…и сила подхватывает Алика, тащит его назад в смертный мир. Эфирные моторы, баки, где елозят алхимические творенья. Круги вызова. Он уже видел это и раньше – только где? Приходится бороться с памятью, сражаться с мыслями, не давая им разбегаться. На Чутком. Он видел такое на Чутком.

В центре круга для вызова стоял эфирографный аппарат. Петля орихалкового кабеля отходила от круга – эфирное подключение действует, но говорит лишь с ним. Эмлин, внутри эфирографа, зовет его. Шпион боролся, пытаясь распутаться с Аликом, но безнадежно застревал в паутине его мыслей.

А потом попался и во плоти. Он материализовался в кругу.

Рядом стоял священник с пистолетом в руке. Он алчно смотрел на шпиона. Это был Синтер.

Алик сделал шаг к эфирографу, но жрец цокнул языком и покачал стволом. Шпион остановился. Эфирограф затарахтел и защелкал, но прежде чем механизм заговорил, Синтер нагнулся и выключил машину.

В дверях появилась Эладора. Глаза у нее вытаращены и полны страха.

– Это же вы. Вы и есть… бог, – сказала она. – Я думала, что боги… не умеют думать. Что вы – ожившие заклинания. Самовозобновляемые завихрения психической энергии в эфирном поле. А вы… не такой.

Шпион раскинул руки.

– Узри жертвоприношение моих жрецов в Северасте. По моей паутине они ушли вперед, в будущее, и оставили за собой нить бытия, за которую я способен цепляться. Далеко вперед ушли они – и сколь тянется сия прядь судьбы, я неспособен погибнуть. – Он всмотрелся в машинерию, в треск и рев вокруг себя и спросил: – Что это за клетка?

– Опытный образец доктора Рамигос. Уменьшенная модель машины на Чутком. Я попыталась оторвать от вас то, что в вас… воплотилось. Но это вы и есть. – Она зыркнула на ряд приборов со стрелками, встроенных в стену. – Механизм маломощен, чтобы сковать божество, наподобие Ткача Судеб, но справляется с… тем, кто вы.

– Я – Ткач Судеб, – провозгласил шпион. – Мне поклонялись в Ишмире и Северасте. Но когда Ишмира напала на Севераст, я был расколот. Когда моего двойника, мою тень уничтожат, я опять стану завершенным, единым Ткачом Судеб. – Он пожал плечами. – А коли не выйдет, у меня останется моя месть. Я поведу с ними свою тайную Божью войну. Я сброшу их алтари и сожгу их храмы, даже если буду вынужден действовать под этой маской из плоти. – Он распростер руки шире. – Теперь ты знаешь меня. Поклонись мне и будешь первой из моих святых, моей новой жрицей.

Эладора покачала головой:

– Это вы обещали и Эмлину?

Синтер застрелил его наповал. Машина взревела снова.

Возвращаясь на этот раз, он чувствовал себя беспомощным, новорожденным. Словно морской рачок во время линьки, мягкий и уязвимый, пока не обрастет панцирем.

– Без божьей бомбы вам меня не убить.

– Пока машина работает, ты тут привязан, – рявкнул Синтер.

Он улыбнулся. Круг вызова уже угасал. В эфирных моторах кончится энергия; живые мозги в баках не слишком-то долго смогут повторять секретные молитвы его удержания. Эфирограф – хрупкий прибор. Он убьет Алика, уберет эту приставучую связь с Эмлином – и скроется. Если есть время, то найдутся любые возможности.

– Вам меня не удержать.

Синтер опять застрелил его. Он сформировался заново и тут забыл, сколько ног полагается людям. Он подкосился и рухнул, пальцы, как паучьи лапки, засучили по полу, пытаясь волочь за собой мертвый груз тела.

Эладора вздохнула. Махнула рукой, и Синтер выстрелил еще раз.

– Я знаю, что бывает с богами, когда их уничтожают много раз.

И опять.

– Вы будто изнашиваетесь, не так ли? Каждый раз… урезает вас, умаляет. – И еще выстрел. – А вы, если на то пошло, всего лишь мелкий божок.

Синтер снова застрелил его.

Когда он сформировался на этот раз – замедленно, болезненно, вытягивая субстанцию своей сути из эфирной паутины, с тягучими и загнившими мыслями – Синтер приставил пистолет к его лбу. Горячее дуло к его смертной коже.

– Теперь ты работаешь на нее, – прорычал священник, указывая на Эладору. – Понятно?

Шпион не знал, переживет ли еще одну смерть. Он сдался.

– Меня это вовсе не радует, – проговорила Эладора. – Я лишь стараюсь как лучше, ради моего города. До этого я заключила сделку с богами куда хуже вас.

Перемирие устояло.

Трое участников Божьей войны условились о том, что Гвердон – совместная, нейтральная территория. За морями боги, драконы и легионы мертвецов могли себе драться, но не здесь, не в городе. Порой в договоре возникали прорехи – измены, спорные инциденты, но в целом мир выстоял. Городских властей чудесным образом оповещали о возможных угрозах; замыслы о возобновлении военных действий пресекались с минимумом пролитой крови.

Гвердон приспосабливался к новому режиму. В природе города было заложено преображаться, отстраиваться поверх обломков. К осени вновь открылся порт, оживленнее прежнего – боевые корабли трех стран соревновались за места у нейтральных причалов. Парламент временно переехал во дворец патроса, пока восстанавливались укрепления на Замковом холме; городской дозор занял старые катакомбы и усыпальницы на Могильном. Случались и чудеса, отныне город перестал быть безбожным. Жрецы-менялы Благословенного Бола наводнили рынки и лавки, благословляя городскую торговлю. Безглазые духовидцы Дымного Искусника продавали фантазии и грезы на Долу Блестки. Виадук Герцогини заменил временный мост – он висел на крюках, зацепленных за облака. Новый город больше не выходил из ряда вон – теперь чудеса творились повсюду.

Одним зимним днем Эладоре Даттин сообщили, что ее мать умерла.

Карета застряла в полупромерзшей грязи проселочной дороги. Барсетка соскочила на землю и, приложив недюжинную упырью силу, вытолкнула задние колеса. Потом залезла обратно, от дыхания на холодном воздухе шел пар. Эладора дала ей платок, чтобы Барсетка вытерла когти и не запачкала свое новенькое траурное платье из бархата.

– Спасибо, мисс, – сказала упырица. Она уселась на место. – Что это за штуки, там, в поле?

Эладора посмотрела туда.

– Лошади.

– Ого. Они почти как на резьбе в церквях Хранителей! Красивее, чем рэптекины. Интересно, на что они похожи на вкус? – Городской упырь, куда деваться. – Жалко, что Карильон не смогла приехать.

– Оно и к лучшему, – молвила Эладора. – Она никогда не была здесь счастлива. – «А я?»

Она озирала бесконечные снежные поля и леса, маленькие деревенские дома и сараи. Седые небеса над седой землей.

Она заметила быстрое движение высоко в облаках, седую завесу разорвал дракон, закружил над землей, выслеживая добычу. Эладора мысленно напомнила себе перекинуться словом с лириксианским послом. Драконы залетают слишком делеко от выделенных им угодий близ города; для договора о Перемирии в этом ущерб невелик, но нельзя закрывать глаза ни на что, касающееся занебесных чудовищ. Надо посоветоваться с Аликом, узнать, что у них есть на посла – мотивировать его решить этот вопрос без лишнего шума, а не рисковать оскорблением джирданской семьи, предъявляя претензии лично дракону.

Дракон, разочарованный пустынным ландшафтом, скрылся в облаках.

Вдалеке по мерзлому полю брел фермер с опущенной головой, он и не заметил громадной зверюги в небе.

Похороны посетило больше народу, чем Эладора рассчитывала. Циничная часть ее разума предположила, что люди пришли сюда в основном просто погреться. Сафидистка Сильва просила кремировать себя на погребальном костре из священного дерева, а не опускать тело в трупную шахту. Костер воздвигли на небольшой деревенской площади посреди Вельдакра. Большинство скорбящих были односельчане, в основном родственники по линии Даттинов. Несколько младших сановников из Гвердона; епископ-другой из Хранителей. Мхари Воллер отсутствовала, однако, как гласила записка, роскошные духи с ароматом чудесных цветов были от нее. Эладору посадили в середине церкви, на ближнюю к алтарю скамью, к телу матери. И чередой брели мимо, принося обязательные соболезнования.