Удар сбил старика с ног, он пролетел с десяток шагов и тяжело упал на дымящийся перрон. Попытался встать, вздрогнул — и обмяк. Я подошел ближе.

Жив. В крови, без сознания, но дышит. Одно движение — и в этой истории можно ставить точку. Но я почему-то не стал этого делать.

Потому что в кои-то веки встретил по-настоящему достойного соперника? Или потому что еще не забыл, как старик, не сомневаясь ни секунды, встал между Елизаветой и лучом смерти, бьющим сквозь потолок, прекрасно понимая, что шансов выжить у него практически нет?

Не знаю. Да и не важно это.

Я повернулся к гардемаринам, оашарашенно взирающим на то, во что превратился еще пять минут назад чистый и аккуратный вокзал, и коротко кивнул.

— Взять его. Наручники, подавитель — и в вертолет.

Я переступил через бессознательное тело Книппера и не спеша двинулся по перрону, туда, где темнело квадратное здание местной столовой. Когда-то здесь подавали весьма недурной гречишный чай. Интересно, не испортился он, за столько-то лет?

Надо попробовать. А то зябко что-то нынешней ночью…

Подъезды к дворцу перекрыли с самого утра. Несколько рядов мобильных заграждений, полиция, гвардия… Бронетехники видно не было — не хотелось давать пищу таблоидам наших заклятых друзей, которые не преминут на весь мир заголосить, что новая Императрица смогла принять присягу только окружив себя целой армией.

Но техника присутствовала — просто в глаза не бросалась. И я, и Елизавета, и, кажется, сам город уже устал от этих повышенных мер безопасности, но тут уж ничего не попишешь — слишком свежо в памяти было воспоминание о пекле, устроенном Мещерским в Петергофе. Тот случай я не забыл — и сейчас держали под таким контролем, что муха не пролетит, не то что боевая машина.

Аэропорт временно закрыт, все вертолеты, за исключением патрульных, в экипаже каждой из которых был офицер гардемаринской роты, назначенный лично младшим Гагариным — на базах. Ввели даже полный запрет на полеты гражданских беспилотников. Нам не нужны были сюрпризы. И чтобы совсем исключить их, вокруг дворца в укрытиях стояло сразу несколько комплексов ПВО.

На бумаге — идеальная схема. Однако в реальности я все равно ощущал знакомое покалывание между лопаток: вроде бы все под контролем, но что-то внутри не позволяло расслабиться.

Тревога без причины — вот, казалось бы, роскошь. Но она спасала мне жизнь достаточно раз, чтобы я прислушивался и к ней, а не только к бездушным цифрам в докладе Корфа.

В ухе ожил наушник.

— Гостей запустили, все готово к церемонии, — проговорил младший Гагарин. — Можно начинать.

— Внешнее оцепление — все штатно, — отозвалась рация голосом Камбулата. — Ничего подозрительного.

— Воздух — чисто. По городу ничего подозрительного не замечено, — Корф несколько мгновений сопел в динамике, и только потом закончил: — На камерах — чисто.

Я не мог рисковать и поставил руководить прикрытием церемонии тех, на кого мог рассчитывать, как на себя самого. И пусть Корф с Камбулатом не вышли чинами командовать такой операцией, в них я был уверен на все сто процентов. И даже чуть больше — ведь в подобных случаях даже абсолютной гарантии порой оказывается недостаточно.

Ребята не подведут. И плевать, что скажут седовласые генералы.

— Отлично, — проговорил я в микрофон. — Не расслабляемся. Смотрим во все глаза. Права на ошибку нет.

Меня не отпускала мысль о том, что Морозова так и не нашли. Очень не хотелось упускать мстительного старика, но сейчас я бы не отказался получить донесение от Корфа, отечественных спецслужб, французской разведке или даже самого черта, что его сиятельство сидит где-нибудь в шезлонге на побережье в Южной Америке. И потягивает коктейль, а не замышляет очередную пакость.

Бог с ним, руки у нас длинные, доберемся до него позже. Главное, чтоб сегодня не нагадил.

Однако такой уверенности у меня не было, и именно поэтому я так и не смог позволить себе расслабиться, как ни старался. Единственная поблажка, которую я сделал себе сегодня — надел парадный мундир вместо полевой формы, из которой не вылезал последнее время. Пистолет в кобуре справа и кортик слева были скорее данью традиции, чем оружием, на которое я полагался.

Сейчас, когда мой ранг добрался до уверенной «единицы», я сам был оружием. Гораздо более смертоносным и разрушительным, нежели то, что я носил на себе.

Пройдя по коридору, я кивнул замершим у входа гардемаринам в тяжелой броне, буквально просканировавшим меня взглядами, и легонько постучал.

— Войдите! — послышалось из-за двери.

Елизавета, стоя у переносного зеркала перед входом в Николаевский зал, молча поправляла платье. Без суеты, без дерганых и неуклюжих движений. Просто выравнивала складку, касалась прически, будто проверяя, все ли на месте.

Но я почему-то не сомневался — и складки, и волосы тут были совершенно не при чем. Племянница нервничала — просто уже давно научилась это скрывать.

— Доброго дня, ваше высочество. Как вы, готовы?

Елизавета помедлила с ответом.

— Готова… Я не могу не быть готова, — наконец, вздохнула она. — Не имею права на это.

— Пожалуй, как и мы все, — кивнул я. — И сегодня, и вообще. Как настроение?

— Как у висельника, — Елизавета смешно наморщила нос, и из-под безупречной маски молодой, но суровую государыни на мгновение выглянула вчерашняя девчонка. — Мне кажется, я сижу на бочке с порохом, а вокруг ходят с факелами.

— Ну, допустим, не с факелами, а максимум с зажигалками. — Я попытался пошутить, но получилось так себе. — Все хорошо. Не надо переживать. Мы все контролируем.

— В последнее время каждый раз, когда мне казалось, что все под контролем, происходило что-то, что переворачивало все с ног на голову, — негромко проговорила Елизавета. — Почему на этот раз все должно быть иначе?

— Потому что все плохое рано или поздно заканчивается. — Я пожал плечами. — Все нормально. Это просто нервы.

— Ты уверен?

Вопрос был не риторическим. Не кокетливым. И даже не подразумевал что-то в духе «успокой меня, скажи что-то хорошее».

Нет. Это был голос лидера. Того, кто по праву желает еще убедиться: рядом с ним не болтун, а человек, на которого можно опереться.

Я кивнул.

— Я уверен в людях. В тех, кто с тобой. Уверен в мерах безопасности. Уверен, что наши враги спят и видят, как сорвать церемонию, но это им не удастся. — Я поднял руку и коснулся виска двумя пальцами. — Слово офицера.

— А… А если он все-таки попытается меня убить?

— Кто? — Я чуть сдвинул брови. — Морозов? Он не идиот. И не пойдет на такое, особенно сейчас. У него нет власти, его приспешники мертвы или арестованы, и без поддержки он никто. Знаешь, кого он сегодня может убить?

Елизавета вопросительно вскинула брови.

— Только себя.

Тревога в глазах напротив сменилась веселыми искорками. Конечно, не исчезла полностью, но все же отступила — хотя бы на время. Кажется, мне все-таки удалось успокоить племянницу.

Жаль только, что на меня самого это не очень-то подействовало.

Впрочем, я действительно верил в то, что говорил: даже если старик окончательно спятил, на то, чтобы прорваться к Зимнему у него банально не хватит сил. Без поддержки армии, без тяжелой техники… Нет, сейчас он ничего сделать не сможет. Хитрая крыса, если и не забыла о своих планах совсем, то затаилась, ожидая, когда получится ударить в спину. Но сегодня…

Нет, сегодня не его день. Определенно.

Я не знал, помогли ли Елизавете мои слова, но плечи ее выровнялись. Послышался легкий стук в дверь, я напрягся, но это оказался всего лишь придворный служитель. Он вошел, поклонился и спросил:

— Ваше высочество… вы готовы?

Елизавета кивнула. И на миг, всего лишь на один миг, ее глаза остановились на мне.

— Идем.

Пока она шла к дверям, я заметил, как напряглись гардемарины. Особая рота. Наши. Те, кто прошёл со мной штурмы, коридоры, битвы за аэродромы и дворцы. Они не улыбались. Они не расслаблялись. Каждый из них знал, что бывает, когда выдохнешь хотя бы на три секунды.