– Простите, ваше величество, – сказала я, отворачиваясь. – Мне не следовало это говорить. Я не подумала…

– Урок номер пять: никогда не проси прощения. Боги никогда не ошибаются. А чтобы править империей, нужно быть богом. Вину должен взять на себя кто-нибудь рангом пониже.

– Например, мой дед?

Слова слетели с губ прежде, чем я смогла их остановить.

Брови императора Кина сошлись вместе.

– Урок шестой, – проревел он. – Не высказывай предположений о том, чего не знаешь. Император служит своему народу. В тот день, когда народ начнет служить императору, империя падет. Запомни это, Мико, запомни как ничто другое. Крестьянам нет пользы от войны.

– Но крестьянам не станет лучше, если они покинут свои дома, вместо того чтобы защищать их, – сказала я, понимая, что поступаю неразумно, но мне отчаянно хотелось сменить тему и увести разговор в сторону от моей семьи. – Что-то ведь нужно сделать.

– В смысле, подписать мирный договор? Или согласиться на брак доминуса Лео Виллиуса, единственного сына его святейшества иеромонаха, с моей дочерью, принцессой Кисии Мико Ц’ай? Ах да, но ведь он же погиб, и ситуация в мире снова изменилась. Хрупкие альянсы распадаются. Враги приближаются и кружат, как волки, давят со всех сторон, пытаясь добиться своего, пока однажды не надавят слишком сильно, и тогда…

Император Кин перевернул доску, и фигуры рассыпались по полу деревянным дождем.

– …и тогда все рушится и боги не помогут.

Я вздрогнула от удара доски по полу.

– К несчастью, мир существует не по твоему разумению. Назови это последним уроком, Мико Ц’ай. Мир не собирается ждать. Люди не будут ждать. Нет в мире справедливости. Некоторые люди сражаются всю жизнь, а в итоге умирают, подавившись косточкой.

– Но боги…

– Нет никаких богов. Есть только люди. Но если ты можешь дать людям надежду… – Он раскинул руки. – Ты становишься кем-то вроде бога. Правда, даже такая власть не спасет тебя от косточки. Спокойной ночи, дорогая.

Оглушенная и онемевшая, я встала с кушетки, сжимая дрожащие пальцы. Я поклонилась, хотя на помосте казалась себе такой нескладной, слишком высокой.

– Спокойной ночи, ваше величество.

Больше он ничего не прибавил, ни в этот момент, ни когда мои сандалии шаркнули по глянцевому черному полу. Я прошла в темноте к дверям, оставив тронный зал в полном распоряжении императора, сидящего на Алом троне, словно одинокий часовой перед надвигающейся бурей.

Кассандра

Я вытащила из сапога фляжку и глотнула Пойла. Вокруг щебетала лесная живность. Кроны деревьев неплохо укрывали от солнца, но после дневного перехода я вся взмокла от пота, будто попала под дождь. От меня воняло. Рана на руке болела. Заполонившие влажный воздух комары пытались угнездиться в моей плоти. Но хуже всего была жестокая тишина в голове и ощущение, что собственная кожа маловата мне на три размера.

– Куда мы идем? – окликнул меня доминус Виллиус, подойдя к месту моего привала.

Я сунула фляжку обратно в сапог и встала.

– Куда-нибудь в безопасное место.

– Безопасное для тебя или для меня?

– Если б я собиралась тебя убить, то сегодня бы и убила, – сказала я. – Но, пожалуйста, если тебе тревожно оставаться со мной, выбирай собственный путь.

Я опять двинулась вперед, сопровождая каждый шаг потоком проклятий. Это помогало заполнять пустоту, которую был бы не в силах заглушить даже глоток Пойла. Заросли были густые и спутанные, по пути я оторвала гибкую ветку от какого-то вечнозеленого дерева.

– Кисианцы даже не услышали твоего приближения.

Четверо поднимались вверх, рассредоточились, чтобы выследить нас, но императорский алый цвет среди зелени очень заметен. Лишь один успел вскрикнуть от испуга.

– И ты вернула мертвое тело к жизни.

Я остановилась. Солнце опускалось, золотые лучи пронзали полог ветвей, как-то слишком весело щебетали в вечернем свете мелкие птички.

Джонус умер. Его спину пробила стрела – та, первая. После этого в него стреляли еще. Но это не мои ноги бежали к нему с холма. Не мои руки тянулись к нему. Там сгорала Ее надежда. А теперь вместо вечного звучания Ее голоса – тишина. Не покой, нет, скорее, это как расчесывать забытую рану.

Я все шла, сама не зная куда.

– Как ты сумела…

– Нужно подыскать место для ночлега, пока не стемнело, – сказала я. – И у нас есть время добыть что-нибудь поесть.

– Ночевать? Вот здесь?

Я снова остановилась, Божье дитя тоже встало за моей спиной.

– Да, прямо здесь. Ты видишь поблизости город? А деревню? Или, может, постоялый двор?

– Нет, но там, у дороги…

– Там, на той дороге, тебя как раз и будут искать. Если хочешь жить, тебе нужно пока оставаться в тени.

Голова склонилась, а взгляд стал теперь слишком мудрым для такого молодого лица.

– Ты ведь знаешь, кто я.

– Знаю. Ты мертвец.

Его губы изогнулись в печальной улыбке.

– А ты – мой палач.

– Горничных никто не берет в расчет.

Я продолжала путь вверх по холму и высматривала удобное место, не заботясь о том, идет ли он вслед за мной. Его смерть – исполнение моего контракта, но мой нож оставался в ножнах. Мне нужно время подумать.

А Она меня поддержала бы, похвалила за сострадание к несчастному юноше, такому напуганному, очутившемуся так далеко от дома… Но Ее нет, и меня хвалить некому, так что я ускоряла шаг, предоставив доминусу Виллиусу поспевать за мной как сумеет.

Уклон сменился небольшим ровным участком на гребне, где места с трудом хватило бы для палатки, но это неважно, поскольку палатки у нас не было. Ковер густой травы и подлеска сбегал в овраг по другому склону. Внизу струился ручей, едва заслуживавший такого названия.

– Вот здесь и остановимся. – Я повысила голос, чтобы слова донеслись до молодого человека, который, согнувшись, карабкался по склону. Переводя дыхание, он поднял руку в знак того, что услышал. – Я поищу что-нибудь поесть, а ты разведи огонь.

Он не ответил, лишь опять поднял руку, и я пошла искать, кого бы убить. Голодной я себя не чувствовала, но необходимость двигаться дальше и действовать была сильнее боли, бурлившей в моем животе.

Чуть позже я с парой кроликов вернулась в наш так называемый лагерь, где обнаружила доминуса Виллиуса корпящим над грудой палок. Огня не было, зато было много дыма. Закашлявшись, я попыталась разогнать дым, но он клубился, как рой рассерженных пчел. Я подождала, наблюдая, не удастся ли его светлости раздуть огонек, но он только кашлял еще сильнее.

– Вот так разжигают очаг в Цитадели мира? – поинтересовалась я, бросая к его ногам кроликов.

– Мне до сих пор ни разу не приходилось разводить костер, – огрызнулся он и пнул кучу дымящихся палок мыском прекрасного сапога.

– Наверное, ты и кроликов прежде не свежевал? А как насчет принести воды и листьев, ты справишься? Они не кусаются, но могут запачкать твои нежные пальчики.

Он встал и откинул с лица прядь бесцветных волос.

– Вот как? Наказываешь меня, обнаружив, что не можешь убить?

Я отпихнула остатки рассыпавшейся дымящейся кучки, чтобы заново развести костер.

– Случился кратковременный приступ совести, – сказала я. – Но если ты не поможешь, это продлится недолго. Вода. Листья. Ягоды.

– Во что, по-твоему, мне набирать воду?

– Найди что-нибудь.

– А листья зачем?

– Не знаю, как ты, а я не желаю спать на камнях. У нас нет постелей, а куча листьев – лучшее, что тут можно раздобыть.

Пока мы обустраивали жалкое подобие лагеря, почти стемнело. Доминус Лео Виллиус набрал воды в полукружья древесной коры. Ее едва хватило, чтобы утолить мою жажду, но когда кролики были готовы, я смогла и сама спуститься к ручью. Еще одно занятие. Мне и так хватало забот – пришлось следить за костром, ворошить его, переворачивать кроликов.

Виллиус уселся в сторонке от дыма и пламени, посматривая на поджаривающихся кроликов.