Дзай так сосредоточился на том, чтобы достать кинжал, что не заметил подушку, пока я не накрыла его лицо. И прижала изо всех сил локтями, пока Дзай пытался меня сбросить, извивался и брыкался.

Сквозь перья донесся приглушенный крик, а потом слышалась лишь барабанная дробь его каблуков по деревянному полу.

– Прости, – хрипло прошептала я. – Прости. Прости.

Звук изменился – с Дзая слетели сандалии, и теперь он колотил по полу пятками. Его плечи задрожали. Голова дернулась. Сомкнутые на моих руках кулаки разжались и снова сжались, он выпрямил пальцы и выгнул спину, потянувшись ко мне в темноте.

– Да найдешь ты подлинный покой в руках богов, в руках…

Его напряженное, дергающееся тело обмякло. Стук пяток затих.

Я убрала подушку и увидела бледное и расслабленное лицо Дзая.

– Проклятье.

Я отползла от безжизненного тела, поскользнувшись на полу голой ногой. Лишившись яростного запала, Дзай выглядел таким маленьким и несчастным.

– Нет! Нет! Нет!

Я прижала дрожащие руки к щекам, но не могла отвернуться от тела бедного мальчика.

Он был всего лишь ребенком.

– Ваше величество?

Мансин стоял в нескольких шагах от сорванной с петель двери. Его лицо осунулось, отблески горящего Мейляна позолотили резкие черты. Когда-то мы пытались спасти город. Вместе.

Он молча перевел взгляд с меня на застывшее тело Дзая и обратно, и его лицо окаменело. Я не могла найти слов, ни оправданий, ни объяснений – ничего, пока он не развернулся, чтобы уйти.

И только тогда я что-то едва слышно просипела, хотя и нечленораздельно. Однако эти звуки передали всю глубину моего страха. Мансин не ушел. Не вызвал гвардейцев. Просто как можно аккуратнее закрыл дверь.

– Вставайте, – сказал он, шагнув к Дзаю. – Вы нужны своему народу.

– Моему…

Он присел рядом с телом мертвого мальчика.

– Вы ведь императрица Кисии, разве не так, ваше величество?

– Да, – прохрипела я. – Но никто за мной не последует, тем более после того как…

Я посмотрела на Дзая. Его голова качнулась, когда Мансин поднял его с пола. Министр Мансин был высоким человеком, и в его руках Дзай и выглядел совсем ребенком, которому следовало бы развлекаться с игрушками, а не лежать мертвым на полу. Я напомнила себе, что это он желал мне смерти, это он дрался с яростью взрослого мужчины, но стыд все равно отравлял каждую мысль. До этого не должно было дойти.

Министр пересек галерею и положил тело на шелковые подушки у окна. Купаясь в оранжевом свете пожаров, усаженный к жестким подушкам Дзай выглядел мирно спящим.

– Думаете, люди пошли за императором Кином, потому что выбрали его императором? – сказал Мансин, возвращаясь к столу. – Думаете, они выбрали бы простолюдина, если бы их спросили? Нет. Император Кин сам взял трон и удерживал его, потому что знал – власть зиждется на красивой легенде.

Нагнувшись, он налил чай в единственную стоящую на столе чашку. От жидкости не поднялась ни единая струйка пара, чай был таким же безжизненным, как и Дзай.

– Император Лан умер, – продолжил он, относя чай к мальчику. – Сделал это светлейший Тянто или нет, но легенда получилась красивая. Все знали, что Лан и Тянто пылко спорили, а когда император Лан с позором изгнал светлейшего Тянто в Кой, легко было поверить, что это стало последней каплей. Какая разница, что Тянто даже не присутствовал в то время в Мейляне? Так было даже проще сочинить легенду. И прежде чем кто-либо успел задуматься, как это случилось, на троне уже сидел новый император.

Мансин вложил чашку в ослабевшую руку Дзая и сомкнул на ней пальцы мальчика, насколько это было возможно, а потом отпустил. Вялая рука упала, и чашка разбилась на деревянном полу, а чай пролился.

– Теперь у нас есть легенда, – сказал он, возвращаясь ко мне. – Император испытывал такой стыд, что не в силах был дожить до рассвета. А теперь поднимайтесь. Вы должны заставить солдат следовать за вами, а времени мало.

Он подошел к двери и остановился в ожидании – терпеливый, верный Мансин. Он все-таки пришел, тот союзник, в котором я нуждалась, но я не могла отвести взгляд от бездыханного тела, купающегося в отсветах пылающего города. Я выжила. И могла продолжить борьбу. Но какой ценой?

Когда мы покидали лагерь, все молчали. Глаза Локлана, Эси, Шении и мои были такими же мертвыми, как и головы в мешках, привязанных к седлу Итагая. Мои ошибки. Я должна была освободить их души или отвезти Гидеону, несмотря ни на что.

По мере приближения к лагерю дезертиров левантийцы наблюдали за нами с деревьев, часовой поприветствовал нас, глядя на окровавленную одежду и головы, а потом перевел взгляд на сочащиеся кровью мешки, над которыми уже роились мухи.

– У нас есть храм и яма для сжигания, – наконец произнес он.

– Спасибо, но я заберу их с собой.

Я поморщилась, потому что эти слова выглядели неуместными, но часовой не стал меня осуждать, лишь передернул плечами и оставил меня наедине с моим позором.

Собралась небольшая толпа зевак, и все склонили головы, когда из хижины вышла заклинательница Эзма, зубья ее короны из лошадиной челюсти касались деревьев. За моей спиной охнул Локлан.

– Заклинательница, – с трепетом прошептала Шения.

Эзма взмахнула руками.

– С дороги. Нефер, покажи этим Клинкам, куда идти, пока я переговорю с капитаном Дишивой. – Она посмотрела на Локлана, застывшего возле своей лошади. – Пусть проведут раненую лошадь. Лучше оставить беднягу здесь, где о ней позаботятся, чем тащить ее обратно в Когахейру с риском для жизни. Если тебе обязательно нужно ехать обратно, возьми лошадь одного из твоих павших братьев.

После секундного колебания Локлан ответил с мрачной улыбкой:

– Да, заклинательница.

Пока они шли в лагерь, Эзма улыбнулась оставшимся дезертирам, и те разошлись под моросью, всю дорогу шепча что-то себе под нос. Когда они оказались достаточно далеко и не могли нас слышать, она все с той же улыбкой повернулась ко мне, излучая уверенность и угрозу.

– Я хочу получить твои заверения в мирных намерениях, Дишива э’Яровен.

– Мир? Я не имею власти над…

– Я не говорю о мире на этой земле. Дела Гидеона мало меня заботят, пока они не касаются тех левантийцев, которые решили не быть частью его империи. Дай мне слово, что ты не расскажешь ему, где мы, не расскажешь обо мне. Мы не будем мешать ни твоим планам, ни его, если вы оставите моих людей в покое.

Мои люди. В ее словах чувствовалась властность, которая скребла мои мысли как песок. Заклинатели лошадей – не гуртовщики и не капитаны Клинков, они живут своей жизнью среди других заклинателей, и у них нет паствы. В отличие от доминуса Виллиуса. И все же, когда я не ответила, она продолжила:

– Мои люди ничем не заслужили гнев твоего императора, а ты наверняка понимаешь, что могли бы, с заклинательницей во главе. Я могла бы. Если он меня вынудит.

За ее спиной стоял лагерь, полный Клинков, пришедших зализывать раны и восстанавливать честь, молить о прощении и горевать, и греться в защитной ауре заклинательницы. И эта же заклинательница, высокая, грациозная и уверенная, теперь стояла передо мной и угрожала, а свет превращал капельки дождя в ее волосах в сверкающие звездочки.

– Я скажу ему, что слухи о лагере дезертиров сильно преувеличены.

– Хорошо, – отозвалась Эзма. Не улыбнулась, не поморщилась, только небрежно кивнула. – Мне следовало бы убить тебя, а не отпускать, но если ты не вернешься, Гидеон просто пошлет больше людей. Так будет лучше для всех.

Я ни на миг не сомневалась, что она в самом деле об этом раздумывала и исполнила бы угрозу. Она выглядела как умелый боец, а я стала Третьим Клинком Яровенов благодаря предприимчивости и упрямому нежеланию отступать.

Вскоре вернулись Локлан, Эси и Шения, и мы, по-прежнему подавленные бременем коллективного молчания, стали готовиться к отъезду. Эзма дала нам пайки и свежую воду, и я забралась в седло Итагая.