Характерно, что воспоминанія о своего рода пасхальных настроеніях проходят во множеств? мемуарных откликов: в Кіев? вс? поздравляли друг друга, как «в св?тлый Христов день» (Оберучев).

Эти статьи и составляют как бы подневную запись мемуариста, принадлежавшаго к буржуазной сред? и осв?щавшаго событія с изв?стной тенденціей.

Эту сантиментальную сцену нельзя не сопоставить с посл?дующей трактовкой тогдашняго «душевнаго состоянія» лидера цензовой общественности, данной Алдановым в историческом этюд? «Третье марта», который был напечатан в юбилейном сборник? в честь Милюкова, Писатель говорит (как будто бы со слов самого Милюкова) о «ужасных подозр?ніях» Милюкова, которыя в «глубин? души» шевелились — вел ли он политическіе переговоры с представителями «революціонной демократіи или перед ним были «германскіе агенты» (!).

Однако, по словам того же мемуариста, н?что в этом род? пришло в голову через н?сколько дней члену Гос. Думы казаку Караулову. Он задумал «арестовать вс?х» и объявить себя диктатором. Но, когда, он повел такія р?чи в одном наибол?е «надежном полку», он увид?л, что, если он не перестанет, то ему самому не сдобровать.

В свое время это организующее значеніе отм?тил Милюков, относившійся с р?зким отрицаніем к захватническим тенденціям руководителей Сов?та.

Яркій прим?р того, как поздн?йшіе біографы неточно передают настроенія своих героев в смутные дни революціи. В упомянутой юбилейной памятк? Алданов пишет о Милюков?: «Со своим обычным видом «смотр?ть бодро» он говорил солдатам об открывающейся перед Россіей новой св?тлой жизни, и вид?ніе близкой гибели Россійскаго государства складывалось в нем все ясн?е».

Это не было и специфической чертой интеллигенціи. В одном из посл?дующих документов революціи (доклад депутатов в Врем. Комитет? о по?здках в провинцію) зарегистрирован яркій бытовой облик деревенскаго оратора, прі?хавшаго из центра односельчанина: «говорит, говорит — уморится; сядет, закроет глаза и сидит, пока не отойдет немного, отошел — начинает, пока опять из сил не выбьется».

В такое полуобморочное состояніе Керенскій в эти дни необычайнаго нервнаго напряженія впадал довольно часто, и это, как говорят вс?, производило на толпу сильное гипнотизирующее впечатленіе.

Термин, появившійся значительно позже.

В разсказ? о Петропавловской кр?пости, в котором Ш. пов?ствует о своих личных подвигах, он также безнадежно спутал, приписывая себ? то, чего не было. Опускаем этот эпизод, непосредственнаго отношенія к тем? не им?ющій.

В телеграмм? Родзянко просил свиданія. «Телеграмма эта, — утверждает Ломоносов, — была передана под личным моим наблюденіем в Царскій по?зд под расписку Воейкова, но отв?та не посл?довало».

Ломоносов передает красочную сцену, как он, приставив револьвер «к животу» инж. Устругова, будущаго тов. мин. революціоннаго правительства, побуждал посл?дняго осуществить план перерыва движенія.

Ломоносов пишет, что он воспроизводит запись 17-го г., но в момент опубликованія воспомінаній он был уже «большевиком», хотя и в «генеральских погонах» и, сл?довательно, в текст? охотн?е «подчеркнул бы самод?ятельность пролетаріата.

«Значеніе этой причины необходимо для дальн?йшей нашей бес?ды». — отм?тил Рузскій, указывая, что он был «глубоко опечален», узнав, что предположенная встр?ча Царя с предс?дателем Думы, о чём он узнал непосредственно от Царя, не состоится — встр?ча, предв?щавшая «возможность соглашенія и быстраго умиротворенія родины».

Эти железнодорожники, стоявшіе на страж? революціи, могли олицетворяться в добровольном помощник? Бубликова, б. счетовод? службы сборов С?в.-Зап. ж. д., большевик? по партійной принадлежности, Рулевском, находившимся в непосредственных связях с сов?тскими кругами.

Характерно, что Бьюкенен, связанный довольно т?сно с л?вым сектором думскаго комитета, сообщая 1 марта в Лондон Бальфуру, что Дума посылает в Бологое делегатов, которые должны предъявить Императору требованіе отречься от престола в пользу сына, т?м не мен?е д?лает оговорку: «если Император останется на престол?».

Основываясь на выше процитированных словах из воспоминаній Шульгина, Щеголев желает безусп?шно доказать, что Родзянко пытался проникнуть к Царю «по собственному почину, без сов?щанія со своими коллегами по Исп. Ком. Гос. Думы», и что должен был «раскрыть свои карты, когда, по распоряженію Исп. Ком. Сов. Р. Д. ему, всемогущему Родзянко, не дали по?зда».

Очевидно, прис. пов. Иванов.

Кир. Влад. в отв?т жаловался, что «Миша, несмотря на мои настойчивыя просьбы работать ясно и единомышленно с нашим семейством, прячется и только сообщается секретно с Родзянко».

Так и понял Рузскій, передавая в Ставку Алекс?еву свой разговор: «династическій вопрос поставлен ребром, и войну можно продолжать до поб?доноснаго конца при исполненіи предъявляемых вновь требованій относительно отреченія от престола».

Термин «л?вый», конечно, можно прим?нять лишь относительно, ибо к этому сектору принадлежат такіе люди, как Гучков и Шульгин, не говоря уже о прославленном Вл. Львов?, такую ядовитую характеристику котораго дал Шидловскій: «Челов?к неуравнов?шенный до ненормальности. Ему во всякую минуту могла придти любая мысль, утром — л?вая, вечером — черносотенная, и он всец?ло ей отдавался до сл?дующей см?ны мысли». Родзянко был вн? этого «л?ваго» сектора, но, конечно, права была в тогдашней записи Гиппіус: имя Родзянко «ровно столько же не пользуется дов?ріем демократіи, сколько имена Милюкова и Гучкова».