— Не думаю. Ведь женщин так много.

Коротко и ясно. Ай да Анюта!

— А теперь давайте вспомним, как вы остались с сестрой на даче. Вы можете об этом говорить?

— Выдержу.

— Ваш распорядок дня?

— Вставали рано, около восьми, завтракали, шли на Свирку, на наше место. Брали с собой термос и бутерброды, там оставались до вечера — Марусю домой было не загнать. Возвращались, ужинали и ложились где-то в одиннадцать. Вообще Маруся занималась, я читала. Так продолжалось все три дня.

— Чем она занималась?

— Готовилась к экзаменам в университет.

— А чем конкретно?

— Какое это имеет значение?

— Анна Павловна, я еще не знаю, какие мои вопросы имеют значение, а какие нет. Поэтому давайте не будем спорить.

— Русским языком. Билеты переписывала.

— Что за билеты?

— Экзаменационные. По которым якобы спрашивают в МГУ.

— Где она их раздобыла?

— Петя принес. Ему какой-то первокурсник их дал… что ли…

— Она переписывала, то есть должна была их Пете вернуть?

— Она не успела.

— Билеты так и остались у вас?

— Ну да.

— Опишите свое место на Свирке.

— Маленькая поляна в кустах орешника, березы, камыш. До пляжа минут пять ходьбы.

— Маруся ходила на пляж одна?

— Ходила. Но сексуальный маньяк, с которым она должна была там познакомиться, не найден.

— А по дороге к вашему месту, за эти пять минут, она имела возможность встретить кого-то?

— Не исключено. Тропинка вдоль речного рукава в зарослях. Утром в среду…

— Расскажите об этом дне подробнее.

— Меня уже проверяли. Мы встали в восемь, пошли через поселок на пляж окунуться, с соседкой поговорили о жаре. На пляже нас видели в течение дня, например, продавщица из местного продмага поздоровалась. Вечером Звягинцев, сосед, заметил свет на кухне…

— Понятно. Маруся была общительна?

— По настроению. Вообще-то от нее всего можно было ожидать. Когда мы с пляжа пришли на наше место, она сказала, что чего-то боится: «Не оставляй меня одну, я боюсь». Я хотела отлучиться за хлебом.

— Вы расспросили ее?

— Я поняла так, что это очередной розыгрыш.

— Вот как?

— Она всегда что-нибудь придумывала.

— Она была вруньей?

— Нет. Но непрерывно играла: и в жизни, и на сцене. Потом сама же признавалась в своих выдумках. Она была потрясающе забавна.

— Что значит «играла»?

— Врожденная актриса. Один актер, знакомый Дмитрия Алексеевича, смотрел ее в школьном спектакле, в роли Наташи Ростовой… у них кружок хороший, словесница ведет. Так вот, он сказал, что это Божий дар.

— Однако она не собиралась стать актрисой?

— Всю жизнь собиралась, но вдруг весной передумала. Она как-то с весны переменилась.

— Чем вы это объясняете?

— Очевидно, влиянием Пети, раз она с ним в МГУ захотела поступать. Предприятие безнадежное. Читала Маруся, правда, запоем — это у нас семейное. Но языки, история — середка на половинку. И хотя Петя с ней занимался, университетский конкурс она вряд ли выдержала бы.

— А как она сама свои шансы оценивала?

— По-моему, невысоко. Посмеивалась.

— Вы не знаете, из-за чего они поссорились с Петей, когда в лесу венками занимались?

— Она сказала как-то вскользь, со смехом, что он полез к ней целоваться и получил по шее. Но было ли это именно так — не ручаюсь. Возможно, очередная выдумка.

— Маруся была хороша собой?

— Очень. Ее трудно описать…

— Ну, если она похожа на вас, то конечно…

— Мы — две противоположности. Я — в отца, она — вылитая мама. Очень маленькая, мне по плечо, очень тоненькая… по-старинному: грациозная. Ослепительно черные кудри крупными кольцами, такое пушистое облако. Но главное, в ней было много чего-то, знаете…

— Огня?

— Ну да, жизни. Одним словом, в отличие от меня она и в семнадцать лет кружила головы. Жаль, вы не можете видеть наш портрет. Он у Дмитрия Алексеевича, тот все с ним возится. Мама в центре, сидит на скамеечке, а мы обе возле нее на коленях стоим, как два ангела. Смешно, конечно, но здорово.

— Дмитрий Алексеевич хороший художник?

— Буйство красок. На мой взгляд, слишком много азарта и темперамента. Я бы предпочла большей сдержанности. Но он имеет успех, он, можно сказать, знаменитость.

— Так, вернемся к среде.

— Мы пришли с речки в восьмом часу, перед сном я заглянула в светелку. Маруся уже лежала в постели и читала.

— Что?

— «Преступление и наказание». По программе.

— Она спала в ночной рубашке?

— В пижаме.

— Окно было закрыто?

— Мы закрывали на ночь, родителям обещали.

— В чем она исчезла?

— В пунцовом сарафане, в котором обычно ходила на речку, и в купальнике.

— В купальнике? Вы купались по ночам?

— Никогда.

— Но она зачем-то переоделась ночью… и босая…

— Да, «вьетнамки» так и стояли у дивана.

— Она ходила в Отраде босиком?

— Нет.

— А что-нибудь вообще тогда пропало с дачи?

— Красная шелковая шаль, огромная, еще бабушкина. Она ее очень любила, вот Наташу Ростову в ней играла, — Анюта помолчала. — Но тут какая-то странность. Мне кажется, эту шаль я видела на стуле в светелке в четверг утром, как Маруся исчезла. А вот потом, когда милиция вещи осматривала, шали уже не было. Но, может быть, я ошибаюсь.

— Интересно… Скажите, кто-нибудь из-за забора, из рощи, мог видеть, как она, например, раздевалась?

— Забор сплошной и сад весь заросший. Пол-окна закрывает куст жасмина. Чтобы ее в светелке увидеть, надо подойти к окну вплотную. Кстати, и диван из окна не виден, он в углу за письменным столом.

— Вы сами спите крепко?

— Когда как.

— Во сколько вы заснули той ночью?

— В двенадцатом, проснулась около семи, встала воды напиться и свет увидела на кухне. Удивилась, заглянула в светелку: Маруси нет.

— Значит, речь идет примерно о семи часах. И вы ничего не слышали?

— Ничего.

— Анна Павловна, у меня создалось впечатление, что вы, еще толком ничего не зная, восприняли происшедшее как-то сразу трагически…

— Родители уехали при условии, что сестра будет слушаться меня во всем и без разрешения ничего не предпримет. Она была слишком живая и беспечная, понимаете? Но раз обещала маме… И потом: Марусина светелка, пустая, прибранная, окно распахнуто… Вообще, если ее не будили, она могла спать до полудня. И еще эти слова, что она боится…

— Вы ничего не трогали в светелке?

— Нет, только взяла ее записную книжку из сумочки на этажерке.

— Отпечатки пальцев отсутствовали именно на окне? Но в комнате они были?

— Да, конечно.

— Чьи именно?

— Во-первых, Марусины…

— А как определили их принадлежность?

— По ее вещам — расческа, зубная щетка, зеркальце… Провели идентификацию и установили тождество отпечатков, так же определили и мамины: она входила в светелку перед отъездом в Крым.

— А еще чьи-нибудь отпечатки в комнате нашли?

— Мои, например. Папины, Дмитрия Алексеевича, моего бывшего мужа…

— Что же делали Дмитрий Алексеевич и ваш бывший муж в комнате Маруси?

— Они привезли в то воскресенье наши вещи на все лето: чемоданы, сумки… Ну, разносили их по комнатам.

— То есть вы «наследили» все. А Петя?

— Он единственный из нас никаких отпечатков в доме не оставил. Очевидно, он туда не входил.

— Вообще не бывал в доме?

Он впервые приехал в Отраду. Мы все на машине Дмитрия Алексеевича, а он позже на электричке, прямо к обеду. После обеда мы пошли на речку, там они с Марусей поссорились. И до отъезда он просидел в машине. Выходит, действительно в доме не бывал.

— И где Марусина комната, не знал?

— Окно она ему свое показала, когда мы в саду обедали. Похвасталась: живу отдельно, как взрослая. Это я помню.

— До приезда родителей вы сами осматривали дом?

— Да.

— И погреб?

— Да, я спускалась.

— Опишите мне его.

— Там полно разного хлама… мешки, рукавицы садовые, банки, ведра, кадушка пустая, гнилая картошка ссыпана в углу. Папа осенью купил, ценой соблазнился, а в Москву так и не забрали. Родители в июне на выходные ездили на огород и в доме прибрать, но до погреба руки не дошли. На нас с Марусей оставили. Во вторник мы было занялись уборкой, но ей это быстро надоело. Она меня уговорила отложить. Однако в четверг там все оставалось, как перед этим. Я ничего подозрительного не нашла. И папа не нашел.