Пока я трудилась, у меня щемило в груди. Эси положила себе на колени голову Яфеу, сосредоточившись на каждом движении ножом и предпочитая не смотреть в безжизненные глаза, а я гадала, не думает ли она о том же, что и я. Не сожалеет ли о том же. Не страшится ли, как и я, того, что теперь последует. Если и так, мы об этом не разговаривали. Просто не могли. Мое горло сжималось, как и сердце, все поглотили горе и ярость. Лучше держать их внутри, где от них может пострадать только тот человек, который больше всего этого заслуживает.

Я.

Из городских ворот выливалось море людей с охапками пожитков. Кто-то толкал тележки, кто-то нес на плечах детей, шум превращался в симфонию шагов, выкриков и скрипа колес. Быстрее всего поток двигался у внешних краев – люди, несущие меньше вещей, обходили центральное течение, в котором было даже несколько занавешенных паланкинов для старых и больных. Или богатых. Я знал, как все было бы организовано у нас дома, но если я чему-то и научился в изгнании, так это тому, что Кисия не наш дом.

Об этом снова и снова напоминали люди, сбивающиеся в кучу, чтобы дать мне дорогу. Один взгляд мне в лицо пугал большинство из них и заставлял держаться как можно дальше, и каждая моя попытка узнать, почему они покидают город, вызывала лишь страх.

Я шел против течения, Чичи держалась позади. Хотя люди старались избегать нас, по мере приближения к воротам становилось все труднее проталкиваться вперед.

Женщина с ребенком на бедре пронеслась мимо, задев меня мешком. Мужчина проехал по ноге передним колесом своей тачки. Люди наседали, и один накричал на меня, указывая направление, в котором они шли, как будто я дурак. Другие качали головами. Молодой человек с испачканными краской руками преградил мне путь, сжав кулаки и что-то крича, но пожилая женщина оттащила его назад в поток. Другой поднял руки в знак благодарности.

Чичи взвизгнула, когда кто-то наступил ей на лапу. Я нагнулся, чтобы взять ее на руки. Несмотря на давку, она пыталась вырваться, но в конце концов положила лапы мне на плечо и стала смотреть назад, часто дыша. Чичи привлекала больше внимания, чем я, но меня хотя бы перестали толкать плечами – кисианцы питали больше уважения к собаке, чем к левантийцу.

Я шел к открытым воротам, и мой шаг становился все короче по мере приближения к самому узкому месту. В гуще толпы одни толкались и пихались, другие просто молча спешили вперед, сосредоточенные и испуганные. Я чувствовал их страх, но смотрел лишь на разваливающуюся стену в поисках врагов, желавших мне смерти. Врагов, которых я когда-то называл своими сородичами.

Чувствуя себя в большей безопасности среди толпы, я протолкнулся к центру ворот, обходя занавешенные паланкины, тележки и людей в одежде из всевозможных тканей и всех цветов. Ни один левантиец меня не окликнул. Никто не протиснулся ко мне сквозь толпу. В конце концов, что такое один человек по сравнению с целой кисианской армией?

За воротами толпа оказалась даже плотнее. Площадь была забита от края до края, люди и повозки заполняли прилегающие улочки, насколько мог видеть глаз. Тропы жизни бурлили меж домов с провалившимися крышами, разбитыми ставнями и почерневшими от огня стенами – свидетельствами чилтейского завоевания. Завоевания, от которого эти люди до сегодняшнего дня не бежали.

От страха я покрепче сжал Чичи, но повернуть назад сейчас не мог.

Я двинулся к дворцу. Несомненно, можно было добраться и быстрее, чем по забитой людьми главной дороге, но я знал только этот путь, которым Лео привел меня сюда, а Дзиньзо вывез обратно, поэтому я продолжил пробираться сквозь толпу людей, со скоростью улитки ползущих к свободе.

К тому времени как идти стало свободнее, солнце наполовину опустилось к горизонту. Облегченно вздохнув, я поставил Чичи на землю. Руки сводило судорогой, и, пока собака облегчалась на дорогу, я морщился и разминал уставшие мышцы.

– Ты гораздо тяжелее, чем кажешься, – сказал я, когда Чичи, тяжело дыша, вернулась к моим ногам. – Или это я ослаб.

Она ничего не могла ответить, но преданно затрусила за мной, будто я императрица Мико.

Императорский дворец стоял в центре города, высокий, старый и безмолвный, как Поющая гробница в степях. Его камни были не такими истертыми, а сады не такими мертвыми и заросшими, но выглядел он так же призрачно. В старину в гробнице хоронили заклинателей лошадей, но она была давно покинута, а сейчас люди покидали дворец.

У ворот стояли две левантийки, обе в традиционной одежде, а не в шелковых или промасленных плащах, и я впервые устыдился сандалий на своих ногах. Их головы были свежевыбриты, в отличие от моих отросших кудрей, и в то время как я еле волочил ноги, они стояли крепко, расставив ноги и расслабив колени – в такой позе легко противостоять даже самым яростным порывам восточного ветра. На какой-то безумный миг мне захотелось сбежать, но это были мои сородичи, мои Клинки, и я должен был верить, что они не причинят мне вреда.

Я узнал сестер-близнецов раньше, чем они меня, но когда остановился перед ними, Хими и Истет вытаращились на меня, как на призрака.

– Хими, – сказал я, приветствуя сложенными кулаками сначала одну, затем другую. – Истет.

– Капитан?

Первой опомнилась Хими. Но ее слова как будто разрушили ошеломленное молчание старшей из близнецов, и Истет хмуро посмотрела на меня.

– Только он больше не наш капитан, ты забыла? – Она вздернула подбородок и взялась за рукоять клинка. – Рах. Ты должен быть далеко отсюда.

– Я и был, но вернулся. Гидеон в опасности.

Рука Истет осталась на клинке.

– Как и все мы, каждую секунду нашей жизни.

– Его союзник, светлейший Бахайн, собирается его использовать, а затем покончить с нами и занять трон. Я вернулся предупредить.

Хими перевела взгляд с правой руки сестры на меня и тихо произнесла:

– Гидеона здесь нет. И тебя не должно быть, Рах. На закате мы сожжем город, и если Сетт узнает, что ты здесь…

– Сожжете город? Зачем?

– Чтобы не достался кисианцам, – рявкнула Истет, еще крепче сжимая рукоять сабли. – А теперь ты уйдешь, или мне придется обнажить эту проклятую штуку.

Ее полный ненависти взгляд ранил сильнее, чем угроза. Ведь я был ее капитаном, а она моим Клинком.

– Неужели я так плохо вами командовал, что ты готова убить меня безоружного, Истет?

– Ты не безоружен. – Она ткнула свободной рукой в мою единственную саблю. – Просто обнажи ее.

– Против Торина? Против моего Клинка? Без вызова я этого не сделаю.

Лицо Истет исказилось в уродливом оскале.

– Будь проклята твоя честь. Ты должен был отвести нас домой.

– Истет, – прошипела Хими, – не делай этого.

– Эска был прав, – продолжила Истет, игнорируя слова сестры. – Ты просто слишком боялся бросить вызов гуртовщику, и нам всем пришлось отправиться с тобой в изгнание. И видишь, что стало с нашей честью? Моя душа тяжким грузом ляжет на весы Моны, но твоя их просто сломает.

– Эска бросил вызов и проиграл, – сказала Хими. – Боги сделали свой выбор.

Но я-то знал правду. Никакие боги не вмешивались в мой бой с Эской. И я не сражался лучше его. Я просто сильнее боялся, и с тех пор все крепче цеплялся за предписания нашего кодекса, но все больше Клинков ускользало из моих пальцев, оставляя меня ни с чем, кроме тяжести на душе.

«Твоя душа сломает весы».

Так много нужно сказать, но все признания вины и извинения слиплись в единую массу и запечатали мне губы. Что толку в словах? Слова не изменят прошлого. Не вернут Эску и Амуна, Кишаву и Оруна, и Джуту, смышленого молодого Джуту, у которого вся жизнь была впереди.

Я мог только сдержать вопль отчаяния, но, не дождавшись ответа, Истет скривила губы и указала на Чичи.

– Дзиньзо ты тоже потерял и заменил миленькой собачкой?

Сказать правду я не мог, но и лгать не хотел, поэтому обратился к Хими:

– Человек, которого я запер в каземате, тот, что сидел на троне в доспехах императрицы.