Первое Рождество на посту Министра Магии Британии Гермиона провела почти полностью на ногах, как и неделю до него и ещё несколько дней после — праздничные мероприятия по всей стране требовали её присутствия. Рождество и раньше не было её любимым праздником в году, но теперь она его яро возненавидела и отчаянно завидовала Майкрофту, который мог провести его дома у камина, отдавая распоряжения подчинённым по телефону.

Зато Новый год, который волшебники традиционно почти не отмечали (разве что в Хогвартсе, но детям чем больше поводов для веселья — тем лучше), прошёл тихо и так, как Гермионе того хотелось бы: в гостиной на Роберт-стрит, в компании Майкрофта, перед камином.

Для Гарри она сделала все, что было в её силах — он попал в надёжные руки специалистов лаборатории профессора Вагнера, но те пока прогнозы давать отказывались. Ясно было одно — лечение займёт не один день и даже не несколько месяцев. И, вероятно, о карьере целителя Гарри придётся забыть очень надолго, если не навсегда.

Джинни рыдала у Гермионы на кухне — некрасиво, взахлёб, задыхаясь, заливая слезами и водой, которую не могла даже глотнуть, форменную мантию Главы Аврората, а потом сказала низким, сорванным голосом:

— Хорошо, что у нас есть ты. У него.

— Джинни, — начала было Гермиона, но не договорила. Джинни встала:

— Я все думаю, может, вышло бы иначе если бы тогда, когда это началось, я сама… Не на тебя взвалила, а сама взялась бы.

Гермиона хорошо, даже слишком, помнила, о чем речь. Протянув подруге носовой платок, она покачала головой:

— Было бы так же.

Джинни пожала плечами:

— Как знать, может, нужно было сделать больше…

Возможно, если бы удалось доказать вину Смеллвуда или причастность Малфоев, было бы проще, но без показаний Гарри это не представлялось возможным. Гермиона утешала себя мыслью о том, что однажды… О чем думала Джинни, оставалось загадкой.

После того разговора они не виделись, и, пожалуй, Гермиона хорошо понимала Джинни. Более того, она стала обустраивать свои визиты в Цюрих таким образом, чтобы с ней не столкнуться. Однажды, когда Гарри придёт в себя, а раны затянутся, Джинни сама пришлёт сову или зайдёт в гости.

Дела магической Британии находились если не в упадке, то, по крайней мере, в значительном беспорядке: сказалась нехарактерная для волшебников быстрая смена двух Министров и двух исполняющих обязанности Министра, относившихся, к тому же, к разным партиям и проводившим противоположную друг другу политику.

Гермиона в первые же дни на посту почувствовала постыдное желание отказаться от должности — это было не её, ей это было чуждо, тяжело, непонятно. Но как-то неожиданно на помощь пришёл Майкрофт.

Не то, чтобы он давал советы (Мерлин упаси!) или консультации, но двумя-тремя иногда на первый взгляд ничего не значащими словами он подсказывал выход из тех ситуаций, которые казались наиболее сложными и неразрешимыми.

И постепенно Гермионе стало казаться, что она понимает, куда именно ведёт Британию, и это было… неплохо. Она не видела своего призвания в политике — собственная лаборатория в Отделе тайн виделась ей куда более привлекательной, но она чувствовала, что просто не имеет права сбежать в неё — потому что, если сбежит она, кто останется?

Шла первая неделя января.

Гермиона снова заглянула к Гарри в Цюрих, принесла ему сканвордов (книги и газеты целители-менталисты пока запрещали), пирог с патокой из «Дырявого котла» и маггловский кубик-рубика. В него Гарри вцепился мёртвой хваткой.

— Я тут с тоски дохну, — пожаловался он, — может, хоть эту штуку научусь собирать. Какая-то польза.

Он выглядел румянее, здоровее и моложе, чем раньше, и Гермионе становилось тепло на душе, когда она смотрела на него.

— Ментальное спокойствие, — отозвалась она, устраиваясь на стуле для посетителей, — это основа любого лечения.

— Знаю, мадам министр, — проворчал он.

По молчаливому согласию они не пытались обсуждать сложные или спорные темы, новости Гермиона пересказывать не могла, так что болтали они в основном о погоде. И вспоминали Хогвартс — как-то к слову пришлось. Потом Гарри упомянул Джинни, и его лицо озарила слабая, но очень искренняя улыбка.

— Она приходит, — тихо произнёс Гарри, — не должна бы, но приходит.

— Она любит тебя. На самом деле, — ответила Гермиона.

— Она способна меня простить. Это куда больше, чем просто любовь, — совсем беззвучно заметил Гарри. Его пальцы, до сих пор крутившие части кубика, замерли, — я очень много думал об этом в последнее время. Раньше тоже, но сейчас — особенно. Ты не просто любишь, понимаешь? Ты пропускаешь злобу, даже ненависть через себя, ощущаешь их, а потом отказываешься.

Он отвёл взгляд в сторону, а Гермиону остро кольнула мысль, что Гарри не просто рассуждает, а говорит о чём-то, что пережил сам.

— Ты смог? — спросила она осторожно.

Гарри кивнул, отложил кубик на одеяло, взлохматил волосы, снова широко улыбнулся и спросил лёгким тоном, словно и не было этого разговора:

— Как там поживает мистер Холмс? Передашь от меня привет?

Гермиона закаменела. Конечно, она знала, что Майкрофт знаком с Гарри. Но что-то в тоне друга показалось ей странным. Как будто он говорил о человеке, которого видел больше одного-двух раз в жизни.

— Я передам, — произнесла она медленно. Гарри нахмурился и спросил:

— Что-то не так?

— Просто любопытство… Когда ты виделся с мистером Холмсом в последний раз, о чём вы говорили?

Ей показалось, что Гарри откажется отвечать, и это вызвало удивившую её саму злость. Они не должны были встречаться! Только не за её спиной.

— О Невилле, — после долгого молчания сказал Гарри, — и о совах.

Где-то на грани сознания зашуршал волнами океан. Гермиона сжала зубы, но сумела удержать на лице доброжелательное выражение и сказать, что это всё пустяки. Более того, зачислив мысленно двести баллов Гриффиндору, она просидела у Гарри ещё полчаса, поддерживая непринуждённую беседу, которую наверняка одобрил бы профессор Вагнер.

И только после этого, вернувшись в Британию порт-ключом, она немедленно вызвала к себе профессора Лонгботтома и произнесла два слова: «Майкрофт Холмс». Глаза Невилла блеснули злым, опасным огнём. Он сел в кресло, вытянул длинные ноги и спросил:

— Откуда ты знаешь?

Гермиона промолчала. Заняв пост министра магии, она овладела этим полезным инструментом, конечно, не в совершенстве, но на достаточном уровне. В конце концов, у неё очень часто перед глазами был безупречный пример.

— Я рад, — твёрдо продолжил Невилл. — Я дал клятву молчать и не отдавать воспоминания. Но я не давал клятву… не думать, — и он поднял на Гермиону взгляд.

Она колебалась. Мерлина ради, именно сейчас, когда Невилл сидел перед ней и смотрел ей в глаза, сняв, как она чувствовала, окклюментный блок, она меньше всего на свете хотела проникать в его память. Майкрофт, с присущей ему специфической заботой, предпочёл оградить её от этого знания, и она не желала получать его. Но, взяв палочку, она всё равно произнесла:

— Легиллименс.

Разум Невилла был здоровым. Ни боли, ни огня, ни кошмаров. Будто бы взяв её за руку, как друга, Невилл потянул её в нужное воспоминание, и она услышала холодный знакомый голос:

— Пожалуйста, снимите невидимость. Техника плохо реагирует на магию. Я давно хотел встретиться с вами, мистер Лонгботтом.

— Откуда вы знаете меня? — спросил Невилл из воспоминания.

— Наслышан. Полагаю, вас интересует моё знакомство с мистером Малфоем? Я передал все воспоминания и документы. Пока нам больше нечего обсуждать, поэтому рекомендую вам покинуть мой кабинет… тем же путём, которым вы воспользовались, чтобы в него проникнуть.

В другом воспоминании Невилл читал письмо. Оно было не очень длинным, и Гермиона даже во сне узнала бы руку, написавшую его. «Встретиться…», «обстоятельства, которые могут касаться вас и всего магического сообщества…», адрес, время. И конечно, в конце изящное: «Майкрофт Холмс».