Каким образом с документами познакомился Огородников? Не знаю. Он буквально проходу не давал мужу — советовал опубликовать эссе, заклеймить Борисова в «Литературке». Даже намекал, что если этого не сделает Алексей, он сам напишет и разоблачит Борисова. Когда Маврин послал его к черту, Герман Степанович что-то заподозрил. Он как-то проговорился мне, что пытается отыскать следователя, который вел дело. А потом Алеша умер…
Я ответила на Ваш вопрос, Володя?»
Внизу стояла незатейливая подпись: А.Маврина.
Фризе положил письмо на стол. Вспомнил о том, как уговаривал шефа передать «Переделкинское дело» кому-нибудь другому. Что это было? Интуиция? «Всегда надо прислушиваться к своему внутреннему голосу,— подумал Владимир.— Но слишком часто он входит в противоречие с внутренним голосом начальства. Да и какая к черту интуиция! Просто не хотелось открывать для себя неприглядные стороны писательского быта». Он любил литературу и к писателям относился с большим пиететом.
Взяв листки письма и конверт, Фризе разорвал их на мелкие кусочки, положил в большую, принесенную из дома, бронзовую пепельницу — нагая крестьянка с плетеной корзиной — и зажег. Бумага долго не хотела разгораться, и Владимир одну за другой подкладывал в корзину горящие спички, пока, наконец, не обуглился последний обрывок.
«Предать забвению,— прошептал Фризе.— И оставшиеся в живых имеют право на милосердие».
От начальства Фризе вернулся в растрепанных чувствах. Открывая двери своего крошечного кабинетика, он пожалел о том, что пришел на службу. Лучше было бы в одиночестве посидеть дома. Подумать о будущем. Самым неприятным ему представлялось признаться сослуживцам, и в первую очередь Олегу Михайловичу, в том, что ни Генеральный прокурор, ни один из его заместителей не нашли времени его выслушать.
Ему повезло, что, поднимаясь к себе, он никого не встретил. Никто не поинтересовался результатами похода к начальству.
Фризе запер кабинет на ключ, снял пальто, достал из ящика старую обкуренную трубку и голубую железную банку. Когда-то в этой банке был табак «Морской кот». Табак давно кончился и Владимир засыпал в нее «Амфору» из жиденького полиэтиленового пакета. Впрочем, делал он это один-два раза в год. Ведь трубку, фирменную трубку «Дан-хил» с индивидуальным номером, полученную в наследство от деда Владимира Францевича, он раскуривал редко. Лишь в тех случаях, когда бывал чем-то сильно расстроен или озадачен. Когда требовалось предельно сосредоточиться. Как сегодня, например.
Неспешная процедура чистки трубки, осторожного набивания табака, раскуривание, удовольствие первых затяжек, облачко сизого дыма, плывущее в окно, настраивали на философский лад. Полулежа в кресле, вытянув под столом длинные ноги и положив их на стул, предназначенный посетителям, Фризе перестал ощущать себя пленником места и времени. Люди, о которых он думал, представали перед ним в своей реальности, становились более понятными их поступки и легче было проследить внутреннюю связь событий и поступков, о которых он подозревал, но из-за пестрой повседневной сутолоки не мог логично выстроить.
Выкурив трубку, Владимир педантично прочистил ее и снова набил. Но прежде чем закурить, сварил кофе.
Несколько раз свиристел проклятый телефон. Подергала ручку двери Маргарита, окликнула негромко:
— Владимир Петрович! Володя! — Постояла минуту и, не дождавшись отклика, ушла. Прислушиваясь к цокоту ее каблуков, Фризе подумал: наверное, она догадалась, что он заперся в кабинете — запах «Амфоры» и кофе выдавали его присутствие. «Шеф, небось, посылал,— решил он.— Обойдется. А Маргарита не выдаст».
Он пил кофе, пускал к потолку голубые колечки дыма и неожиданно понял, что делает это с большим удовольствием. Даже с наслаждением. Сплина как не бывало.
За час до окончания работы Фризе позвонил шефу.
— Я тебя разыскивал,— сухо проинформировал его прокурор.
— Я докладывал вашему помощнику, Олег Михайлович,— весело сказал Фризе.— Ходил в Генеральную прокуратуру. Зайти?
— Расскажешь завтра. Сейчас я уезжаю.
— Олег Михайлович, разрешите завтра на службе не появляться.
— Что еще случилось?
— Послезавтра должен положить Генеральному подробную записку о деле малого предприятия «Харон». Надо постараться. Возьму документы домой, поеду на дачу, напрягу серое вещество.
— Какие документы? — насторожился прокурор.— Ты что, взял дело у Тапочки?
— Нет. Я неточно выразился. Не официальные документы, а свои записи по делу. То-се…
— «То-се» обязан был передать Гапочке.
— Олег Михайлович, с каких пор следователь должен отдавать свои записные книжки?
Прокурор понял, что Переборщил, и спросил уже не так раздраженно:
— Генеральный тебя принял?
— При личной встрече я вам все досконально расскажу,— с вызовом сказал Фризе.
Прокурор молчал. Наверное, не находил приличных слов, чтобы отбрить зарвавшегося собеседника.
— Так как с завтрашним днем? — напомнил Фризе.
— На дачу, значит?
— Да. В одиночестве можно будет сосредоточиться.
— Хорошо,— неожиданно согласился прокурор и повесил трубку.
«Даже не попросил показать, что я там накалякаю»,— подумал Владимир. Позвонил Ерохину.
— Пробился к Генеральному? — в голосе Димы слышалось восхищение.— Поздравляю.
— Ну, не совсем к Генеральному…— уклончиво сказал Фризе. Не хотелось обманывать приятеля.— Но все же…
Пока Фризе рассказывал о том, что собирается завтрашний день провести на даче за составлением записки по делу о «Хароне», Ерохин несколько раз повторил: «Молодец!» По мере рассказа степень восхищения шла на убыль и последний раз слово «молодец» Ерохин произнес с осуждением.
— Шеф отдал тебе дело? — спросил он.
— Не знаешь ты моего шефа! Я его так разозлил, что он неделю будет мочиться кипятком. Но у меня есть заметки Покрижичинского, фотокопии записок Маврина и голова на плечах. Неплохая голова, между прочим.
— Пока есть,— согласился Ерохин.— Володя, почему бы тебе не пригласить меня? Ум хорошо, а два лучше…
— Два таких ума, как наши с тобой, будут мешать друг другу. Если кого и следует прихватить, то ласковую девушку.
— Ну, ну! Бог в помощь! Не забывай только про свои открытые замки. И про убийцу. Если бы ты взял с собой Большую Берту, а не ласковую девушку, было бы спокойнее. Я что-то забыл — твоя дача на Лесной улице? Дом пять?
— Не вздумай приезжать. Не пущу! Докладная Генеральному прокурору — дело нешуточное. Не хочу осрамиться. Чао.— Он набрал номер Покрижичинского. Майор тут же снял трубку, но по привычке молчал, дожидаясь, когда заговорит звонивший. Фризе слушал его шумное дыхание.
— Евгений Константинович, здравствуйте.
— Угу,— откликнулся тот.
— Это Фризе, из районной прокуратуры. У меня сдвинулись дела с интересующим нас заведением.
— Поздравляю,— без энтузиазма откликнулся майор.
— Я должен написать докладную Генеральному. Завтра засяду на даче за сочинение. Но это между нами. Иначе все может лопнуть.
— А что требуется от моей скромной персоны?
— Могу ли я в докладной использовать ваши заметки и сослаться на вас?
— В полной мере! — не задумываясь, ответил майор.— Говорю по слогам: В пол-ной ме-ре! Только все это — пустая трата времени.
— Дача у меня на Николиной горе. Если что-то новое придет в голову — телефон 541-15-45. Позвоните.
— Пустая трата времени и бумаги,— повторил майор.
Владимир зашел в приемную прокурора. Начальство отсутствовало. Обе двери — в комнату прокурора и его помощника — были распахнуты настежь. Маргарита — уже в шапке — подкрашивала губы, внимательно разглядывая себя в зеркало. Фризе сообщил ей, что завтра отсутствует — работает над срочными документами для большого начальства.
— Утром хоть поспишь подольше,— своеобразно отреагировала девушка на его сообщение.
