— Доброе утро, ваша светлость, — подчеркнуто вежливо и доброжелательно проговорил я, с удовольствием отметив страх, плещущийся в глазах человека, который всего десять минут назад считал себя очень хитрым, мудрым и смертельно опасным. — Вижу, вы не вняли моему совету. Что ж. Очень жаль. Я действительно старался уладить это недоразумение миром. Но, как я погляжу, вы выбрали иной путь. И теперь вам придется пойти со мной.

Дон Диего приподнялся на локтях, жадно хватая ртом воздух и явно пытаясь что-то сказать, но я уже потерял к нему интерес. Повернувшись на шум шагов сзади, я увидел двоих гардемарин, которых, судя по всему, отправил за мной Гагарин, который по привычке продолжал опекать меня изо всех сил.

— Этого — грузим в машину. Добиваем выживших и уходим.

Бойцы бросились исполнять приказ, а я развернулся и все там же неспешным шагом направился обратно к вертолетам.

Здесь мы на сегодня закончили.

— Таким образом, господа, можно заметить, что мы продвинулись уже более чем на… Блин, вы вообще меня слушаете?

Корф готовился к докладу даже тщательнее, чем к экзаменам в Корпусе. И, как и положено гению, требовал уважения к проделанной работе. Будь у него указка, он непременно принялся стучать ей по столу. Или по экрану проектора, или себе по бедру… Или, к примеру, по коротко стриженой голове Камбулата, который изо всех сил старался изображать интерес.

Правда, без особого успеха — и поэтому его благородие барон гневался.

— Слушаем. Слушаем, родное сердце, — вздохнул я. — Изо всех сил внимаем мудрости, так сказать. Просто обстановка — сам понимаешь.

В Петербурге лето выдалось… скажем так, обычным — по тамошним меркам. Погожие деньки радовали и в исключительных случаях даже дарили возможность выбраться на залив и искупаться, однако в этом году северное солнце не переусердствовало и порой его — чего уж там — изрядно не хватало.

Воронеж встретил нас умеренным пеклом, но чем дальше мы продвигались в сторону занятого младшим Морозовым Ростова, тем умеренности становилось меньше. А пекла, соответственно, больше. Дни превращали окружающие город степи в самую настоящую сковородку, а ночи были слишком короткими, чтобы она успевала остыть.

Впрочем, жарко здесь оказалось не только в прямом смысле, но и заодно в переносном: танковый авангард и разведгруппы то и дело наталкивались на группы противника. Остатки разбитой под Воронежем колонны, блокпосты… или самых обычных дезертиров. Судя по обилию помятых вояк без знаков отличия, которых гвардейцы встречали в деревеньках по обе стороны трассы, дисциплина в армии Морозова хромала на обе ноги.

Не знаю, что насчет самого Ростова, но здесь, в паре десятков километров к северу, творился форменный бардак, который порой оказывался куда неприятнее и опаснее осязаемого и плотного сопротивления. Наверное, поэтому старший Морозов и их превосходительства генералы из штаба и предпочли остаться в Каменске — подальше от передовой и хоть самую малость поближе к надежному и теперь уже спокойному Воронежу, куда точно не смогли бы долететь боевые вертолеты.

Мое место было там, среди старших чинов — но почему-то я все равно рвался сюда. В пекло почти у самой у передовой, где вероятность выйти ночью проветриться и наткнуться на разведгруппу иберийского спецназа составляла если не пятьдесят процентов, то уж точно не меньше тридцати. То ли требовало движения молодое тело, то ли я где-то в глубине души хотел поскорее снова заработать ордена и звания — настоящие, с положенным количеством звездочек на погонах.

Чтобы никакой напыщенный иберийский болван больше не смел называть меня прапорщиком.

А может, дело было в Даре. В прошлой жизни я накапливал силу годами, неторопливо поднимаясь со ступеньки на ступеньку. К каждому следующему рангу приходилось идти пять или даже десять лет… раньше. Теперь же я «прыгал» вперед после каждой серьезной схватки, когда резерв опустошался в ноль, а синапсы работали на пределе возможностей. Улучшенное Конфигураторами тело будто само знало, как накапливать мощь — а мне оставалось только дать ему нужную нагрузку.

Штурм Зимнего и победа над Шмидтом заметно приподняли меня над уровнем третьего ранга, а поход на юг «дотолкал» чуть ли не до второго. Если динамика сохранится, то в Ростов я войду уже чуть ли не без пяти минут «единицей»… И тогда Морозову уж точно не поздоровится — как и любому, кто посмеет встать у меня на пути.

Впрочем, до этого нужно было еще дожить — и не сойти с ума от жары и рутины, которую буквально воплощал доклад Корфа.

— Обстановочка та еще. — Поплавский… то есть, его сиятельство Жан-Франсуа де Жуанвиль, маркиз де Морни, закинул ноги на стол. — Ну правда, и так мозги плавятся, а тут еще ты тут со своими диаграммами. И так ведь понятно: мы придем и всех вздрючим. Иначе быть не может. Верно я говорю?

— Верно, — отозвался я. — Но дьявол, как известно, всегда кроется в деталях. А уж в них-то его благородие барон знает толк, как никто другой.

Спорил я исключительно из вредности — после блестящего выступления Жана-Франсуа на заседании Совета в Петербурге его следовало осаживать. Хотя бы и иногда и хотя бы чуть-чуть, чтобы его сиятельство маркиз не позволял себе лишнего. Я готов был сколько угодно терпеть выходки раздолбая-второкурсника в чине унтер-офицера, но капитану разведки иностранной державы по определению позволялось существенно меньше.

При всех его незаурядных талантах и заслугах перед российской короной.

— Понял, ваша светлость. — Жан-Франсуа сложил брови домиком и картинно втянул голову в плечи. — Умолкаю. Слово господину барону.

— Да что-то уже не хочется, — буркнул Корф. — Все равно вы слушать не бу…

Последние его слова потонули в грохоте, донесшемся откуда-то с улицы. Артиллеристы дали нам всего несколько минут передышки и снова взялись за дело. Батарея расположилась на почтительном удалении от командного пункта, однако стадвадцатимиллиметровые гаубицы грохотали так, что стены тряслись наверняка даже в Александровске-Грушевском в четырех километрах по дороге на север. И когда они начинали работать по аэродрому в пригороде Ростова, разговаривать приходилось исключительно на повышенных тонах.

Или не разговаривать вообще.

— Да чтоб их… — Камбулат стянул взмокший на спине полевой китель через голову, оставшись в одной тельняшке. — Вот только этой дискотеки нам не хватало.

— Полагаю, совещание можно считать оконченным? — Я вопросительно взглянул на Корфа и, не дождавшись ответа, продолжил. — Впрочем, неважно — я как раз приготовил для вас небольшое развлечение.

— О-о-о… И какое же? — Жан-Франсуа принялся радостно потирать руки. — Очередную безумную операцию?

— Ни в коем случае, — улыбнулся я. — Всего лишь встречу с нашим старым знакомым. Полагаю, вы все уже успели по нему соскучиться.

Я взглянул на часы, и не успела секундная стрелка поравняться с минутной на отметке «двенадцать», как в коридоре послышались шаги, дверь распахнулась и за ней мелькнула сначала внушительная фигура младшего Гагарина, которую, впрочем, тут же сменила вторая. Тоже рослая и крепкая, но сгорбленная и какая-то униженно-жалкая, будто дон Диего все эти дни просидел в карцере, а не во вполне уютных апартаментах в соседнем доме.

Гардемарины и гвардейцы не слишком-то церемонились с пленниками, однако Одаренных аристократов все же содержали отдельно от обычных солдат и офицеров. А к дону Диего относились особенно трепетно — в конце концов, он был единственным, кто находился на территории Империи легально.

Дипломатическую неприкосновенность следовало соблюдать — хотя бы по мере возможности.

— Доброго дня, ваша светлость. — Я и не подумал вставать, но поклон все же изобразил. — Как вам спалось?

— Отвратительно, — дон Диего, похоже, не был настроен на любезности. — Вы… Вам это с рук не сойдет!

— Ошибаетесь, — усмехнулся я. — С момента вашего пленения прошло почти четыре дня, а Мадрид все так же молчит. Его величество Альфонсо — как и остальные европейские монархи и князья — не спешит высказать хотя бы недовольство, не говоря уже об ультиматуме.