Сам Гучков и указанной р?чи 29 апр?ля оц?нил итоги "чистки" весьма положительно: ..."Я сознавал, — говорил он, — что в данном случа? милосердія быть не может, и я был безжалостен по отношенію к т?м, которых я считал не подходящими. Конечно, я мог ошибаться. Ошибок, может быть, были даже десятки, но я сов?товался с людьми знающими и принимал р?шенія лишь тогда, когда чувствовал, что они совпадают с общим настроеніем". Гучков был ув?рен, что провозглашеніе лозунга: "дорога талантам", не считаясь с іерархіей, "вселило в души вс?х радостное чувство, заставило людей работать с порывом вдохновенія"... Деникин признает, что Гучков был прав в том отношеніи, что армія страдала и "протекціонизмом и угодничеством", и что "командный состав не всегда был на высот? своего положенія", отм?чает и Врангель, что среди уволенных было "много людей недостойных и малоспособных", "сплошь и рядом державшихся лишь от того, что им?ли гд?-то руку". Однако, в данном случа? легко впасть в гиперболу, что и случилось, напр., с Черновым, как историком революціи. Он ув?ряет уже, что "н?т ни одного серьезнаго военнаго писателя, который не рисовал бы состояніе русскаго команднаго состава, иначе, как в вид? каких-то авгіевых конюшен, для очистки которых нужны были не гучковскія, а геркулесовскія силы". С предосторожностью автор не назвал военных писателей, из трудов которых он позаимствовал свои слишком категорическіе выводы. В другом м?ст? он ссылается на в. кн. Ник. Мих., на Верховскаго и Головина. Надо признать, что отм?тки вел. князя-историка в дневник? вообще поразительно скоропалительны и тенденціозны. Верховскій в "Россія на Голгоф?" слишком приспособляется к своей революціонной позиціи, а Головин чрезм?рно субъективен в личных характеристиках. Работа Чернова выпущена в 31-м году; через н?сколько л?т у того же Головина он мог бы найти н?сколько другую оц?нку: "Три года тяжелой войны способствовали подбору в русской арміи к 1917 г. вполн? удовлетворительнаго команднаго состава". (В?роятно, командный состав русской арміи был приблизительно такой, как везд? во всем мір?, не исключая и стран с демократическим политическим строем).[406].

Необходимость перем?ны в командованіи ощущалась очень остро с перваго дня революціи. На необходимость эту указывали в своих отчетах, как мы вид?ли, вс? посланцы думскаго Комитета на фронт. То была, д?йствительно, очередная задача. "Чистка являлась необходимой и по мотивам принципіальным и по практическим соображеніям" — признает Деникин. Но д?ло было в методах, прим?ненных военным министром (отчасти, в?роятно, в силу личных свойств: Гучков склонен был к закулисным пріемам д?йствія) и в том масштаб?, в каком осуществлялась "чистка". С чувством какой-то гордости или непонятнаго самодовольства Гучков подчеркнул в апр?льской р?чи, что "в теченіе короткаго времени в командном состав? арміи было произведено столько перем?н, каких не было, кажется, никогда ни в одной арміи"[407]. Чистка "с одного маха" могла им?ть политическое показательное значеніе лишь по тому психологическому впечатл?нію, которое она произведет на массу. В ц?лях стратегических демонстрацій сама по себ? она была, конечно, не нужна — зд?сь проще без осложненій могла бы достигнуть большаго непосредственно Ставка соотв?тствующими перем?нами в командном состав?. В им?ющихся публикаціях н?т достаточнаго конкретнаго матеріала для опред?ленія того, как реагировало строевое офицерство на гучковскую "мерзавку", открывавшую путь "талантам", минуя іерархическую л?стницу. Для рядовой солдатской массы, в?роятно, важн?е всего были взаимоотношенія с непосредственным начальством, и поэтому большого значенія не могли им?ть т? отд?льныя письменныя и устныя заявленія, которыя доходили до военнаго министра и Исп. Комитета и требовали устраненія представителей высшаго командованія[408]. Таким образом условія , при которых было осуществлено революціонное заданіе , в конечном результат? могли им?ть только отрицательное вліяніе[409]. Они нарушили атмосферу единенія между Правительством и верховным военным командованіем, столь необходимаго в эпоху реформированія "армейскаго и флотскаго быта".

Н?т, кажется, мемуариста из числа видных военных, который не помянул бы дурным словом "недоброй памяти" (слова Алекс?ева на Гос. Сов.) Поливанонскую Комиссію и ея д?ятельность. Она сод?йствовала разложенію арміи своим потворством демагогіи людей, которые или не понимали "психологію арміи" или сознательно стремились к ея уничтоженію. Она шла на поводу сов?тских демагогов. Она "холопски" ухаживала за солдатами, по выраженію дневника Куропаткина. Однако, в оц?нку ею разработанных м?ропріятій по "демократизаціи арміи", осуществленіе которых началось в министерство Гучкова, привносится слишком много из поздн?йших переживаній и многое из того, что было, р?шительно забывается. Касаясь мартовскаго періода революціи, приходится внести много поправок к утвержденіям мемуаристов и историков — о "пресловутой комиссіи" Поливанова и о "нел?пых реформах" Гучкова (Керенскій в "Д?л? Корнилова"). Надо прежде всего отказаться от тенденціи, к которой излишне склонен Деникин, вс?х сторонников демократизаціи арміи относить к числу демагогов и оппортунистов[410]. Возражая на посмертныя воспоминанія Гучкова, Деникин особенно определенно высказался: в арміи были "люди долга и присп?шники революціи" — сам Гучков дал повод для такого высказыванія, характеризуя генералов, пытавшихся итти с правительством, "революціонными карьеристами".

Психологія отношенія к революціонным событіям бол?е сложна, ч?м это хотят изобразить пуристы мысли. Она не может быть разложена в отношеніи военных по элементарному масштабу монархических симпатій Шульгина: на "лучших"', которые гибнут, и "худших", которые приспособляются. Можно преклониться перед людьми, гибнущими за свои идеи, хотя бы и чуждыя эпох?; можно с уваженіем отнестись к ц?льности натуры гр. Келлера, не пріявшаго революціи и ушедшаго в отставку; можно проникнуться величайшей симпатіей к прямолинейности людей, не способных итти на компромиссы — к таким, несомн?нно, принадлежал один из наибол?е грозных, ярких и посл?довательных обличителей "демагогов" и "оппортунистов" ген. Деникин. Но сочувственная персональная оц?нка далеко не равнозначуща признанію объективнаго факта ц?лесообразности поведенія т?х, которые во имя "долга" безнадежно оставались на старом берегу. Ген. Деникин лично к числу таковых, конечно, не относится. "Да, революціи отм?нить нельзя было" — пишет он в своих "Очерках". "Я скажу бол?е: то многочисленное русское офицерство, с которым я был единомышлен, и не хот?ло отм?ны революціи. Оно желало, просто требовало одного: прекратить, революціовизированіе арміи сверху. Другого сов?та никто из нас дать не мог".

Зд?сь н?которая невольная игра словами, ибо "революція" неизб?жно требовала и "революціонизированія арміи" — именно "сверху". Без этого темный, некультурный народ стал бы, несомн?нно, добычей демагогіи, но демагогіи уже правой. Тот, кто хот?л изб?жать кровавой реставраціи, тот, кто считал происшедшій переворот исторической необходимостью, должен был "революціонизировать" народ. И каждый приказ высшаго начальства, говорившій в т? дни о свобод?, о задачах и ц?лях новаго политическаго строя, фактически революціонизировал армію. Ген. Деникин, как и вся либеральная (или в?рн?е консервативно—либеральная) общественность, под революціей понимал лишь политическій переворот. В д?йствительности, как не раз уже подчеркивалось выше, происходило н?что бол?е глубокое, захватившее вс? стороны соціальнаго и культурнаго быта народа. С этим нельзя было не считаться, и это должно было опред?лять линію поведенія всякаго сознательнаго русскаго гражданина, способнаго свои соціальныя или иныя привилегіи принести в жертву интересам Россіи и народа. Чувство отв?тственности — ея, к сожал?нію, было, д?йствительно, слишком мало — должно было заставить и революціонную идеологію в точном смысл? слова приспособляться к реальным національным и государственным интересам. Им?ются пред?лы осуществимаго для каждаго отр?зка времени. Они опред?ляются потребностями и сознаніем народа. Когда искусственное "революціонизированіе сверху" не считается с этим сознаніем, оно становится своего рода общественным преступленіем.