В легких полно воды. В голове полно богов.

Адро, не церемонясь, выпихивает ее из воды, швыряет на плот, как мешок с илиастром. Подтягивается сам, кряхтит, переворачивает Кари, чтобы ее выташнивало за край. На груди моряка кровоточит свежая рана. След от укуса.

– Надо. Обратно… – стонет она между залпами морской воды и рвоты. Ее рвет поблескивающим илиастром, и Кари сама не знает – то ли это мистические последствия видения, то ли она работала с сырым веществом слишком много.

– Я дергал веревку, – произнес Рен, – как только их увидел.

Кари подняла голову – на плот надвигалась тень гхирданского моторного судна. Чародейка в броне стояла впереди, будто носовая фигура, отлитая из вороненой стали.

Пока поезд проносился под Гвердоном, Бастон сидел в молчании. Вир нервно поеживался, удаляясь от безопасного Нового города. Тут, внизу, жарко, воздух насыщен копотью и паром. Во вспышках огней представали разнородные картины туннелей – здесь кирпичная стена в капельках воды от замурованной поблизости речки, там размалеванная рисунками арка. Дальше темнота, темнота, упырьи глаза, опять темнота.

– Мой двоюродный брат… он стал немного не свой, – начал Вир, понизив голос. – Ты был с ним, когда это началось. Расскажи, что ты знаешь об этой штуке, которая с ним разговаривает.

– Не надо говорить об этом вслух, – буркнул Бастон. – Не здесь, не сейчас. – Они ехали выполнять задание.

– Именно здесь говорить об этом и надо. Тут он нас не подслушает. – Вир покачал головой: – У нас дома, в Лириксе, святых сажают в сумасшедшие дома, которые называют монастырями. Для их же защиты. У святых глаза прикованы к небу, а смертный мир они не замечают. Не видят, какой несут вред. Мы святых в наши дела не берем. – Он скороговоркой пробормотал перечень проклятий или молитв на лириксианском, затем взглянул на Бастона: – Мы встали на опасный путь. Без надзора над ним он может слишком далеко зайти. Втравит нас в беду.

– Не сейчас. – Бастон придвинулся. – Тебе же придется говорить от имени брата? Тогда сожри свои колебания к херам. Скажешь Манделю, что, если он не хочет кончить как Дредгер, пусть соглашается на сделку. Больше говорить ничего не нужно, надо только показать в себе сталь. Если дашь слабину, они ни за что не примут пепел.

Вир ощерился:

– Ты-то даже не Эшдана. Нечего так со мной разговаривать.

– И что, – спросил тихо Бастон, – ты по этому поводу сделаешь?

Похоже, ответ – ничего. Вир отодвинулся и вжался в сиденье, отстраняясь от Бастона как можно дальше. Скрюченный тревогой и желчью гхирданец выглядел сейчас как удавленник. Опять забормотал под нос, на этот раз, очевидно, проклятие. Самое смешное, что чутье Бастона было согласно с Виром. По натуре Бастон был осмотрительным, что и требовалось от ближайшего помощника. Ему полагалось следить, чтобы босс не вляпывался в опасности, не заносился сверх меры. Чтобы главный действовал практично, а не отважно гонялся за недостижимыми грезами. Так всегда поступал сам Бастон. И где в конце концов оказался? На обочине, выкинут за ненадобностью в изменившемся городе. Переборщишь с осторожностью и окажешься на обочине жизни.

Великий вождь обязан обладать одним качеством. Способностью видеть разницу между тем, что выполнимо, по мнению других, и тем, что возможно достичь на самом деле. Уметь выбиваться за рамки самого себя. Это называется «катализатор», при нем работают вещи, иначе немыслимые. Конечно, если зайти слишком далеко, то опасным, даже взрывоопасным, станет и это качество.

Бастон пробежался по собственному перечню – мастеров Братства. Идж, разумеется, был превосходным примером вождя, который осознавал все возможности, но слишком далеко зашел. Он подарил Братству мечту и цель, предупредил о растущей силе алхимиков, о том, что те окажутся бездушнее любого жреца или бога. Но Идж давил слишком сильно – и город его оттолкнул. Вождь умер на виселице, когда Бастон был еще пацаном.

После Иджа прошла череда малозапоминающихся личностей, боссов, которые лишь пытались не дать Братству распасться. Даже их имена расплывались в памяти Бастона – Томас Шлюший Сын, Старрис, Гэйрн Корабельщик. Все они были осмотрительны по натуре. Бастон знал, что если когда-нибудь дорастет до мастера, то встанет в их ряд.

Потом пришел Хейнрейл. Даже через столько лет Бастон не до конца понимал, куда Хейнрейла причислить. Тому удавались вещи, по мнению всех остальных, невыполнимые – но его поступки были неправильными. Брать в дела чародеев и других страшилищ, типа Холерного Рыцаря, совершать сделки с ползущими. Продаться алхимикам. Извращенный взгляд на пределы возможного. Главарь принял Братство под свою ответственность и извратил его. Бастона тоже извратил, приставив подручным к Холерному Рыцарю. Никто не отрицал хитроумие Хейнрейла – он провел Братство сквозь пламя свечек, торговался с алхимиками, делал денег больше любого предшественника – но слишком высокой ценой.

Шпат, Шпат – несбывшаяся надежда. Полная моральная ясность Иджа, но смиренная горем, пониманием расплаты за неудачи. Со Шпатом на месте мастера Братство могло бы стать не просто воровской шайкой – настоящим движением, силой, способной взяться за колеса бесчеловечного механизма города и раскрутить их в обратную сторону. Сам по себе Раск лишь ухарь, лезущий на чужую поляну, избалованный драконий князек, без понятия о гвердонском прошлом и смысле Братства. Но Раск не сам по себе. С ним благословление сына Иджа, с ним плечом к плечу стоит Бастон. Из него мог получиться вождь, который сегодня так необходим, а что чужестранец – и пусть. Ведь это же так по-гвердонски! Здесь все кто откуда. Даже первые люди, заселившие город, сперва нашли его заброшенным и пустым.

Однако есть еще и дракон. Есть и дракон. Бастон сунул руку в карман и нервно потер друг о друга белые камешки, как священник перебирает четки.

Поезд заскрежетал и остановился. Бастон открыл дверь на платформу, в толпу заводских рабочих с тусклыми лицами, и закашлялся от испарений здешней подземки. Маревые Подворья.

Вопрос с драконом откладывается на завтра.

На сегодня хватит разборок с «Манделем и Компанией». Вообще-то, разборок с «Манделем и Компанией» хватит на целую жизнь. «Мандель и Компания», выражаясь буквально, – это крепость. До того как Гвердон расширился в размерах и влиянии, старый город защищали стены и башни, и цеха Манделя расположились у их границ. Большую часть старых стен давно растащили падкие до кирпича каменщики, но не здесь. Форт Манделя отчасти вобрал в себя древний оплот, новые укрепления громоздились на старом камне. Местами пролегали выбоины, должно быть, сообразил Бастон, еще с осады трехсотлетней давности, когда Хранимые Боги низвергли культ Черного Железа. Если старое строительство уцелело, то это подтверждало достоверность слов Хейнрейла о секретном туннеле – но необходимо убедиться в этом наверняка.

Маревые Подворья раскинулись вдоль прежней стены. Индустриальный пейзаж – пучки трубопроводов, что расползались, как исходящие паром стальные кишки, ангары, фабрики и угрюмые в багровом зареве переработочные цеха. Дороги здесь широкие. Так и должно быть, иначе не пройдут груженые фуры на рэптекиновой тяге, колесящие между фабричных зданий. Поодаль, как скелеты-великаны, возвышались современные башни алхимиков. Сплошь сталь, листовой металл и выращенная в чанах кость вместо подобающего городу темного камня.

Крепость Манделя, вероятно, старше остальных Маревых Подворий, зато ее оборона с иголочки, новая. Местные сторожа обходили периметр в шлемах с тавматургическими линзами и дыхательными масками, совсем как у городского дозора. С противочарами, чтобы улавливать зловредные чудеса и волшбу. Человек способен был взобраться на эти укрепления, но Бастону не нравились щели между плитами. В таких темных провалах можно спрятать что угодно. Жала. Зеленую слизь. Дымолезвия, извергающие взвесь, что отсечет тебе пальцы. Четыре стены образовывали вокруг предприятия Манделя квадрат; наливные баки и эфирные чаны высились над парапетом, позволяя предположить, что внутренний двор заполнен промышленными установками.