Богша вернулся в середину капища и последним обратился к Велесу, высоко подняв над головой руку с зажатыми в ней колосьями.
Гой ты Велес вещий, и в Прави, и в Нави видящий.
Волхв Богов и Бог волхвов.
Яви мудрость деве, стоящей пред тобой.
Чтобы видел взор её чёрное зло,
Чтобы ведала она слово и дело против него.
Чтобы не пускала она тьму в душу свою и в мир людской.
Велесу-мудрецу, Велесу древнему в трёх мирах — слава!
Не успели ещё брошенные колосья упасть в пламя, как Богша вынул нож и, крепко удерживая Младу, полоснул её по ладони. Не пожалел: рассёк кожу глубоко, прямо по слабому шраму, что остался после испытания железом.
Липкая кровь тут же хлынула на свободу, потекла густой струёй в подставленную миску.
Млада лишь прикусила щёку изнутри, чтобы не поморщиться от того, как пронеслась горячей полосой боль по всей руке до плеча. Неприятно, но по сравнению с тем, что приходилось испытывать когда-то — сущий пустяк. Хоть так можно и жилы повредить — а там и пальцы работать не будут, как надо. Оставалось надеяться, что милость Белобога снова залечит рану. И не хотелось думать, что на это будет лишь воля Корибута.
Не озаботившись тем, чтобы перевязать ладонь, волхв отпустил её, взял миску и пробормотав над ней тайный заговор, широким взмахом выплеснул кровь на требный стол.
Млада, сжав кулак, только и проследила, как алые капли, вспыхнув в рассветных лучах, обагрили полотенце, холодный гранит и низкую траву вокруг него. В голове мелькнуло: “И всё?” Всего-то и стоило брызнуть крови для того, чтобы в ней вдруг проснулся Воин? И в тот же миг она перестала верить своим глазам. Когда побежал красный пламень по вырезанным на изваянии Велеса знакам, очертил каждый из них, полыхнул в его взоре. Бог-мудрец принял требу, и жутко становилось от того, что будет дальше.
Старейшины во главе с волхвом завели утробную песнь. Невозможно было разобрать слов, но от низких голосов, что разливались по капищу, содрогалось нутро, словно мерно ударяли молотом по рёбрам. Кровь сочилась сквозь пальцы, и казалось, Млада слышит, как она падает в траву. Одна капля, вторая, третья. Точно пудовые гири. Но вдруг — тишина. Млада посмотрела на ладонь — пореза как не бывало.
— Корибут хранит тебя. Для себя…
Откуда этот голос? Она огляделась. Вокруг могучими стражами стояли дубы, сплошь покрытые красными листьями. Ветер сорвал один и понёс над головами идолов. За ним посыпались другие, и деревья вновь оказались голыми, а земля — устелена листвой, похожей на кровь.
Исчезала вдали повозка, в которой сидела Гордея, бережно обхватив округлившийся живот. Она не знала, что так сделает только хуже…
С новой силой грянула песнь, зашлось болью раненое по осени плечо, и она становилась всё невыносимее. Млада терпела, сжимая зубы, но не удержалась и вскрикнула, когда с руки и шеи будто бы содрали кожу. А оказалось, это она рванула ворот, раздирая его вместе с рукавом до локтя.
Чёрные полосы прожилок расползались от рубца в стороны, нехорошей синевой отлила кожа. Устремлённые на Младу глаза Велеса полыхнули ярче. Метнулся огонь от его подножия к ступням, ослепительными змеями пронёсся вверх, оплетая, согревая, успокаивая. Отступила тьма, сжалась в комок на плече, вот-вот выжжет её светлое пламя Сварожича дотла, освободит из хватки Забвения.
Но тут песнь дрогнула и оборвалась. Схлынул огонь, словно в землю ушёл. Обжигающая плеть захлестнула, сдавила горло. Млада вскинула руки к шее, пытаясь вдохнуть, и упала на колени, потеряв все силы. Земля стала мягкой, точно болото. Она засасывала в себя, не давая и малой надежды сбежать. И как ни старайся удержаться — всё одно станешь её добычей.
Суетились вокруг неясные фигуры, что-то кричали, дёргали и тормошили исстрадавшееся тело чужие назойливые руки. Они, верно, хотели её спасти. Но душная топь не отпускала, и вот уже на поверхности остались только плечи и голова.
А плеть всё душила, не давая вымолвить и слова. Как же так? Неужели Боги оказались бессильны прогнать Забвение, излечить от него? Кто тогда сможет противостоять Корибуту, если даже они не сумели?
Млада вяло ворочалась, словно мошка в смоле, погрузившись в тёмную жижу полностью. И казалось бы, ещё немного — и задохнётся, сгинет навсегда. Пропадёт в безвестности. Но по лицу вдруг мазнул сухой ветер, стало свободнее и легче. Распустилась плеть вокруг горла, и грудь снова наполнилась воздухом — того и гляди разорвётся.
Млада рухнула на бок, крепко отшибив себе рёбра, и не сразу смогла подняться. Ломота в костях не давала и шевельнуться толком. Пришлось полежать, вяло шевелясь и пробуя силы. Проклятье. Почему-то земля жгла кожу через ткань, словно раскалённый камень — не улежишь, если и захочешь.
Млада медленно, точно дряхлая старуха в сырую погоду, села и открыла глаза. Показалось сначала — ослепла, хоть и не совсем. Как будто со всего вокруг смыли краски. И уж как бы мало она ни побыла в Забвении, а сразу поняла, что это оно. Только, кажется, ещё более глубокое, чем то, которое уже довелось видеть.
Вместо опрятного миртского капища стояло разрушенное и сгоревшее. Обугленные идолы покосились, забор щерился провалами. И богатая дубрава кругом казалась совсем мёртвой. Давно высохшие листья укрывали исходящую жаром землю, словно шкура убитого зверя в доме охотника.
Совладав с лёгким уколом паники, Млада огляделась в поисках прохода — ведь один раз удалось его увидеть — но ничего на него похожего не нашла. Только окутывал её подёрнутый синеватой серостью мир, в котором не ощущалось жизни. И как из него выбраться, вряд ли ведомо даже Богам. Если их взор вообще способен сюда дотянуться.
Слегка поразмыслив над тем, что делать дальше, Млада решила, что, возможно, стоит пойти к реке. Ведь не зря по ним переправляются души из верхнего мира в нижний. Раз есть в Яви, то и тут должна найтись. А там, может, и легче будет отыскать выход из этого гиблого места.
Млада отряхнулась, хоть к платью здесь даже пыли не пристало, и пошла в ту сторону, где в Верхней Мелинке протекала река.
Но ещё издалека поняла, что она здесь так же мертва, как и остальное. Не слышалось плеска воды и шуршания осоки у воды. А русло оказалось сухим: ни единой лужицы не виднелось на его дне, и всё тот же горячий лихорадочный ветер носил по нему мелкий песок. На другом берегу — несметная рать иссохших, почерневших дубов, торчащих из голой, без единой травинки, земли. И малого звука не проносилось в стоялом воздухе, даже шаги звучали глухо, будто идёшь по мягкому ковру.
С удивлением Млада осознала, что, несмотря на то, что оказалась в неведомой бездне за краем времён, и тени страха не мелькнуло внутри. Пусть она и могла застрять в Забвении навсегда, обречённая слоняться призраком в его пустоте. Ответа, почему так, она не нашла сходу, но вдруг подумалось, что здесь, верно, душа мертвеет, как и всё вокруг. Становится безразлично и гулко, как в выеденном термитами древесном стволе.
А чего бояться, если тут не вдруг сообразишь и то, куда пойти? Любая сторона кажется безнадёжной. Да и есть ли они здесь, эти стороны: ни солнца, ни звёзд не сияло на чёрном, точно пустая глазница, небе. Даже непонятно, как тут вообще можно хоть что-то разглядеть.
Забвение, оно забвение и есть.
Переступая с ноги на ногу на жгущей подошвы земле, Млада ещё раз огляделась, размышляя, что же делать. Она даже не знала, завершился ли обряд, и открылись ли в ней какие-то силы, доступные Воинам.
Вдалеке почудилось движение. Млада развернулась резко, хватаясь за пояс. Тихо выругалась, сжав пустой кулак. Конечно же, Призрака на нём не оказалось. Проклятое платье!
Кто это? Чудище, которые тут, коль судить по бою с вельдами, водятся в изобилии? Или что похуже?
Но нет, из туманного мрака выступила человеческая фигура. Знакомая. До того знакомая, что ёкнуло в груди: опоздали? Мужчина неспешно шёл к Младе, но как будто и не приближался. Тяжёлая ткань багряного корзна покачивалась за его спиной и горела, почти как пламя, в этом бесцветном, застиранном мире.
