В его ладони вспыхнула спичка. А саперы принесли с собой подрывной заряд.

Он пырнул Рамигос ради одного – отвлечь, отвести внимание от заградительной стены, чтобы он мог…

Стена взорвалась. Белый, живой камень Нового города растрескался вмиг и осыпался, жемчужные осколки отпали слоями, как откололись от айсберга. Лавина искристого песка вспучилась и брызнула во все стороны, разлетаясь по пещере вместе с обломками. Раздались крики боли, вопли живых инженеров, застигнутых взрывом. Многие погибли. Даэринт перекошенно лежал и истекал кровью.

На мгновение Тереванту открылась за проломом та, другая пещера. Она теснее набита утварью, чем здешнее кладбище негодных железок, и внутри нее механизмы выглядели более цельными. Саркофаг для собранного со всего Гвердона зла.

И в это самое мгновение он увидел два громадных, запечатанных сосуда-близнеца. Ненависть кипела в них, занебесное исступление, столь безудержное, что он тоже проникся им с одного только взгляда. В этих массивных контейнерах расколотые останки Черных Железных Богов. Триста лет Хранители держали их в колоколах бездумными и бессильными божествами. Теперь они – не доведенные до конца божьи бомбы. Уже не бездумные, но неспособные мыслить ни о чем, кроме уничтожения. В то же мгновение его взгляд упал и на другие зловещие образы. Чаны с восковой коркой, где извивались до сих пор живые творения. Громоздкий составной механизм со вставкой из женского лица, отлитого в стали. Эфирные двигатели, по-прежнему издающие жуткий колдовской перестук. Вещи без имени, скользящие, пульсирующие, вопиющие.

Его окатило взрывной волной, и послышался нечестивый рев замурованных за стеной тварей. Взрыв снес эту стену, и мерзостная жуть посрывалась с цепей. Порочные, истерзанные, безобразные ужасы, исчадия скверны, умноженной от их собственных мук.

Он глядел в алхимический ад. На все худшее в этом мире, прошедшее перегонку, очистку и преобразованное в металл и стекло.

Но глядел одно лишь мгновение.

Невероятно, но взлетевшие на воздух обломки вдруг замерли. Задвигались в обратном порядке. Разбитая на осколки стена собралась нацело и опять поднялась. Новый камень, белоснежный, как алебастр, лучащийся своим божественным светом, потек, заполняя разломы. Саркофаг запечатывался заново. Все алхимические кошмары и расчлененные боги опять под надежным замком.

На краю пещеры Мирен возрыдал бессловесным, разочарованным воем и исчез насовсем.

На краю пещеры Карильон Тай, потрясенная успехом сотворенного чуда, бросила ему вслед:

– Выкуси!

Пробираясь по улицам Нового города, Эладора главным образом ориентировалась по звуку. Пока она идет в сторону виадука Герцогини, то движется в примерно правильном направлении, ведь на виадуке стоят артиллерийские части. Следовательно, надо идти в сторону пальбы. Она научилась отличать лающий вскрик одного орудия от других, разбирать, когда ревут большие пушки на Мысу Королевы, а когда дробно гремят портовые гаубицы меньшего калибра.

Алхимическому шквалу орудий отвечал божественный гнев. Дымный Искусник багровым туманом чертил знаки, светящиеся на ночном небе: посмотришь на один – и тебя охватит помешательство. Верховный Умур метал молнии. Кракены на мелководье со свистом испускали бритвенные струи в глубь суши, направляя серебристый поток взмахами щупалец. Водные брызги были жидкими копьями, пронзали и резали.

Людские потоки стекали с Мойки, Дола Блестки и рыночных кварталов – они искали убежище в разветвленных подвалах и упырьих ходах Нового города. Неплохой в общем замысел. Новый город – это небесное благо, запечатленное в камне. Тверды его божественные устои, неприкосновенная святость еще витает над ним, охраняя от чужеродных чудес. Да, в нем тоже небезопасно. Нигде в Гвердоне безопасных мест не осталось, нынче здесь безумные боги. Но тут лучше, чем в Мойке.

Показался парламент на вершине Замкового холма, по ту сторону Мойки. Двадцать минут проворной ходьбы вчера. Самоубийственное путешествие сегодня. Она дрожала – промокшая, босая.

Стражник в противогазе жестом велел ей присоединиться к толпе спешащих в укрытие.

Она покачала головой, спросила, где ближайший околоток дозора. Из-за гвалта он сперва не расслышал. Пришлось ему отстегивать маску и подставлять ухо – под маской он до ужаса молод и напуган тоже до ужаса.

– Где ближайший участок дозора? – крикнула она, протягивая отсыревшее письмо, якобы от Келкина.

– На площади Мужества – но там все погибли!

– Мне нужен эфирограф!

Следующий самый близкий участок, как узнала она, был на западном склоне Священного холма, но там шла ожесточенная схватка, пробираться рискованно. Она двинулась по дуге Нового города, перебежками от переулка до переулка, от прикрытия до прикрытия. Миновала еще пару скоплений спасавшихся жителей, но вскоре улицы опустели, и вот она в одиночестве.

Где-то неподалеку стрельба, топот бегущих. Вопль разрыва вспышки-призрака. Грохот поступи боевых святых, преодолевающих склон. Везде побоище, но почему-то все время не с ней, будто она то и дело промахивалась. В гробовой тишине промчалась по бульвару, и как только оттуда убралась, огонь стрелков превратил его в площадку скотобойни. На последствия она натыкалась не раз. Вот золотые истуканы, теплые на ощупь, застыли в крике. Вот дюжина солдат насажена на копье Жестокого Урида, а сам полубог в гнезде на развалинах лавки портного колет о тротуар черепа, как дрозд ракушки улиток.

То ли Эладора такая везучая, то ли снискала благословение, но она невредимой пересекла весь Новый город. Благословение было более вероятно, и, уходя, она шепнула камням пару слов благодарности.

Далее потянулись уже полузнакомые улицы. Дол Блестки, где она проводила дни ученичества, ныне сомкнут, сплетен с Новым городом. Крутые ступеньки вынесли ее на северный скат Священного холма, где начинался Университетский район.

Артиллерийскую позицию разместили на газоне перед учебным корпусом. Корректировщик заорал ей с крыши библиотеки прятаться, и вид любимого факультета, превращенного в крепость, растревожил ее отчего-то сильнее всего остального. Страшным событиям место в Мойке, Пяти Ножах или в Новом городе; войну пусть прочат в парламенте и на Мысу Королевы – а университету полагается быть неприкосновенным и неизменным. Здесь ее дом.

Участок дозора остался в памяти местом, откуда однокашники озорства ради стащили шлемы стражников. Еще туда отводили трезветь пьяных студентов, которые совершали роковую ошибку – пересекали невидимую черту между Долом Блестки и Священным холмом. Теперь околоток стал укрепленным бункером, и группа суровых наемников стояла снаружи в ожидании, когда их снабдят защитными противогазами.

Тоненький голосок из глубин сознания сообщил ей: это значит, что они собираются применять стелющийся газ. Другой тоненький голосок зашелся криком отчаяния.

Сотрудник дозора остановил ее на входе, и она предъявила свое намокшее предписание.

– Мне нужен ваш эфирограф.

Он взял у нее бумаги, вчитался.

– Здесь написано про катер до острова Чуткий, чтобы забрать заключенных. Нигде не сказано про использование эфирографа.

Эладора холодно воззрилась на него:

– Я представляю господина Келкина, а на город совершено нападение. Мне нужно воспользоваться вашим устройством.

Он уступил:

– Хотите рискнуть – валяйте. Той ночью окаянная машина сбрендила, и с тех пор мы не получали ни одной разборчивой депеши. Приходится посылать гонцов.

Он проводил ее в небольшой закуток в недрах участка, где на великолепном столе, наверняка позаимствованном в университете, стоял эфирограф. Комнату ремонтировали совсем недавно. Стукнула мысль о том, что она живет в промежутке, который однажды назовут очередной исторической эпохой. На полке рядом с «Духовной и светской архитектурой Пепельной эпохи» будет стоять… что? «Святые песнопения и перспективные изобретения в Посткризисную эру»? Или «Чрезвычайный совет Гвердона: скоропалительная и роковая ошибка»?