– А еще мне сказали, что мне нельзя вас миловать и отпускать на свободу.

«Сказали?»

– События происходят независимо от вашего желания.

– Да, так себе оно, мое царствование. – Он побрел к окну и открыл его, слушая, как толпа издали выкрикивает его имя. – Сам не знаю, чего я ждал. Когда меня отправили в Гвердон, казалось, из этого ничего не получится.

«Бюро», – догадался Теревант, но не осмелился сказать вслух. Король и так открыл слишком много для любых заинтересованных ушей.

Беррик снял с головы корону и высунулся из окна, теребя волосы.

– Это уже входит в семейный обычай. С моим дедом, лет сорок назад, проделали то же самое. В какой-то политической схватке посчитали сподручным привести на престол короля. И я думал, в этот раз кончится тем же – под шумок вывезут домой темной ночью. Мою семью называют Гостями Короны.

– Каждый из нас играет свою партию. – Теревант вспомнил совместную с Берриком поездку на поезде. Обоих поневоле затолкали в вагон, но Беррик хотя бы знал, кем являлся, а Тереванту собственный статус был тогда невдомек. Теперь ему тоже известно, кто он.

«Что лучше – смириться с положением пешки или самому сесть за стол и проиграть? Много ли чести в том, чтобы идти бестрепетно навстречу неизбывному року?» Когда он пробовал поступать в Бюро, то хотел играть не по правилам, вскочить на запретную клетку – и потерпел неудачу, по крайней мере, в своем разумении. При Эскалинде пытался сыграть как Ольтик, и тоже не удалось. А между делом в припадке жалости к себе еще и свалился с доски.

– Точно не хотите напоследок выпить? – спросил Беррик.

– Вынужден отказаться.

– Полагаю, мы оба должны поступать так, как должны. – Беррик повысил голос: – Стража! Уведите его. И передайте Хайту.

Когда Эладора подъехала, Мыс Королевы встревоженно гудел. Мимо спешили отряды городского дозора, по улицам неслись упряжки рэптекинов. Шла подготовка к обороне города.

Народ собрался у причалов, провожая отходящие суда. Основные военные силы Гвердона размещались южнее по побережью, около Маредона, но и к Мысу Королевы приписано полдюжины кораблей, и все они сейчас выходили в море. Толпа радостно приветствовала новый линейный корабль, «Великую Отповедь», пока буксиры выводили ее в залив. «Отповедь» блистала в послеполуденном солнце, как наточенный меч. Она, творение гвердонских литейных и лабораторий, работала на алхимических силовых установках. На корпусе насечены противочары и колдовские рассеиватели энергии, вздыбившиеся пушки готовы харкнуть алхимснарядами в рожу любому богу или чудовищу, посягнувшему на город. Ее постройка обошлась не в одно состояние; верфи, где она была заложена, некогда принадлежали семье Эладоры, пока их не продали в счет уплаты астрономических долгов деда.

«Великая Отповедь» – это еще один монстр, появившийся на свет благодаря Джермасу Таю – подобно Карильон и Мирену. Только «Отповедь» несла свою чудовищную натуру открыто, не скрывая ее напускной плотью.

Вон там, на передней палубе, готовая к запуску, угнездилась темная капсула божьей бомбы. При виде нее Эладора почувствовала себя больной. На бомбу ужасно глядеть, и даже если закрыть глаза и отвернуться, она оставалась на месте, как шипастый камень, вкручиваемый в голову. Больше ни у кого в толпе такого отторжения не возникало. Никто из них не знал о ее устрашающей силе.

«Великая Отповедь» развернулась носом на юг, стальной таран взрезал маслянистые воды бухты.

Эладора поспешила в крепость и показала письмо – запечатанное печатью Келкина – офицеру на дежурстве в вестибюле. Предписание реквизировать катер для поездки на остров Чуткий. Дежурный что-то пробормотал, поймал другого офицера, запаковывавшегося в тяжелый плащ, противогаз и охранный оберег на ремнях. Эладора затаила дыхание, волнуясь, не раскрыт ли ее подлог, вдруг ее выдала какая-нибудь забытая закорючка военного протокола. Потом офицер поклонился, бородатое лицо прорезала улыбка.

– Командор Альдрас, – представился он, маша рукой в толстой перчатке. – Примерно через двадцать минут будете готовы? Едете только вы сами? С нами тяжелый груз.

– Туда только я, – сказала Эладора, – но назад заберем и других.

– Я бы не рассчитывал возвратиться сегодня. Собирается большое ненастье.

На небе едва ли висело хоть облачко, воздух тих и недвижен, но приставать к Альдрасу с вопросами нет времени. Она лишь спросила, где стоит лодка.

– Четвертый причал, – ответил он, – знаете, как туда спуститься?

До причала камнем добросить от лаборатории Рамигос во чреве Мыса Королевы. А там она была дюжину раз. «Еще раз заскочу, – пришла мысль, – сказать до свидания».

Дальше по коридору, перед кабинетом Рамигос, располагалась пустая приемная. В первой комнате конторские столы покинуты и голы, коробки с бумагами ожидали вывоза в архив. Эладора неуверенно прошла к внутренней двери. Этот коридор постоянно напоминал ей спуск в драконью глотку. Шероховатые камни арочного потолка, горячие, мерзко пахнущие выхлопы подземных моторов. В самой глубине прятался кабинет, где чародейка заваривала ей чай с мятой, учила колдовать и травила исторические байки. Маленькая школа в глубине Гвердонской крепости.

Но Эладора не забывала и о том, что Рамигос опаснее любого дракона. Люди, как учила сама чародейка, хуже приспособлены для колдовства. Произнести заклинание – означало завладеть незримым эфиром и исказить его согласно воле заклинателя, напрямую повелевать сырой первоматерией, из которой, помимо прочего, состоят и боги, и души. Таким образом, волшебство – есть проявление гордыни. Это вторжение в божью вотчину. Существуют предосторожности, которые следует применять – использовать тавматургическую приманку, которая примет на себя основную отдачу, скрупулезно продумывать заклинание, чтобы избыточные энергии гасили друг друга, или наводить чары вдоль каналов уже сотворенных чудес, как колоть полено по волокну – подстраиваться под прежние божьи деяния.

Рамигос предостерегала ее против последней техники. Говорила, что слабость Хранимых гвердонских Богов означает слабость их чудес, поэтому эфирное поле над городом рыхло и в основном хаотично-бесформенно, то есть тут нет местных течений энергии, чтобы на них ориентироваться, нет канала, которому следовать. Сейчас в голову закралась мысль: а что, если Рамигос так оберегала ее от сближения с Хранимыми Богами?

Сколь многое известно Рамигос? Была ли добрая женщина ее подругой или же надзирательницей? Неужели Эладору в очередной раз наказали за доверчивость кому-то, кто старше, опытней и мудрей?

Она постояла у двери.

Рамигос не велела ей открывать без разрешения – чародейка охраняла свое пристанище могучими заклятиями. Одним из первых колдовских наговоров, которым Рамигос обучила Эладору, стало наложение печати на дверь. Печати Эладоры могли ненадолго ошеломить взломщика, а защита Рамигос, она была уверена, наверняка способна убить. Предостаточно было и других заклинаний, далеко за пределом способностей ученицы. Например, она занималась в кабинете долгими часами, при этом оказывалось, что снаружи проходила всего лишь пара минут.

Она постучала.

– Доктор Рамигос?

Ответа нет.

– Доктор? – позвала она снова. И опять тишина.

Рамигос уже здесь нет? Келкин говорил, что она неожиданно ушла с поста оккультного советника промлибов. Мыс Королевы она тоже покинула? Чародейка упоминала о возвращении в Кхебеш после окончания трудов в Гвердоне, но такое внезапное отбытие кажется странным поступком. Странным и жестоким.

Повинуясь порыву, Эладора повернула ручку. Дверь отворилась, открывая пустую комнату гораздо меньших размеров, чем она помнила. На столе пишущая машинка и перевернутый стул. Все остальное пропало – книги и диковинки Рамигос, ее тавматургические приманки. Образки богов на шнуре, гласившие, что все верования суть одно и в то же время ничто, водовороты в вечном течении эфира.