Для завершенія всей картины напомним, что Сухомлинов днем был перевезен в Петропавловскую кр?пость без всяких осложненій, и что никаких "чрезвычайных комиссаров" для этого д?ла не понадобилось[132], а министр финансов Балк — "ставленник Распутина" — был без всяких инцидентов освобожден, так как новому министру финансов, как сообщала "Русская Воля", "необходимо" было с ним "бес?довать".

В приведенной выше характеристик? Суханова самочинных арестов одно заключеніе мемуариста, конечно, надо признать правильным — аресты по ордерам из центра всетаки ограничивали возможность самосудов и вводили в изв?стныя рамки частную иниціативу, которая слишком легко рождалась в условіях переживаемаго момента. Трудно установить грани между самозарождающимся чувством толпы и воспріятіем ею лозунга, приходящаго как бы извн? и падающаго на благопріятную для себя почву. Инстинктивное подраженіе всегда лежит в основ? массовой психологіи. Потому так легко в Петербург? волна арестов в первые дни захватила толпу — ничего подобнаго не было, напр., в Москв?. В этом отчасти и разгадка того "сложнаго психологическаго процесса" в народном сознаніи ("передать Дум? ея врагов"), о котором говорила в своем поздн?йшем отчет? думская комиссія об арестованных[133]. Яркую бытовую картину нарисовал нам П?шехонов, редактор "Русскаго Богатства", в воспоминаніях "комиссара Петербургской стороны". "Не усп?ли мы открыть комиссаріат — вспоминает он — как к нам уже повели арестованных... Пришлось создать при комиссаріат? особую "судебную комиссію", в которой с утра до вечера посм?нно работало до 20 юристов, и она едва усп?вала справиться с д?лом"... "Была прямо какая-то эпидемія самочинных арестов. Особенно памятен мн? один день, когда казалось, что вс? граждане переарестуют друг друга",.. "За что вы их арестовали?" — спрашивал сл?дователь т?х, которые привели арестованных. — "Да они против Родзянко". "Сл?дующее д?ло начинается т?м же вопросом: "Почему вы их арестовали?" — "Да они за Родзянко". И обстановка обоих д?л одна и та же: сошлись на улиц?, заспорили, а потом бол?е сильные арестовали бол?е слабых. Если одни сами хватали и тащили в комиссаріат своих политических противников, то другіе ждали этого от комиссаріата. Нас прямо осаждали с требованіем обысков и арестов. Не мен?е того донимали пас доносами".

Картину, зарисованную для "Петербургской стороны", можно было наблюдать бол?е или мен?е повсем?стно[134]. Такія же случайный толпы приводили арестованных полицейских в Таврическій дворец — по словам его коменданта, даже с "женами и д?тьми". Заполняли ими и вообще "подозрительными" градоначальство и огромный Михайловскій манеж... По газетным поздн?йшим исчисленіям, в общем было арестовано около 4000 челов?к (Бирж. В?д.), и министерству юстиціи пришлось создать особую сл?дственную комиссію для пров?рки формальных причин задержанія. К этим добровольцам по изысканно контр-революціи, д?йствовавшим с революціонным пылом, присоединялись всякаго рода любители наживы и всплывавшіе на мутной поверхности авантюристы, которые очень часто и возглавляли "толпу" обыскивающих и арестующих. И в газетах того времени и в воспоминаніях принимавшаго ближайшее участіе в организаціи городской милиціи молодого адвоката Кельсона можно найти показательные образцы деятельности этих разоблаченных ретивых "революціонеров" февральских и мартовских дней, которые с вооруженными солдатами, взятыми случайно на улиц?, ходили по квартирам, д?лали обыски, грабили и арестовывали "по подозр?нію в контр-революціи". Кельсон разсказывает, напр., как он случайно встр?тился со своим подзащитным, взломщиком-рецидивистом Рогальским, который явился в кабинет городского головы в полной "модной форм? одежды" того времени — вплоть до пулеметной ленты. Легко себ? представить, каким водворителем "порядка" являлся "гвардіи поручик" корнет Корни де Бод, оказавшійся предпріимчивым и ловким рядовым Корн?ем Батовым — ему эти функціи "защиты населенія" при сод?йствіи двух рот были поручены особым приказом Энгельгардта 28 февраля. "Корни де Бод" ухитрился получить и отв?тственное назначеніе коменданта городской Думы и побывать на квартир? гр. Коковцева с нарядом "из 12 нижних чинов". Перед нами может пройти ц?лая портретная галлерея, которая откроется пом. коменданта Таврическаго дворца Тимановским — в д?йствительности изв?стным аферистом "графом д'Оверн" (Аверкіевым), принявшим участіе в арестованіи посл?дняго предс?дателя Сов?та министров кн. Голицына.

В мин. путей сообщенія при Бубликов? и Ломоносов? активную роль играл "ротмистр-гусар" Сосновскій, командовавшій ротой семеновцев, которая стояла зд?сь на страж?, он оказался б?глым каторжником, содержавшимся в Литовском замк?. Но это неизб?жная накипь революціи. Оставим ее[135]... П?шехонов дает правдивое объясненіе изнанк? революціи. Во всем этом, несомн?нно, сказывался не остывшій еще, а у многих и запоздалый азарт борьбы, хот?лось принять в ней участіе, внести свою долю в общую поб?ду[136]... Еще большую роль сыграл страх перед контр-революціей, но многіе просто не понимали, что такое свобода[137]. Но "пароксизм страха" все-же должен быть поставлен на первом м?ст?. Тот же П?шехонов разсказывает, что он "вынужден был держаться преднам?ренно р?зкаго тона в своем обращеніи с обвиняемыми и не жал?ть самых р?зких квалификацій но адресу старых властей и самых жестоких угроз по адресу т?х, кто осм?лится противиться революціи. Только таким путем мн? удалось при.... первой встр?ч? с толпой поддержать свой авторитет, как представителя революціонной власти. Иначе меня самого, в?роятно, заподозр?ли бы, как контр-революціонера"... Приспособленіе к настроеніям толпы приводило к тому, что Энгельгардт, если в?рить пов?ствованію Мстиславского, арестовал в Таврическом дворц? уже 2 марта офицера, который высказывался "за монархію".

И всетаки какое-то скор?е благодушіе в общем царило в этой тревожной еще атмосфер? — благодушіе, которое отм?чают (при обысках в поисках орудія) столь противоположные люди, как писательница Гиппіус и генерал Верцинскій. А вот показаніе бывшаго царскаго министра народнаго просв?щенія гр. Игнатьева, данное Чр. Сл. Ком. Временнаго Правительства (это отв?т на вопрос: "было ли оказано какое-либо безпокойство" в дни февральских событій). "Я должен сказать, что кром? самой глубокой признательности к молодежи и солдатам я ничего не им?ю. Доложу сл?дующее явленіе, глубоко меня тронувшее. Был обход солдат, мастеровых ремонтной автомобильной части. Можете представить, что это за состав: это уже не строевые, а люди полурабочаго уклада. Между ними один уволенный из какой-то ремесленной школы... за время моего министерства. Входят в подъ?зд... Прислуга испугалась. Спрашивают: "кто живет"... ''Граф Игнатьев, б. мин. нар. просв." .— "Товарищи, идем". Один говорит: "нельзя ли на него посмотр?ть".— "Он болен"... —"Может быть, он нас примет". Поднимается ко мн? челов?к, весь трясется и говорит: "Лучше не впускать"... Входят пять челов?к наверх... "Хотим на вас посмотр?ть". — "Почему?" — "Разв? мы вас не знаем, разв? мы такіе темные". Другой раз —продолжал Игнатьев — был еще бол?е тронут". Дал?е свид?тель разсказал, как толпа хот?ла забрать его автомобиль и ушла, узнав от случайно проходившаго студента, что зд?сь "живет гр. Игнатьев"...

Ссылки на настроенія "низов" слишком часто становятся в воспоминаніях д?ятелей революціи отговорками в т?х случаях, когда надо оправдать в глазах приходящаго на см?ну покол?нія революціонный акт, может быть, жизненно даже ц?лесообразный, но противор?чащій демократическим принципам, которые были написаны на знамени революціи. Вот почему н?которая фальшь всегда чувствуется в попытках отв?тственных мемуаристов облечься исключительно только в романтическую тогу гуманности при описаніи дней, когда рождалась и закр?плялась революціонная Россія. Сд?ланныя ошибки, вольныя или невольныя, нельзя объяснить, ретушируя д?йствительность. Совершенно объективно надо признать, что д?ятели февральской революціи были очепь далеки от осуществленія в жизни н?сколько сентиментальных зав?тов, выраженных н?когда поэтом в знаменитых словах: "Дню прошедшему забвенье, дню грядущему прив?т". Посколько д?ло касалось возмездія за гр?хи стараго режима, зд?сь не было, как мы увидим, большого колебанія. Ц?лесообразна ли была такая тактика — это вопрос другой. Руководители движенія не всегда учитывали резонанс, который получало или могло получить в масс? их д?йствіе, вступавшее в р?зкую коллизію с испов?дуемыми ими идеалами. Во всяком случа? революціонная современность — по крайней м?р?, значительная часть ея — поставила в заслугу первому министру юстиціи революціоннаго правительства не гуманность, о которой говорит Керенскій в воспоминаніях, а твердость, проявленную им в отношеніи представителей ликвидированнаго строя. Один из делегатов петербургскаго Сов?та на сов?щаніи Сов?тов, тот, который выступал в защиту позиціи Керенскаго, занявшаго министерскій пост, говорил: ..."если бы, д?йствительно, Керенскіай не вошел в министерство, не взял бы этого портфеля и без согласія Исп. Ком., то что было бы тогда с этим министерством?... Там был бы московскій депутат Маклаков, но если бы это было так, разв? были бы арестованы вс? лица, арестованныя сейчас, и было бы сд?лано то, что сд?лал Керенскій, наш Керенскій?"