Ее утянет в глубину вместе с «Отповедью». Всех их утянет.

«Заткнуть пробоину в корпусе», – подумала она, но корпус оказался тверд. Божественная благодать, заключенная в камне, покрылась известью и выветрилась.

Камнем уходит на дно.

Теревант вцепился в их плотик, когда Наола бахнула из пистолета по ближайшему львиному духу. Пуля просвистела прямо сквозь сущность.

– Доперло, – буркнула она. – Дело дрянь. Они материальны, только когда убивают. – Другие наемники выставили ружья, наблюдая за кружением львиц. Когда один из Восьмерки будет умирать, остальные смогут нанести удар. То, что кто-то из них обречен, не вызывало вопросов.

– Сиди на плоту, – пробормотала Наола, пока перезаряжалась. Винтовка Тереванта против духов столь же бесполезна. Он просто багаж. Драгоценный.

Двести хайитянских солдат высадились на Эскалиндском взморье. Назад уплыли только семьдесят два. И лишь около дюжины живы поныне, но в каждом из них – живом или мертвом – поселилась война. Божья война поехала с ним домой в Хайт, пристала к нему, но не как запах или грязное пятно, но как похабная мыслишка, которая никак не вылетит из головы. Его рассудок – прифронтовая полоса. На Божью войну призван весь мир. Целый мир – поле битвы, даже в краях наподобие Гвердона, где сражения только сейчас обрели материальную плоть. Духовная война свирепствовала здесь намного раньше.

Им овладел безрассудный порыв. Он стянул с пальца перстень с печатью, сунул Наоле в карман – если они выберутся отсюда, то получат заслуженную оплату – и спрыгнул с плота, уходя по колено в воду. Наола на него заорала, но он уже бежал, расплескивая грязь.

Львицы взревели и помчались за ним. Может, хоть наемники сумеют скрыться.

Он бежал по затопленным улицам. Земля тряслась под поступью богини, и рев духов в погоне за ним складывался в воинский хорал. Он припустил в гору, к подножию лестницы. Он умрет, став спиной к ограде Замкового холма, такое решение.

Львицы умерили ради него свою прыть. Играли с ним. Загоняли. Уклоняясь, он забежал в разрушенную постройку, прежний храм культа Последних Дней. Внутри провоняло вином и рвотой – фанатики конца света праздновали захват, плясали и упивались вусмерть, когда сверху на них обрушивались волны Кракена.

Война повсюду вокруг. Ружейный огонь и лязг мечей на Замковом холме. Тела срываются вниз – бой идет высоко на утесах. Морская пушка лупит из гавани. Боги схватились в небе над Священным холмом. Рабендат говорил ему, что по железной дороге из Хайта спешат новые войска, легионы еще трех Домов пересекли границу.

Львиный дух возник рядом с ним, взмахнул когтем. Он свернул в дверь. Первый этаж заброшен, щепки мебели и прочий сор плавали в воде. На ступеньках испуганные лица. Дети прижались друг к дружке, смотрели на него с лесничного пролета. Расплескивая воду, он ринулся на разбитую лестницу. Дети не издали ни звука.

– Прячьтесь! – повторял он, заталкивая их в первую попавшуюся дверь. Отсюда он увидел внутри стопки постельного белья, какую-то темную кучу на полу и у дальней стены самодельную часовню, украшенную подсвечниками. На стене был криво вырезан лев, и рядом священные знаки Пеш. Стояла миска, а в ней, должно быть, какой-то красный мясистый фрукт.

Он понесся вверх по ступенькам. Львиные духи не сбавляли ход, перескакивали с этажа на этаж, проходили сквозь стены. Там, у недоделанной часовни, громоздились тела, осознал он, вот что за куча то была на полу. Жертвоприношение Пеш? Близость богини вдохновила на поклонение тех, кто никогда и не слыхал Ее имени? Взбираясь наверх, он не мог внятно думать. Ужас вскипал в мозгу. На пути попадались новые комнаты, в них вповалку лежали трупы.

Война прибрала к себе и Ольтика, и Ванта. Их убийства мелким волнением бились о берег в предвестии надвигающейся бури. До начала войны чудес боги вторгались в Гвердон своими смертными проводниками – это та же самая война, и она уже шла.

Через люк он вылез на крышу. Остатки от виадука Герцогини маячили вдалеке. Под ним в низине между Замковым и Священным холмами выстраивались хайитянские батальоны – начищенные доспехи и вычищенная кость. Навстречу им, несколько сот футов роста, неуязвимая и окутанная славой, шагала Пеш.

Теревант пал на колени.

Хайтские снайперы открыли по богине огонь. Их пули обращались в молитвы. Хайтские мечники ринулись на Нее, кололи Ей стопы, рубили могучие лапы. Пеш смеялась, когда Ей пускали кровь. Она махнула одним когтем, глубоко взрезая скалы Замкового холма. Оползень похоронил половину хайитянских сил, запрудил реку, сминая склады и пивные на всей длине берега.

Один из львов воплотился на соседней крыше: черепица затрещала, когда дух обрел вещественный облик. Крадучись, двинулся в сторону человека, глаза засверкали. Теревант поднял винтовку – и сбросил ее с крыши вниз. Она закрутилась в воздухе и шлепнулась в воду.

– Нет.

– Богохульство, – сказала богиня. Она говорила устами льва, стоящего перед ним, но то была сама Пеш. Все на войне есть Пеш. – Война священна.

– Нет, – снова повторил Теревант. Он закрыл глаза, представляя себя в роще возле родового поместья. И ждал, когда сомкнутся львиные челюсти.

Но богиня тоже оказалась с ним там, в лесу.

– Ты еще не поднял меч, а я уже знала тебя. А как же нет, о, сын Хайта, наследник завоевателей? Велика моя любовь к тебе. Тысячу поколений вы приносили мне жертвы огнем и мечом.

– Я тебе никогда не служил!

Коготь Пеш погладил его щеку, его подбородок.

– Все войны – мои. Все войны священны. Мои соперники будут расчленены, я съем их сердца и воздвигну свое знамя на руинах их храмов. Ты до сих пор бредешь в моей тени Эскалинда и будешь бродить вовек. Не я ли вызволила тебя из тенет моего брата, когда ты святотатствовал, сбитый с пути коварной ложью? Не ищешь ли ты отмщения?

Лес рассыпался. Он снова на крыше, но вместо Гвердона перед ним раскинулся Старый Хайт. Город охватил пожар. Над половиной крепостей великих Домов развевалось знамя Эревешичей. Коронный дворец стоял в осаде, пирамида Бюро выпотрошена, все их дела и папки горят. Он увидел голову Даэринта на колу для предателей, увидел, как Дома стекаются на его зов, когда он обвинил Корону в измене древнему уложению.

– Нет, – произнес он в третий раз.

– Простите, сэр. – Из чердачного оконца позади Тереванта выползал Йорас. Сквозь прорехи его мундира было видно, как тяжело покалечен неусыпный воин. Тело его заканчивалось на грудной клетке. Левая рука оторвана. Череп расколот трещиной. Оставшейся рукой он подтолкнул вперед меч Эревешичей.

– Да это же чудо, – сказал Теревант истерично надломленным голосом. На Божьей войне не бывает совпадений, только столкновения противоречивых судеб, что вершат безумные боги.

– Это вам.

Теревант поднимает меч.

И Пеш снова хохочет.

Карильон боролась изо всех сил, чтобы удержать на плаву каменный корабль.

На пару мгновений порыв ветра проделал брешь в завесе пара, открывая ближний берег Чуткого. У полосы прибоя стоял мужчина и смотрел на них. Она узнала в нем того деятеля от промлибов, который приходил в Новый город вместе с Эладорой и Барсеткой – но это не мог быть он. Тот умер, люди Синтера его застрелили.

Шпион поднял руку, благословляя напутственным жестом.

Кари тут же почувствовала прилив сил. Муторное и уже знакомое ощущение – по Кризису, когда прислужники Черных Железных Богов посвящали ей своих жертв – тот же стремительный напор в венах, тот же озноб. Крыс тоже это учуял.

Прямо сейчас ей не до выяснений природы подарка. Она приняла силу, направляя ее в камень. Вывих, излом – и кусок «Великой Отповеди» вырван из корпуса.

Работа пошла скорее, ее руки сновали, как у пряхи, укладывая из конца в конец нити чудесной Шпатовой плоти. Носовая палуба «Отповеди» смахивала на один дом в Мойке, попавший под Помойное Чудо – маслянистый металл перемежался с мерцающим камнем.