Она глубоко вздохнула. Нужно было выбросить из головы весь этот бред и прочесть письмо — в нём не могло быть ничего страшного. Она не станет бояться писем.

Конверт скользнул ей в руку. С сухим треском сломалась печать.

Внутри лежал сложенный вдвое лист плотной бумаги. Гермиона развернула его и с первого взгляда узнала почерк — этот безупречный наклон, старомодные завитушки над буквами. Но вместо страха её накрыла злость — безумная, нездоровая, словно бы рвущаяся наружу неконтролируемая сила, которую даже осознать не удавалось.

Если бы отправитель письма сейчас был рядом, от него не осталось бы даже головешек — злоба сожгла бы его быстрее любого заклинания. Края листа начали тлеть, руки Гермионы заходили ходуном, мебель вокруг задребезжала.

Если Драко Малфой решил запугать её…

Гермиона шумно выдохнула сквозь стиснутые зубы, принуждая себя успокоиться. Если Драко Малфой решил запугать её, то помоги ему Мерлин и все боги. Его жалкая писанина не заставит её бояться. Она просто прочтёт его письмо и, если в нём будет хотя бы одна оскорбительная строчка, хотя бы одна дерзость, она заставит Малфоя сожрать его целиком, с конвертом и печатью.

Не колеблясь более ни секунды, она почти с жадностью набросилась на ровные строки.

«Моя дорогая Гермиона, — писал Малфой, — надеюсь, это обращение не покажется тебе оскорбительным после ночи, которую мы с тобой провели, — океан затопил сознание, скрывая гнев, — к сожалению, охватившая нас обоих страсть…», — и злоба, и решимость покинули её мгновенно, прилив закончился, океан отступил, обнажая камни, покрытые водорослями и умирающими медузами.

Письмо вылетело из ослабевших пальцев и упало на ковёр, но Гермиона, окаменев, не наклонилась за ним. Кажется, она знала, что прочтёт. Наверняка где-то в гостиной была припрятана колдокамера, а если нет — Малфой мог получить неплохие кадры через Омут памяти.

Скандал получится великолепный. Прессе не будет важна правда, она поверит сплетне и раздует историю про то, как Гермиона Грейнджер легла в постель с Пожирателем Смерти. Гарри, конечно не отвернётся, скорее уж действительно постарается что-то предпринять, но остальные члены Отряда Дамболдора наверняка сочтут её любовницей Малфоя, сторонницей консерваторов и предательницей их идеалов. Она, по сути, останется одна — ни друзей, ни сторонников. Гарри — не в счет.

Простой такой, примитивный шантаж. И, конечно, в конце письма будет условие — требование сделать что-то особенное, чего не сделал бы никто другой. Взять под «Империус» Гарри Поттера, к примеру. Или исследовать чей-то разум. Может, раздобыть какие-то наработки Отдела тайн.

Захотелось смеяться.

Её репутация была уничтожена год назад, когда Визенгамот её осудил, а пресса растрезвонила на весь мир о преступлениях подруги Гарри Поттера. Все, кто хотел ее осудить — сделали это еще тогда. Малфой ошибся, думая, что парочка грязных снимков что-то изменит. Если хочет — пусть печатает их на плакатах. Пусть кричит об их связи на каждом углу, если захочет.

— Акцио, письмо, — беспалочковое заклинание сработало, и листок скользнул обратно в руку.

«… охватившая нас обоих страсть не позволила нам закончить разговор, который должен быть закончен. Майкрофт Холмс находится в серьёзной опасности, и она станет смертельной, как только Невиллу Лонгботтому станет известно его имя. Разумеется, Лонгботтом не способен узнать его самостоятельно, однако мне доподлинно известно, что доброжелатель с радостью поделится с ним маленьким секретом в том случае, если не получит информации по Шерринфорду. Я уповаю на то, что ты, благодаря вашим отношениям, сумеешь её раздобыть значительно быстрее, чем я. Целую тебя. Д.М.»

Затошнило.

Пожалуй, если бы Малфой снова одурачил ее зельем и изнасиловал бы, она и то не чувствовала бы себя настолько грязной, как после этого письма. И всё-таки в глубине души она не могла не признать, что это было красиво. Куда красивей, чем можно было бы ожидать от белобрысого хорька, и значительно умнее.

«Что будешь делать, Грейнджер?», — спросила она вслух.

Ответа не было, и она прочла письмо еще раз, уже совсем без эмоций. Повторила про себя. Потом еще раз, и еще, постепенно отсекая всё лишнее, пока не осталось только: «смертельно», «доброжелатель» и «Шерринфорд».

И снова: «Шерринфорд», «доброжелатель», «смертельно».

«Сколько камер следит за моим домом? — Три в общей сложности. Четвёртую, направленную на окна вашей спальни, я позволил себе отключить», — этот разговор был совсем недавно, и, стоя здесь, в этой самой комнате, Майкрофт говорил о слежке с таким видом, словно не сомневался — его власть абсолютна, а контроль над ситуацией полон. Он знал обо всем, что происходило в стране, от его глаз не укрывалась ни одна мелочь, так что ему доброжелатель-Малфой и угроза?

Гермиона дотронулась пальцами до цепочки на шее, но тут же отдёрнула руку — протеевы чары больше не связывали её с кольцом Майкрофта. Это был удобный предлог отложить разговор, но нельзя было воспользоваться им.

Майкрофт должен знать об угрозе даже в том случае, если ей придется рассказать о Малфое и о произошедшем.

Она сползла с подоконника, захлопнула окно, переоделась в маггловкий костюм и аппарировала к дому Холмса, отчаянно надеясь, что сумеет застать его дома.

На улице было неприятно — промозгло и сыро. Туфли мгновенно промокли, снег залепил лицо. Гермиона подошла к крыльцу, потянулась к кнопке звонка, но дверь распахнулась автоматически, перечеркивая опасения, что придется стоять на улице и ждать.

Сам по себе в коридоре включился свет.

Гермиона вошла и тут же увидела Майкрофта — он стоял наверху лестницы и совершенно не выглядел удивлённым.

— Прошу, — произнес он. Гермиона поднялась в кабинет. На столе стоял чайный сервиз на две персоны, от чайника поднимался пар. Майкрофт остановился у стола и задумчиво постучал пальцами по стопке бумаг. Потом мотнул головой, моргнул и сфокусировал взгляд на Гермионе.

В кабинете едва уловимо пахло одеколоном — тем самым. Гермиона думала, что не сможет выносить этот запах, но ошиблась — он по-прежнему был приятен.

— Добрый вечер, Майкрофт, — сказала она спокойно, жалея, что не может надеть маску невыразимца. Так разговаривать было бы легче.

— Добрый вечер, Гермиона, — отозвался он, медленно оглядывая её с головы до ног своими по обыкновению жутковато-холодными глазами. — К сожалению, ваши друзья не отличаются… проницательностью.

Гермиона вздрогнула. Она отлично умела переводить с языка Холмса на общедоступный английский и без труда поняла значение этих слов: «Я знал, что вы в опасности, и пытался вам помочь — к сожалению, ваш друг Гарри Поттер не догадался, где вас искать». А еще он явственно давал понять, что знает если не обо всём, то о многом.

Он отлично угадывал по почти неразличимым и заметным ему одному признакам всю историю той кошмарной ночи, и Гермиону охватил давящий тягучий стыд, который она гнала прочь от себя весь день — как видно, безуспешно. Если бы хоть раз в жизни Холмсу изменила его проницательность, она была бы рада. Чтобы справиться с собой, она заметила нарочито небрежно:

— Я не упрекнула бы их в нехватке проницательности, разве что в недостаточной информированности.

«Если уж на то пошло, то вы могли сказать Гарри, с кем меня видели, или показать записи», — означало это. Конечно, она не обвиняла его в произошедшем — Мерлин, нет! Она сама была виновата, только её глупость, невнимательность, наивность послужили причиной того, что Малфой обманул её, как школьницу. Однако Майкрофт, кажется, принял её слова как обвинение, во всяком случае, в его взгляде что-то поменялось, из сканирующе-холодного он стал отстранённым.

— Как вы узнали, что я… — она сглотнула, потому что слова вдруг застряли в горле, — что мне может потребоваться помощь?

Майкрофту потребовалась почти минута, чтобы дать ответ.

— Немногое на британских островах происходит без моего ведома. И тем более, в Лондоне.