Примечание: 1. Кажется, сейчас самое время для домашних тапочек, но в Британии они не приняты. Вернее, так: тапочки есть, но их мало кто носит, зато дарят в качестве стандартного сувенира на Рождество. Очень немногие британцы вообще используют домашнюю обувь, этого нет в культуре. По дому ходят в том же, в чем и на улице, а от кровати до душа и обратно — босиком или в носках.

В кафе было прохладно, под потолком носились заколдованные рождественские ангелочки, то и дело осыпавшие посетителей искусственным снегом, а из радио негромко доносился голос Селестины Уорлок, в который раз призывавшей прийти и помешать ее варево. Гермиона сидела в углу, перед ней стояла кружка с кофе, к которой она ни разу не притронулась, а напротив расположилась Джинни. Она выглядела отнюдь не празднично, и все-таки Гермиона нашла в себе смелость спросить: — Как Рождество? Она поджала губы и процедила: — Ал и Джеймс очень интересовались, где носит их дорогого папочку, но в остальном, неплохо, — причем с таким видом, словно Гермиона была лично виновата в их с Гарри расставании. — Мне жаль, — пробормотала она. Джинни смягчилась и сказала: — Брось. Я сама виновата — была слишком слепой все эти годы. И потом, говоря откровенно, он никогда не был хорошим мужем. — Зато ты была идеальной женой, — Гермиона потянулась через стол и сжала пальцы подруги. — В этом, наверное, и проблема, — Джинни улыбнулась и спросила: — А как твое Рождество? Я звала тебя в Нору, но… — Я закрыла дом от сов, не хотела… — она кашлянула и легко соврала: — Не хотела получить поздравление от Малфоя. — О, Мерлин! — искренне воскликнула Джинни. — Я не подумала об этом, но это было бы логично. Хорек вполне мог выбрать это время, чтобы продолжить. Гермиона облизнула губы, все-таки глотнула кофе и произнесла: — Знаешь, меня напрягает то, что он больше не писал. Несколько мгновений Джинни недоумевала, но потом чутье аврора сделало дело. Ее глаза загорелись: — Пошел на столько проблем и нарушений, опоил тебя, написал одно письмо, опубликовал пару статеек — и все? — И все, — повторила Гермиона. Как ни странно, до сих пор она не думала об этом. Стоило признаться, что ее мысли занимало другое. Обскуры, Шерринфорд, Невилл с его заговором — и, конечно, Майкрофт. Даже сейчас, спустя несколько часов, сидя в кафе с нарочито волшебным антуражем, она не могла не думать о нем. Обо всем произошедшем, о странном вечере у камина, о спокойном, будто образцово-стереотипном английском завтраке и о коротком поцелуе после. Он длился несколько мгновений, несколько ударов сердца, но этого хватило, чтобы задать все необходимые вопросы, получить ряд ответов, выставить ультиматумы и прийти к соглашению. Без единого слова. — Он может что-то затевать, — произнесла Джинни, и Гермиона с трудом вернулась к мыслям о Малфое. — Я имею в виду, что-то крупное. — Зачем? Они обе замолчали. Джинни через трубочку тянула глинтвейн, Гермиона гипнотизировала взглядом кофе, укрепляя ментальный щит, чтобы не видеть на черной поверхности отблески внимательных голубых глаз. — Я почти ничего не нашла про Шерринфорд, — наконец, сказала Джинни. — Но это точно какое-то маггловское место. — Почему место? — уточнила Гермиона, внутренне подобравшись. — «Маггловский объект, вроде военный» — это все, что о нем знают в Аврорате и в ДМП. — В… — Гермиона хотела сказать: «В Отделе тайн», — но, конечно, не сделала этого: — У нас даже не слышали. Майкрофт ясно сказал, что Шерринфорд не должен интересовать Гермиону, что это не ее дело. Если это действительно военный объект, то все проясняется, кроме одного. И это сомнение Гермиона озвучила: — Зачем Малфою военный объект? — В жизни не поверю, что хорек увлекся маггловскими… как это? Технологиями, — покачала головой Джинни и принялась строить версии с таким жаром, что Гермионе стало больно. В каждом «возможно», в каждом «что если?..» отчетливо слышалось, что она с радостью кинется в любую авантюру, которая помогла бы ей не думать о Гарри, не возвращаться к их расставанию. Тем не менее, от разговора было мало толку — и спустя полчаса Джинни засобиралась домой, куда отчаянно не хотела сейчас идти, но где ее ждали дети и то, что она считала своим долгом. Гермиона осталась за столиком одна, и ее мысли невольно снова вернулись к Майкрофту. К тому, как она сама коснулась его руки перед тем, как аппарировать к себе, к звонку его телефона, к запаху одеколона, который она одновременно любила и ненавидела. Майкрофт точно знал, что такое Шерринфорд. Сочетание этих двух слов: «Майкрофт» и «знал», — в одном предложении заставило Гермиону замереть на месте. В ее сознании вспыхнула и тут же погасла какая-то ассоциация, яркая, значимая. Что-то… Она прикрыла глаза, погружаясь в глубину разума. Нет, это было не о Шерринфорде, о чем-то другом, о чем знал Майкрофт. Непослушное сознание отказывалось работать. Возможно, стоило отложить все, вернуться домой и поспать? Вместо нужных образов перед внутренним взором вставали то белые манжеты мужской рубашки, то галстучный зажим, то черный в тонкую полоску костюм. Гермиона открыла глаза и дернула рукой, едва не опрокинув злосчастную чашку. Ее сознание работало отлично, а вот она, кажется, совсем расслабилась: Майкрофт здесь был ни при чём. Он не носил белых рубашек и черных костюмов, и он предпочитал булавки для галстука, а не зажимы. Этот костюм принадлежал другому человеку — тому, которого Гермиона ни разу не встречала и который выглядел точь-в-точь как сотрудник британского маггловского правительства. Она сжала пальцами виски. Майкрофта испугал и разозлил ее интерес к Шерринфорду. Это естественно, если на нем производят какое-то оружие, да? На самом деле, нет. Маги не пользуются маггловским оружием, более того, оно не будет нормально работать в руках волшебника, если только какой-нибудь энтузиаст вроде мистера Уизли не разберет и не заколдует его. И Майкрофт знает (должен знать!), что Гермиона не станет влезать в военные технологии. Значит, Шерринфорд — это не военный объект, а что-то другое. Что-то, что британское правительство считает не только очень важным, но и держит в полном секрете от волшебников. Перед глазами Гермионы мелькали кусочки чужих воспоминаний: бледное, искаженное страхом и болью лицо умного мальчика Кристиана, вырвавшийся обскур, больничная палата, мужчина в черном костюме с белыми манжетами, похоронная процессия, закрытый детский гробик. Она открыла глаза и, взмахнув палочкой, выпустила сноп красных искр, вручила появившемуся эльфу девять сиклей за кофе и аппарировала из-за стола. Нужно было немедленно проверить эту безумную теорию, потому что, если она сложится, мотивы Малфоя станут ясны. Виндзор, куда она переместилась, был праздничным, ликующим, полным смеющихся туристов. Кое-где мелькали форменные фраки итонских студентов. Гермиона не обратила на них внимание, почти бегом взбежав по лестнице дома, где была однажды, и нажала на дверной звонок. В женщине, которая открыла дверь, было невозможно узнать сломленную сумасшедшую мисс Сток. Она, правда, все еще была слишком худой, но ее волосы и одежда были в полном порядке, а на губах играла теплая улыбка. — Здравствуйте, мисс, — сказала она приветливо, — чем могу помочь? Гермиона ответила на ее улыбку, а потом мягко скользнула в ее сознание. Женщина покачнулась, нахмурилась, вздрогнула всем телом, а потом расслабленно выдохнула и закрыла дверь. Она считала, что приходил навязчивый продавец пылесосов, а Гермиона вышла на улицу, точно зная, на каком кладбище похоронен Кристиан. Аппарировать не стала — благо, кладбище было недалеко, а память мисс Сток содержала точный маршрут до него. Женщина ходила на кладбище часто: сначала с мужем, потом одна. Носила цветы, но чаще — просто сидела возле роскошного надгробия и гладила камень, как если бы это могло вернуть ей сына, или как если бы он мог чувствовать ее ласку, лежа в могиле. Кладбище было небольшим, и хоронили на нем нечасто, так что сегодня, после Рождества, оно встретило Гермиону тишиной и запорошенными снегом надгробиями — скромными плитами или произведениями скорбного искусства. Гермиона плотнее закуталась в куртку, наспех трансфигурированную из мантии и практически не греющую, и, почти не оглядываясь, прошла к могиле Кристиана, как вела ее память его матери. Над могилой мальчика был установлен белоснежный, не успевший еще пожелтеть скорбящий ангел с хрупким детским лицом. Надпись гласила: «Кристиан Адамс. Покойся с миром, маленькое чудо», — и у Гермионы против воли защипало в горле. Она сморгнула выступившие слезы, достала палочку и осторожно обвела вокруг могилы контур магглоотталкивающих и маскирующих чар, и вдруг засомневалась. Она пришла сюда, точно зная, что ищет, и почти уверенная в том, что именно найдет, или, вернее говоря, не найдет, но сейчас, на кладбище, ей отчаянно захотелось вернуться домой и засесть за какие-нибудь пыльные книги, за таблицы и графики — за все, что, в ее представлении, составляло суть исследования. Быть здесь, на заснеженном кладбище, и разрывать могилу ребенка, умершего годы назад — было откровенно плохой идеей. Гермиона оглянулась через плечо. Ненадолго ей показалось, что она слышит шум мотора, похрустывание снега под колесами медленно едущей машины, и даже словно бы мелькнула эта машина — черная, узнаваемая. Она села бы в нее без колебаний, и уже потом, в кабинете Майкрофта, строила бы свои предположения, которые он, конечно, опроверг бы. «Давай, Грейнджер», — шепнула она себе, направила палочку на могилу, и, повинуясь ее воле, ангел отодвинулся в сторону. Могильная плита треснула, обломки гранита взвились в воздух, вместе с землей, и открылся поврежденный временем, начавший уже гнить деревянный гроб, некогда белый — а теперь черно-рыжий, потрескавшийся. Гермиону замутило, а воображение подкинуло точную картинку того, что она увидит, когда снимет крышку. За прошедшие годы тело мальчика не истлело полностью, но плоть должна была основательно прогнить, повиснуть ошметками на костях, стать пристанищем червей. Но если она не увидит этого, она будет продолжать сомневаться и рано или поздно вернется сюда. — Вингардиум левиоса, — проговорила она, и крышка поднялась в воздух, вылетела из могилы и замерла в стороне. Под ней были еще более гнилые доски.