— Прошу меня извинить, сударыня, но слухи я комментировать не собираюсь. — Гагарин на мгновение нахмурился — и тут же снова натянул на лицо лучезарную улыбку. — А что касается Острогорского — он обладает загадочным для меня талантом всякий раз неизменно оказывался в нужном месте и в нужное время. Не сомневаюсь, что так будет и впредь. И даже если героя почему-то не слишком интересуют ордена и титул, которые ждут его в столице, — усмехнулся Гагарин. — То коронацию ее высочества он наверняка не пропустит.

— Что ж… Пожалуй, вы правы. И, ваше сиятельство — позвольте еще один последницй вопрос! — не унималась репортерша. — Фактически, у нас беспрецедентный случай: должность канцлера готовится занять действующий член Совета имперской безопасности… Вы собираетесь также возглавить и Совет?

— О нет. Нет-нет, ни в коем случае. — Гагарин даже не поленился изобразить на лице притворный испуг. — Мне и так предстоит много работы, и я уж точно не собираюсь отбирать хлеб у моего друга — его сиятельства Николая Ильича Морозова. К тому же дело Думы — разрабатывать законопроекты, предоставлять их государыне и далее следить за выполнением ее указов. Мы — власть, в то время как дело Совета — обеспечивать безопасность в столице и во всей стране. — Гагарин снова посмотрел в камеру, улыбнулся и уже совершенно хулиганским образом подмигнул. — Вот пусть этим и занимаются.

С момента моего визита к Елизавете прошла неделя. Полная, насыщенная, выматывающая и вместе с тем до странного тихая неделя.

Обманчивая тишина перед бурей. Когда воздух натянут, как струна, а самые умные и предусмотрительные звери уже прячутся в норы. Или наоборот — убираются от них подальше, чтобы не быть погребенными под толщей камня или земли.

Однако после событий последних месяцев я воспринимал тишину как… просто тишину — и был благодарен судьбе за хоть какой-то отдых.

Гагарин вступил в должность. Без фанфар, без парада, без речей с трибуны. Просто подписал бумаги, обговорил ключевые назначения, забрал печати и запер за собой дверь в канцлерский кабинет.

А уже на следующее утро в городе начались зачистки.

Никаких массовых расстрелов. Никаких «чрезвычайных комиссий». Все чинно, почти вежливо, с аккуратностью и расчетом хирургической бригады. Только вот пациенты этой «хирургии» почему-то дергались, орали и порой даже пытались выскочить в окно.

Сторонники Морозова — бывшие и нынешние, тайные и явные — спасались, кто как мог. Одни пытались улететь: выкупали билеты на ближайшие рейсы в Иберию, Францию и бог знает, куда еще. Клялись, что спешат на конференцию по устойчивому градостроительству, или что срочно нужно отвезти двоюродную бабушку на лечение в Баден-Баден. Другие — паковали семьи в поезда и рвались на юг, в провинции, надеясь раствориться среди степей и забытых станций.

Их арестовывали в поездах, останавливали на досмотрах. В чемоданах — золотые слитки, паспорта на вымышленные имена… Секретари с канцелярским прошлым, «референты» при бывших советниках, сами члены Совета — сейчас вся эта публика медленно, но верно, заполняла казематы Петропавловской крепости.

Кто поумнее — присягали и каялись, принимали новую власть с таким проворством, будто всего этого балагана и не было вовсе. Писали пространные письма: «прошу считать мое участие формальным», «действовал под давлением», «не знал, что исполняю преступные приказы»…

Некоторые действительно не знали. А другим просто везло оказаться незапятнанными. Но даже в тех случаях, когда прямые доказательства вины отсутствовали, я не стеснялся ставить на бумагах особую отметку.

Государственные должности эти люди уже не займут никогда. Впрочем, кажется, они были и не против. Самые хитрые успевали избавиться и от сомнительных знакомств, и от не менее сомнительных капиталов — зато спасали жизни и судьбы семей. Их я не трогал.

Пока что.

Самые недальновидные из сторонников Морозова надеялись просто отсидеться. И очень быстро начинали понимать свою ошибку, но исправить ее возможности уже не имели.

За ними приходили ночью. Без лишнего шума и огласки.

Пара автомобилей со спецномерами, отряд спецназа в камуфляже без знаков различия, тяжелые шаги на лестнице, лязг железа. Двери выламывали с одного удара. Кто оказывал сопротивление — уезжал в мешке. Кто нет — на заднем сиденьи в наручниках.

Темница. Допрос. Изоляция.

Наверняка кто-то считал, что это слишком уж похоже на очередные репрессии. Но с волками жить — по-волчьи выть, и других, более надежных методов я пока не придумал.

А сам Морозов исчез. Буквально растворился в воздухе по мановению волшебной палочки. Последний раз его видели за пару часов до выступления Гагарина по телевидению. Кто-то говорил, что его сиятельство снялся на вертолете и ушел в сторону Ладоги, чтобы раствориться в карельских лесах. Кто-то шептал про подземные ходы под Смольным, про старые убежища… А кто-то был уверен, что бывшего главы Совета имперской безопасности уже давно нет в стране — пересек границу под чужим именем и теперь пьет бренди в какой-нибудь уютной резиденции иберийской контрразведки.

Лично я смеялся над первыми гипотезами и сомневался в последней. Очень не похоже на моего старого друга. Особенно после того, как мне пришлось убить его сына. Уходить — не в его духе. Нет, Морозов просто взял передышку. Притаился в каком-нибудь углу, как матерый волк во время травли, и ждал удобного момента, чтобы отомстить.

Что ж. Я уже давно привык оглядываться по сторонам.

В розыске были и все его ближайшие соратники. Те, кто еще недавно сидел в кабинетах и рассылал приказы по всей стране. Те, кто ставил подписи, когда списки заключенных уходили вниз, в подвалы. Те, кто ходил с папками и высокомерными взглядами, теперь — стали беглецами.

Книппер тоже был среди них

И меня это удивляло — до сих пор. Я считал старика куда сообразительнее. Но то ли он успел слишком сильно замараться, поставив на Морозова, то ли у него были какие-то личные обиды — не знаю. Я не жалел, что не прикончал его там, в безымянном баре, где нас с Гагариным пытались взять четверо высокоранговых Одаренных, но почти не сомневался, что случись нам встретиться еще раз, в живых останется только один.

А город… Город просто жил.

Питер умеет притворяться. Снаружи — все как прежде: кофе, дождь, брусчатка. Люди спешат по делам, спорят в очередях, обсуждают погоду и сериалы. Но если задержаться взглядом, если присмотреться — увидишь: они ждут.

Сквозь музыку в наушниках, сквозь шелест новостей, сквозь шум трамваев — они прислушиваются, пытаются понять: не вернется ли снова то время, когда они боялись высунуться на улицу.

Не вернется. Пока мы здесь — не вернется.

По крайней мере, мне очень хотелось в это верить.

Дверь распахнулась настежь — так что створка с грохотом ударилась о стену, и в кабинет влетел взмыленный Корф. Выглядел бедняга так, будто его подстрелили где-то в коридоре, и он, истекая кровью, добрался до меня только благодаря силе воли.

Хотя, присмотревшись, я констатировал, что потеря крови юному Корфу не грозит. А вот немного дополнительных занятий физкультурой явно не повредило бы: он тяжело дышал, лицо пошло красными пятнами, а пальцы, сжимающие планшет, подрагивали.

— Нашли! — выдохнул Корф, немного отдышавшись. — По камерам засекли!

— Кого? — я подался вперед и невольно впился пальцами в столешницу.

— Книппера!

Я с трудом сдержал вздох разочарования. Мне хотелось услышать другую фамилию, но… Но и эта звучала неплохо. Для начала сойдет.

— Говори нормально, — Я откинулся на спинку кресла. — Где и когда его видели?

— В Сортавале, — ответил Корф. — Вчера вечером. Камера наблюдения на въезде в город. Книппер замаскировался, но сомнений нет — это он.

— Он еще в городе?

— Похоже на то. По крайней мере, не выезжал. Может, конечно, ушел куда-то в леса пешком…