По плану, Гермиона собиралась побывать в этот день у других семей, но мистер Кто был не тем человеком, который дает бесполезные распоряжения.

Убрав поглубже в подсознание волнение по поводу благополучия Майкрофта и предстоящей гарантировано неприятной встречи с Малфоем, Гермиона переоделась в предусмотрительно захваченную с собой маггловскую одежду, превратила сломанное перо в портал и оказалась почти зажатой между кирпичной стеной и мусорным баком.

Она скривилась, очистила заклинанием одежду и выбралась на небольшую площадь, весьма оживленную по утреннему времени. В стороне высился громадный замок, даже снизу можно было разглядеть увитые красно-желтым плющом стены и помпезные вывески про славу Королеве повсюду.

Впрочем, Гермионе нужно было не в Виндзор, куда устремлялись группы туристов, а в один из жилых домов недалеко от железнодорожной станции — в тот самый, с мусорными баками которого она завела близкое знакомство.

Здесь она не стала звонить в дверь или изображать коммивояжера, а просто открыла замок и прошла внутрь — еще вчера она на своем опыте поняла, как редко городские жители готовы впускать в дом незваных гостей.

Поднявшись по лестнице на первый этаж, она вдруг запоздало подумала, что зря пришла с утра — хозяева дома наверняка на работе, и…

«И» значения не имело — в темной комнате, пахнущей благовониями и травами, похожей на кабинет профессора Трелони, только отделанной в красных тонах, за мольбертом стояла рослая женщина в одной только свободной тунике, с голыми босыми ногами. Ее черные густые волосы водопадом кудрей стекали по плечам и спине, а рука быстро, нервно, дергано металась по холсту, заполняя его отрывистыми линиями и фигурами.

Она услышала, что Гермиона вошла, вздрогнула, но не оборачивалась до тех пор, пока не довела до конца зигзаг алого цвета. И только после этого положила кисть, отставила в сторону палитру и посмотрела на Гермиону.

Остальные родители, которых она встречала, выглядели благополучными. Менталисты, пусть и бездарные, помогли им принять смерти детей, смириться с ними.

Миссис Адамс, если это только была она, не выглядела благополучной. У нее оказалось очень худое лицо, практически череп, обтянутый кожей, и огромные темные глаза, казавшиеся еще больше из-за черных кругов. Губы были не красными, как можно было бы ожидать, а почти желтыми. И хриплый, прокуренный голос:

— Тебе тут что надо?

Гермиона коснулась ее сознания и едва не прервала контакт сразу же — ее обдало волной отчаянья и ужаса. Она редко работала с такого типа травмами. Ее специализацией были проблемы клинического характера, излечение расстройств, аномалий. А миссис Адамс находилась в глубокой, черной депрессии, кислой, как протухшая тыква.

— Миссис Адамс, — проговорила Гермиона.

Женщина сделала странное движение, словно пытаясь кивнуть и покачать головой одновременно, и выдохнула:

— Мисс Сток теперь. Не миссис Адамс. И ты можешь проваливать, я не покупаю пылесосы.

— У меня нет с собой ни одного пылесоса, мисс Сток, — Гермиона послала ей волну спокойствия, которая провалилась как в черную дыру. — Мне нужно с вами поговорить.

С минуту мисс Сток разглядывала Гермиону то под одним, то под другим углом, а потом по ее щекам побежали слезы, она улыбнулась и сказала:

— Кристиан. Вы хотите поговорить про Кристиана. Я знала, что кто-нибудь захочет. Это вы, да?

— Да, мисс Сток, — согласилась Гермиона, и женщина кинулась вперед, Гермиона вскинула руку с палочкой, чтобы остановить ее, но ничего не сделала.

Мисс Сток обняла ее за шею, ее обдало запахами чужого тела, каких-то таблеток и тех же благовоний, которыми пахло в комнате. Женщина возбужденно зашептала:

— Я знала, что кто-то придет. Хорошо, что вы. Вы такая хорошая.

— Усни, — прошептала Гермиона, обнимая ее в ответ и перехватывая осевшее тело.

Мисс Сток была тяжелой и плотной, но магией Гермиона усадила ее в кресло у плотно зашторенного окна и мягко проникла в ее сознание.

В нем было темно, холодно, и кое-где плясали языки пламени.

Первым делом Гермиона потянулась к закладкам — видимо, тот, кто создавал их, был полной бездарностью, раз позволил женщине практически сойти с ума.

Разум мисс Сток — Эллы — был нашинкован на лоскуты и много раз перешит, но не с помощью окклюменции. Закладок не было, как не было корректировок и фальшивых воспоминаний. Ее сознание самостоятельно перекраивало историю, чтобы защититься от правды.

Собрав волю в кулак, Гермиона попыталась отыскать первый лоскут.

Он был светлый и счастливый, окрашенный в белоснежные тона, свадебный. Несколько раз в воспоминаниях мелькнуло зеркало, и отражающаяся там девушка совсем не походила на изможденный скелет с гривой черных волос — она была настоящей красавицей.

Все началось, когда на свет появился Кристиан.

Воспоминания о нем не были скрыты ничем, никакой пеленой, и воспринимались так ярко и остро, что несколько раз Гермиона едва не прервала контакта. Но, в конце концов, она была мордредовым менталистом. Она не могла просто сбегать от памяти пациента, пусть и такой болезненной. Она ведь выдержала бесконечные блуждания по разуму Брука — неужели пропитанное отчаяньем сознание мисс Сток окажется хуже?

Конечно, оно не было хуже — в нем не рос лес самоубийц, воспоминания буквально рвались вперед, жаждали быть увиденными, но их обрывочность, незавершенность причиняли почти физическую боль. Каждый раз, когда в памяти мисс Сток всплывало лицо Кристиана, оно тут же начинало покрываться рябью и расплываться — женщина хотела забыть, отчаянно, страстно. Но, при этом, она хотела вечно помнить. Это сводило ее с ума.

Кристиан был необычным ребенком, разумеется. Очень умный, хорошо развитый, он начал читать в два с половиной, к пяти легко считал в уме сложные арифметические примеры, отлично говорил, зачитывался детскими энциклопедиями и говорил, что станет ученым. Он был бы идеальным ребенком, сплошным источником радостей для родителей, если бы только не те случаи. «Те случаи», — так мисс Сток называла все необъяснимое в своем сыне. «Он урод или мутант, Элла», — так говорил ей муж. Она хотела бы всякий раз кричать на него, чтобы он не смел называть их сына уродом, а потом, лежа в постели спиной к нему, думала, что он прав.

Кристиан старался исправиться. Он действительно был умным мальчиком, и для него не было тайной отношение родителей к его странностям. Он пытался сдерживать себя, запретить себе делать «уродства», чтобы не огорчать маму и папу, он давал громкие обещания, что «больше так не будет». Но потом магия вырывалась снова.

Гермиона знала с поразительной точностью, что именно произойдет дальше, но не позволяла себе прерваться.

Она смотрела, как Кристиан постепенно рос, и, наконец, дошла до того рокового дня. Это был (мисс Сток помнила очень ясно) воскресный день, июль, стояла жара. Их маленькая семья отправилась в Лондон. Кристиан все сорок минут в поезде читал что-то, изредка отвлекаясь на пейзаж за окном, для того, чтобы тихо сказать: «Смотри, там лошади, мама!». Кажется, он немного стеснялся того, что ему это интересно.

Первые два часа в городе прошли спокойно — семья гуляла вдоль Темзы, Кристиан рассказывал вычитанные истории про Биг-Бен, а его отец отвечал рассказами о Черчилле и о Маргарет Тэтчер. Миссис Адамс только качала головой, обзывая их занудами, и пыталась переключить беседу на детективов, шпионов и прочие «более интересные вещи».

Погуляв по центру, они собрались в зоопарк, но не добрались до него. Смазанными кадрами замелькали: лицо полицейского, решившего проверить у мистера Адамса документы, вопль Кристиана и черный смерч, вырвавшийся из его тела. Простой вопрос полицейского совпал с рассказами матери о работе полиции — и мальчик испугался, что его родителей в чем-то подозревают.

Когда смерч исчез, полицейский лежал мертвым, деревья вокруг вырвало с корнем, телефонную будку отбросило и смяло. Кристиан задрожал и заплакал, а потом вдруг осел на землю.