нужен, иначе она обратилась бы к кому-то другому, а не к этой благополучной, счастливой женщине с неисковерканной душой и лёгкой судьбой.

— Тогда зачем?

— Тебе обязательно нужно, чтобы я говорила вслух? — спросила Гермиона недовольно. Ей было неуютно в своей слишком глухо застёгнутой мантии, с остриженными волосами, обычно такими удобными, а здесь удивительно неуместными.

— Это тебе нужно говорить вслух, иначе ты не пришла бы, — пожала плечами женщина.

— Я запуталась, — произнесла Гермиона наконец. Стены комнаты пошатнулись, потолок задрожал, но не рухнул. Свет мигнул, но остался гореть. По океану прошла рябь, но так и не превратилась в шторм. От того, что она произнесла эти слова вслух, ничто не рухнуло.

— Видишь? — развела руками женщина. — И стоило бояться?

— Я запуталась, — повторила Гермиона громче, и в этот раз не произошло ровным счетом ничего. — Всё время… я делала то, что должна была. И теперь я не знаю, что делать дальше.

Гермиона чувствовала, что сейчас расплачется, но ей было стыдно лить слёзы. Женщина не стыдилась. Её глаза увлажнились, и по щекам побежали ровные струйки. Нос покраснел, губы затряслись, но это не сделало её глупой или уродливой — просто плачущей.

— Я хотела, чтобы всё было хорошо, — пробормотала Гермиона, всё ещё не давая себе заплакать. — Всё началось с родителей, я знаю. Я должна была спасти их, если бы они остались, они бы погибли. Значит, в итоге я была права, да? — она всхлипнула и попыталась найти в глазах рыдающей женщины одобрение, но не находила. — Я была права! — она вскочила на ноги, а женщина осталась сидеть. Её слёз было очень много, они уже собирались лужицами на пушистом ковре, вымочили насквозь платье, так, что оно стало почти прозрачным и начало липнуть к телу — стала видна ничем не стянутая грудь с крупными сосками. Смотреть на это было неприятно, в душе поднималась смесь отвращения и раздражения. Гермиона отвела глаза и продолжила говорить, обращаясь теперь скорее к бабочкам, нежели к своей собеседнице:

— Потом Министерство. Ты думаешь, я хотела заниматься этим? Происшествиями, контролем, магглами, в конце концов? — говорить вдруг стало тяжело, разговор вытягивал силы, на лбу выступил пот. Гермиона моргнула, и окно с океаном исчезло, превратившись в глухую стену — стало немного полегче.

— Я знаю, что не хотела, — без единого намёка на слёзы в голосе ответила женщина. Гермиона скосила на неё глаза и увидела, что она снова улыбается, а платье и ковёр полностью высохли.

— У нас тогда не было выбора, либо я, либо никто. Помнишь историю с сиротами?

— Кажется, кто-то другой справился без твоей помощи, — отозвалась женщина.

— Без моей помощи Нарцисса даже не повернула бы голову в их сторону. Не важно, — подступила головная боль, начало резать в висках и тянуть в затылке. — Зато я могла не влезать в аферу с Бруком. И тогда Рон был бы жив.

Посмотреть после этих слов на женщину было очень сложно, но Гермиона заставила себя сделать это, правда, бабочками тоже пришлось пожертвовать, как и светящейся лианой — теперь на столике стояла одинокая светодиодная лампа.

— Если бы он не пришёл к тебе в тот день, он тоже был бы жив. Или не был бы, потому что не справился бы с управлением метлой, или потому что отравился бы аконитом, — сказала женщина. — Мы не можем знать, что могло бы быть, зато в нашей власти изменить то, что будет.

— Если бы я хотела слушать глупые цитаты, то не пришла бы к тебе, — оборвала её Гермиона.

Женщина пожала плечами:

— От того, что кто-то когда-то что-то уже говорил, это что-то не перестает быть правдой.

— «Моё сочинение уже существует в одном из тридцати томов одной из пяти полок одного из бесчисленных шестигранников — так же, как и его опровержение», — нетвёрдо, как в бреду ответила не ей, а себе Гермиона. И правда, если все слова в мире повторяются, какая разница, говорить своими или чужими? (1)