— Игорь Афанасьевич, вас к телефону!

Маша проводила взглядом отца и, когда дверь закрылась за ним, тихо спросила:

— Мама, как же это все случилось?

…Когда Игорь Афанасьевич вернулся в комнату, Маша, улыбаясь, сказала:

— Папа, ты, оказывается, чудесный агитатор. Даже мама…

Игорь Афанасьевич строгим тоном перебил дочь:

— Прошу быстрее кончать обед. Сейчас к нам приедут.

— Кто приедет?! — одновременно воскликнули Софья Борисовна и Маша.

Игорь Афанасьевич ответил со скромной гордостью:

— Из штаба народной дружины. За консультацией.

Женщины переглянулись, не в силах сдержать улыбки.

— Папочка, — озабоченно заметила Софья Борисовна, но в глазах ее светились лукавые искорки, — мне кажется, ты становишься чересчур воинственным.

— Я попросил бы… — строго оглядев жену и дочь, начал Игорь Афанасьевич, но тут же досадливо махнул рукой. — Ах, ну давайте же скорее второе!

…Маша едва успела собрать со стола посуду и заменить скатерть, когда в передней раздалось три звонка.

Игорь Афанасьевич сам открыл дверь.

— Прошу, товарищи, прошу. Вот сюда.

Маша оглянулась и увидела Николая, сначала только Николая, хотя он и вошел в комнату последним. Первым с Машей поздоровался Артамонов, потом Коля Маленький.

— Моя супруга… Моя дочь… — церемонно представил женщин Игорь Афанасьевич. — Прошу садиться. Так чем могу быть полезен?

Николай сел на краешек стула и, не поднимая глаз, смущенно, даже как-то деловито принялся мять в руках кепку. Коля Маленький чувствовал себя свободнее и с любопытством оглядывался вокруг. Рассказал о цели их прихода Артамонов, рассказал, как всегда, коротко и деловито.

— Так, так… вот оно, оказывается, в чем дело, — кивнул головой Игорь Афанасьевич. — Понятно, — и неожиданно прибавил: — Я бы, между прочим, на его месте тоже не пришел.

— Почему? — удивленно поднял брови Артамонов.

Даже Николай оторвал взгляд от кепки. В глазах Коли Маленького зажглись лукавые огоньки, и, наклонившись к Николаю, он восхищенно прошептал:

— Сейчас он выдаст… чтоб я не родился!

— Почему? — замявшись, переспросил между тем Игорь Афанасьевич. — Дело в том… э-э, что классный их руководитель не очень… как бы это сказать?.. не очень чуток. Я Блохина встретил в коридоре… и с Ольгой Ивановной говорил… Она его, извольте ли видеть, с урока удалила. Записки он, мол, не принес и домашних заданий не выполнил. Ну, знаете… — он по привычке пожал плечами и развел руками. — Это абсолютно антипедагогично, абсолютно! Я так и сказал, и на меня, конечно обиделись.

— Эх, всю музыку нам испортила! — воскликнул Коля Маленький, но тут же осекся под строгим взглядом Артамонова.

— Досадно, — заметил Павел Григорьевич. — Весьма. Теперь вернуть доверие к нам трудно.

Игорь Афанасьевич сделал протестующий жест.

— Почему вернуть? Вы его не теряли. И я, кстати говоря, тоже. Он парень справедливый и неглупый. Идея! — вдруг обрадованно воскликнул Игорь Афанасьевич. — Или я ничего не понимаю, и тогда… тогда меня надо гнать, или я для него кое-что значу.

Он подбежал к письменному столу у окна, нашел там чистый листок бумаги и стоя торопливо набросал несколько строк.

— Вот! — Игорь Афанасьевич вернулся к Артамонову. Пусть он, Николай, сейчас же идет к Блохину. У него это получится, он умеет. И передаст эту записку. Ручаюсь, Блохпн все поймет и все, что надо, сделает. У этого мальчика при всех наследственных и благоприобретенных недостатках есть душа. Да, да, есть! — с вызовом повторил он и от волнения снял и опять надел очки.

Николай ушел, так и не успев даже двух слов сказать Маше. Он был настолько ошеломлен открытием, что Игорь Афанасьевич — отец Маши, что в первый момент, еще в штабе, чуть не смалодушничал и решил было не ходить к старому учителю. Но тут уже вмешался Артамонов.

И надо же было познакомиться с Машиными родными и побывать у нее дома именно тогда, когда в их отношениях начался разлад. Правда… Николай решился взглянуть на Машу только перед самым уходом, когда прощался, а взглянув, вдруг подметил в ее глазах смущение и какой-то новый интерес к себе.

Что бы это могло означать?

Занятый своими мыслями, он не заметил, как пришел в штаб. Там его ждал Огнев. Оказывается, он специально зашел еще раз, чтобы узнать, чем кончился визит к старому учителю.

— Очень меня эти мальцы интересуют, — пояснил он. Особенно Вктька Блохин.

Услышав, что Николай собирается к нему и даже несет письмо, Огнев задумался.

— Раз уж вы над этими парнишками такое шефство взяли, сказал он, — то надо вам о них все знать. Слушай внимательно…

Когда он кончил, Николай запальчиво сказал:

— Что ж, берем ответственность на себя! — И, вспомнив слова Артамонова, прибавил: — Народная дружина — это сила, Алексей Иванович.

Огнев усмехнулся.

— Добре. Попробую вашей силе поверить.

…Было уже около шести часов вечера, когда Николай появился, наконец, на улице Славы. У высоких ворот с длинными скамейками по бокам, как обычно, отдыхали несколько женщин.

Николай вошел в темный пустынный двор и направился к домику, где жили Блохины. В окнах его горел свет.

Дверь открыла мать Витьки.

— Дома, дома, заходите, — приветливо и грустно сказала она, узнав Николая. — Может, хоть вы его разговорите. Чистое наказание, а не парень.

Витька встретил нежданного гостя угрюмо и настороженно. Волчонком посмотрел на мать и бабку, и те молча вышли из комнаты. Дед был на заводе.

— Ну, брат, дело у меня к тебе серьезное, — сообщил Николай и, подмигнув, добавил: — Знаешь пословицу: «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе»?

— Знаю, — на всякий случай буркнул Витька, хотя слышал ее впервые. Но намек он прекрасно понял и почувствовал неловкость: мужчина должен держать слово, что бы ни случилось.

— Так вот, — удовлетворенно продолжал Николай. — Первонаперво, вот тебе письмо, — и он протянул удивленному Витьке конверт.

Стараясь изо всех сил сохранить на лице выражение равнодушия и солидности, Витька прочел записку.

«Виктор, — писал Игорь Афанасьевич, — учти, я лично поручился за тебя перед штабом потому, что знаю тебя и верю тебе. Не осрами же меня, старика, да и себя тоже. Люди эти хорошие и справедливые, не то что некоторые. Можешь им верить, как мне.

Твой Игорь Афанасьевич».

Никогда еще в жизни не получал Витька таких писем. Он был поражен. Самый уважаемый, самый любимый им учитель, в которого Витька верил, «как в бога», — если бы Витька вообще верил в бога! — обращался к нему с такими словами, будто он взрослый, будто он лучший его друг. Выходит, и эти люди из штаба тоже его друзья? А маленькое его сердце, затравленное, испуганное и исстрадавшееся, так жаждало дружбы, теплоты и участия!..

Но ведь они, все они, не знали самого главного, самого страшного, что случилось в Витькиной жизни!

Николай как будто и не заметил, как задрожали худые Витькины руки, грязные и исцарапанные. Он спокойно, как бы между прочим, как велел ему Огнев, сказал:

— Ну, а насчет того дела не волнуйся больше. Если пойдете на откровенность — все уладим. Наше слово здесьмного значит. Народная дружина — это тебе, брат, не шутка!

— Какого дела? — замирая от страха, спросил Витька.

— Да этого, с Союзом спортивных обществ. Конфеты вы, конечно, слопали, ну, а остальное сами вернете.

«Все знают, — с ужасом и какой-то отчаянной надеждой подумал Витька. — Знают и… и неужто уладят? А может, врет? Может, нарочно?.. Выпытать все хочет, а потом…» Но Витьке так хотелось верить, так хотелось все-все рассказать…

— А пока, — невозмутимо продолжал Николай, будто и не замечая, что творится в Витькиной душе, — пока надо найти Уксуса. К нему у милиции особый счет. И ты помоги, будь другом. Где он сейчас может быть, как думаешь?

— Не знаю… честное слово вот, не знаю, — ответил Витька и, указав на свое разбитое, в запекшихся ссадинах лицо, неожиданно прибавил, как бы отметая даже мысль о том, что он может скрывать Уксуса: — Это он меня так.