— Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение немедленно! — проговорил я. Морозов пытался что-то сказать, но я его уже не слышал. Гулко взвыл воздух, рассекаемый напитанной Даром Саблей, а в следующую секунду голова сына председателя Совета Безопасности, бывшего жениха Ее Величества Елизаветы, мятежника и психопата, покатилась по земле, пачкая асфальт темной кровью.

— И так будет с каждым, кто пойдет против Короны и Империи, — негромко проговорил я, деактивируя элемент.

Выпрямившись, я отпустил энергию Дара и перевел дыхание. Вокруг внезапно воцарилась тишина — глухая, абсолютная. Будто сам город замер, осознав, что борьба окончена.

Поймав пальцами болтающийся на проводе наушник гарнитуры, я вставил его обратно в ухо, и тут же поморщился от резкого крика.

— … на связь! Острый! Ответь, Острый! Вовка, да чтоб тебя! — кажется, потерявший меня Корф был близок к истерике.

— Острый в канале, — пересохшими губами ответил я. — Чего кричишь? Что там у вас? Горит что-то?

— Ну наконец-то! — голос Корфа был полон облегчения. — Ты где? Меня сейчас Гагарин убьет за то, что потерял тебя!

— Нормально все. Неподалеку. Сейчас подойду, — пробурчал я.

— А что Морозов? Ушел?

Я посмотрел на голову мятежного «генерала», смотрящую в низкое, быстро темнеющее небо успевшими остекленеть глазами, и усмехнулся.

— Ушел. Туда, откуда не возвращаются.

Несколько секунд в эфире царила тишина, а потом я услышал несколько медленных, размеренных хлопков и весьма нецензурное выражение подлинного восхищения на французском. Кажется, Жан-Франсуа умудрился мне поаплодировать даже по раци.

— Все, ребята, — устало проговорил я. — Наша работа здесь закончилась. Сворачиваемся. Кажется, мы заслужили небольшой отпуск. Как вы смотрите на то, чтобы провести пару дней на Черноморском побережье?

В ответ раздались полные радости возгласы, и я рассмеялся. Какие же они еще все-таки мальчишки… Даже вполне половозрелый Жан-Франсуа.

Впрочем, я и сам иногда чувствовал себя на возраст нынешнего тела Владимира Острогорского. И ближайшие пару дней с радостью буду ему соответствовать.

В конце концов, я это заслужил.

— Здесь останови, — негромко проговорил дядя, указывая на обочину узкой дороги, тянущейся вдоль ветхой чугунной ограды.

Почти на то же самое место, где я оставил мотоцикл, когда прикатил в Ростов…

Не так уж и давно — меньше года назад. Хотя по ощущениям с тех пор миновала чуть ли не целая вечность. Видимо, новое юное тело предпочитало считать время в процентах от своих скромных восемнадцати лет, а не от тех, что я прожил в прежнем.

А может, дело было в количестве событий: за прошедшие с начала новой жизни месяцы я едва ли хоть раз успел вынырнуть из стремительного потока, который подхватил меня и потащил, попутно переворачивая через голову и то и дело колотя о дно и холодные скользкие камни.

Правда, потащил в нужную сторону — иначе я вряд ли смог бы махнуть по карьерной лестнице от самого обычного курсанта-первогодки до гардемаринского прапорщика, а потом и выше, к должности советника будущей императрицы, разом прыгнув не то, что через ступеньку, а через несколько этажей.

И вот цикл замкнулся: я снова стоял у калитки родового поместья Острогорских — но уже совсем не тем, кем пришел сюда в первый раз.

— Ох и удивил ты меня тогда, Вовка.

Дядя с ухмылкой коснувшись толстых прутьев, которые я разогнул, демонстрирую новообретенные силы. Теперь они вернулись на место, и я почему-то вдруг представил, как старик спускается по лестнице среди ночи, выходит из дома в сад, шагает по тропинке через сад, находит нужное место и, держа фонарик во рту, пытается выправить решетку…

И не может — без помощи Дара. Непослушный чугун поддается не сразу.

— Еще как удивил. — Дядя распахнул калитку и, пропустив меня вперед, неторопливо двинулся следом. — И с тех пор, можно сказать, и не перестаешь…

— Ну, видимо, это у нас семейное. — Я пожал плечами. — Я вот тоже никак не пойму, зачем ты меня сюда притащил. Что за важное дело?

Не то чтобы я был не рад видеть дорогого родственника, однако его появление — внезапное и явно спешное, буквально через несколько дней после того, как я укоротил на голову младшего Морозова, определенно что-то означало.

Только — что?

— Уж простите, господин советник, — буркнул дядя. — А что, дом проведать — это не важно? Родовое поместье, так сказать…

Старик наверняка темнил: он окончательно перебрался в Петербург еще в конце зимы. И тогда же перевез не только Настюшку со всей немногочисленной прислугой, но и даже кое-что из особенно дорогой сердцу доисторической домашней утвари.

Иными словами, в Ростове от родового поместья остались только стены.

— Так и тянет в подвал заглянуть. — Я чуть пригнулся, чтобы ненароком не зацепить макушкой низкий дверной косяк. — У тебя все дела обычно там. И все секреты.

Дядя что-то неразборчиво проворчал за моей спиной. И я тут же почувствовал буквально хлестнувший из него стыд. Разумеется, мне и в голову не приходило в чем-то обвинять родственника — более того, мы даже ни разу не вспоминали оружейный склад, который младший Морозов организовал в подполье усадьбы Острогорских.

И мне оставалось только догадывать, сколько единиц оружия отсюда в конечном итоге досталось тем, кто чуть меньше месяца назад шагнул на улицы Ростова с именем мятежного князя на устах. Вряд ли дядино имя хоть раз всплыло на допросах осужденных по делу об измене, однако он и без того наверняка каждый день ругал себя за глупость.

— Да нет там ничего в подвале. — Дядя будто прочитал мои мысли. И тут же засуетился, разве что не силой утаскивая меня на веранду. — Пусто.

На мгновение показалось, что сейчас на столе появится самовар… Ну, или хотя бы чайник — а за ним чашки с блюдцами, сахарница, вазочка с конфетами, печенье и сушки. Но, похоже, вместо уюта и тихих семейных посиделок меня ждала беседа. Серьезная и вряд ли такая уж приятная — судя по тому, как решительно дядя толкнул меня в плетеное кресло перед тем, как устроиться напротив.

— Ну… Ты как сам? — нетерпеливо поинтересовался он. — Расскажи хоть — а то не звонишь, не пишешь…

— Да не до переписок мне, дядь Костя, — вздохнул я. — Сам понимаешь — то да се, дела государственные. Ты только приехал, считай, а мы в одном только Ростове уже неделю, считай, сидим. Много гадины тут собралось всякой — всех так сразу и не передавишь. А до этого… А хотя — чего я рассказываю? — Я махнул рукой. — Ты будто бы телевизор не смотришь.

— Смотрю. И успехам твоим, дорогой племянник, все никак не нарадуюсь. — В голосе дяди особой радости я, впрочем, почему-то не услышал. Скорее даже наоборот. — Но сюда тебя позвал не за этим.

— А за чем тогда? — поинтересовался я. — Чаем не угощаешь, водки на столе я что-то тоже не вижу…

— Да обожди ты… — Дядя на мгновение замялся — и вдруг указал на фото на стене в коридоре. — Помнишь, кто это такие?

— Ты. И отец мой. — Я ответил, даже не повернув голову. — Ты ж мне сам показывал, когда я только приехал. Тогда, в сентябре…

— Показывал… А где я учился? — продолжал наседать дядя. — А отец где?

— В Тифлисском кадетском корпусе, — ответил я. — Отец — в классической гимназии в Пятигорске, а потом…

— А после корпуса — где?

— Во Владимирском пехотном. — Я закатил глаза. — Дядь Кость, ну правда — что ты за допрос тут устраиваешь?

— Допросом тебя не прошибешь. Что так, что этак… — Дядя тоскливо огляделся по сторонам и выдохнул, опуская плечи и разом становясь чуть ли не вдвое меньше. — Думал, хоть родные стены помогут.

— В чем помогут-то? — усмехнулся я. — Темнишь ты что-то. Если уж надо чего сказать — так лучше говори прямо, без этих самых…

— Если прямо скажу — ты меня, пожалуй, в желтый дом упрячешь. — Дядя поморщился. — Подумаешь — совсем старый из ума выжил.