Тактика Радко-Дмитріева[419] не была единичной на фронт?. Деникин упоминает о ген. Цуриков?, командовавшем VI арміей на Румынском фронт?, который с первых же дней согласился на введеніе комитетов и послал даже телеграмму командирам корпусов сос?дней арміи с доказательством пользы нововведенія. Также Деникин упоминает, что главнокомандующій Кавказским фронтом "еще до узаконенія военных организацій приказал, чтобы "распоряженія, касающіяся устройства и быта; арміи, проходили через Сов?т солдатских депутатов". В военное министерство с разных сторон шло немало донесеній о польз?, которую приносили д?лу "самозванные" комитеты — они "вносили успокоеніе, постепенно связывая офицеров с солдатами". (См., напр., телеграммы с Зап. фронта). Мы вид?ли, сколь значительны должны быть поправки к утвержденію Деникина ("Об исправленіях исторіи"), что Гучков услышал из арміи по вопросу об ея демократизаціи "вопль осужденія". Этого не было.

При таких условіях верховной власти не оставалось ничего другого, как пытаться легализировать комитеты — "прибрать их к рукам". "Так мы и поступили", — заключает Гучков в воспоминаніях. 28-го в Ставк? состоялось сов?щаніе, на котором поб?дила компромиссная позиція, и 30-го Алекс?евым, не принадлежавшим к числу людей, для которых недоступна чужая аргумеyтація[420], было издано "временное положеніе об организаціи чинов д?йствующей арміи и флота". В основу этого "положенія" лег проект, разработанный под руководством Колчака для Черноморскаго флота и сообщенный, очевидно, в Ставк? — Верховским.

Может ли возникнуть хоть какое-нибудь сомн?ніе, что авторитет Правительства и верховнаго командованія безконечно выиграл бы, если бы иниціатива и новая организація арміи всец?ло находились в их руках? Они достигли бы большаго, если бы "временное положеніе" 30-го, зам?нененное через дв? нед?ли статутом Поливановской комиссіи[421], было бы издано 9 марта, когда все еще было в броженіи и когда еще не пришлось бы закр?плять сущее, как стало это неизб?жно поздн?е. Дезорганизующее вліяніе безспорно оказало то обстоятельство, что в связи с изм?неніями "положеній" приходилось переизбирать войсковые комитеты — в н?которых м?стах "до четырех раз" в теченіе одного м?сяца (жалоба, которую записал в свой путевой дневник ген. Масленников при пос?щеніи Особой арміи 18 апр?ля). Почти столь же неизб?жно было и то пагубное явленіе, которое родилось из факта образованія комитетов явочным порядком — они в сущности, нер?дко продолжали д?йствовать уже в порядк? "обычнаго права'' и придавали новой "наибол?е свободной в мір?" арміи подчас характер уродливаго своеобразія: протоколы Исп. Ком. зафиксировали такую достаточно яркую бытовую черту — представитель тылового лужскаго комитета докладывал 11 марта: "хорошій гарнизон. Во глав? комитета капитан, с ним вм?ст? зас?дают представители населенія, далее женщины"... Едва ли нормальным можно признать тот факт, что в 80 сиб. полку первым председателем солдатскаго комитета был священник.

Каких результатов могла бы достигнуть на первых порах иниціатива военной власти, показывает д?ятельность "иниціатора захвата солдатскаго движенія в руки команднаго состава", адм. Колчака в Черноморском флот?. Наибол?е серьезные большевицкіе историки должны признать, что Колчаку "д?йствительно удалось добиться огромных усп?хов — в теченіе почта двух м?сяцев, на севастопольских судах, в гарнизонах и среди рабочих царили... идеи поб?доносной войны. Севастопольская военная организація создает проект устава, основной мыслью котораго является усиленіе мощи флота и арміи"... Колчак считал необходимыми комитеты, которые вносили "порядок и спокойствіе", и он мог на митингах открыто заявлять, что "приказ № 1" для него не обязателен — его выслушивали спокойно.

Адм. Колчак принадлежал, несомн?нно. к числу крупных индивидуальностей[422]. Можно думать, что иниціатива Ставки была бы поддержана не за страх, а за сов?сть большинством команднаго состава и по внутреннему уб?жденію и по выработанной традиціи дисциплины — этому чувству чести военный среды. Так ярко посл?днее выразил ген. Селивачев записью в дневник но поводу "запроса" военнаго министра об отношеніи к приказу № 114: "не знаю, как отв?тят мои командиры полков... Я же лично дам такой отв?т: "для меня, как челов?ка военнаго, всякій приказ военнаго министра непреложен к исполненію; обсуждать затронутые вопросы я считаю возможным лишь до т?х пор, пока они не вылились в форму приказа. Т?м бол?е вопросы внутренней жизни войск, которые должны основываться на принципах, а не на разнообразной обстановк?, повел?вающей в бою; как начальник, я не мог бы дов?рять своему подчиненному, позволяющему себ? критиковать отданный мною приказ"...[423]. Показательным прим?ром может служить и ген. Марков, дневник котораго цитирует Деникин. Первые дни в X арміи на Зап. фронт? — время колебаній и сомн?ній. "Вс? ходят с одной лишь думой — что-то будет? Минувшее вс? порицали, а настоящаго не ожидали. Россія лежит над пропастью, и вопрос еще очень большой — хватит ли сил достигнуть противоположнаго берега" (запись 6 марта). "Все то же. Руки опускаются работать. Исторія идет логически посл?довательно. Многое подлое ушло, но и всплыло много накипи". Прочитав какое то "постановленіе" в "Изв?стіях" за "немедленное окончаніе войны", экспансивный автор дневника запишет: "погубят армію эти депутаты и Сов?ты, а вм?ст? с ней и Россію" (9-го). Проходит н?сколько дней и Марков уходит с головой в ''сов?ты" и "комитеты". 30 марта он вносит в дневник: "Спокойное, плодотворное зас?даніе армейскаго съ?зда до глубокой ночи". И позлее: "Я в?рю, что все будет хорошо, но боюсь — какой ц?ной"... В записях современников из числа военных часто раздаются жалобы па непригодность кадровых офицеров для выпавшей им роли политических воспитателей солдат, что препятствует развитію иниціативы командованія. Но не боги горшки обжигают, и эта "удручающая" политическая "незр?лость" все же, как свид?тельствуют многочисленные прим?ры, очень скоро приспособилась к революціонной обстановк?.

Ген. Деникин, склонный с н?которым излишеством прим?нять статистическій метод, опред?лил, что 65% начальников арміи не оказали достаточно сильнаго протеста против "демократизаціи" (т. е. "разложенія" арміи). Подобное утвержденіе по существу является лучшим отв?том на обвиненіе в "демагогіи". На эти 65% возлагает отв?тственность и Гучков в воспоминаніях, написанных в эмиграціи уже тогда, когда вынужденная обстоятельствами демократическая тога 17-го года, мало соотв?тствовавшая самым основам политическаго міросозерцанія перваго военнаго министра революціоннаго правительства, была сброшена. Вс?х своих ближайших помощников по проведенію реформы он обвинял в демагогіи — они потакали революціи по соображеніям карьеры[424]. Свид?тельство самооправдывающагося мемуариста, вспоминающаго былые дни в ином настроеніи, ч?м они им переживались, не может быть убедительным в силу своей тенденціозности.