Потому она плела заговоры — один на другой, почти напевала, пытаясь собственный страх успокоить. И ловила взглядом твёрдые изваяния мужчин, что замерли в ожидании по краю прогалины. Золотые, с резко очерченными чертами — будто чуры сами. Чуть одурманенный травами разум причудливо искажал всё вокруг. И виделись уже вместо братьев Ратиборичей и впрямь медведи. Ведана щурилась сквозь дым, то и дело пытаясь согнать муть из глаз, а всё равно не менялось ничего: звери, могучие и вольные, как есть. Словно Велес сам знак давал, помогал найти слова нужные, чтобы стянуть прореху в треснувшей завесе миров, что не должна пускать недоброе в Правь. А всё ж пускает.

Силы уходили сначала помалу, а там всё быстрее. Крепка ночь на Карачун, холодна — и из неё черпает силы неприветливый мир, что втягивает в себя пядь за пядью. Путались в голове слова обережных заговоров. И казалось, что нет воли уж сопротивляться. Ноги совсем окоченели, а колени подгибались. Как упустила Ведана тот миг, когда вытянуло её Забвение по капле? Увлеклась, всю себя бросила, все знания на то, чтобы залатать созданную однажды неумелым волхвом прореху.

И вдруг она провалилась. Ударилась всем телом в стылую, покрытую слоем чёрного пепла землю. Ослепла на миг от непроглядной темноты, не понимая, в какую сторону и посмотреть: кругом мрак непроглядный. Только через десяток вдохов и выдохов начало проступать из клубящейся мглы красноватое здешнее небо. И потянуло отовсюду запахом тлена и никак не угасающего до конца кострища. Зашелестело кругом, вдалеке — нарастая. Словно шаги неспешные или дыхание чьё-то. Ведана поднялась, отряхивая руки, хоть не пристало к ним ни крупицы земли. Да очиститься хотелось поскорей, а лучше уж уйти отсюда, да пока сил не достаёт. Куда идти? Где искать тающий с каждым мигом выход, ведь он может отказаться далеко отсюда, а можно и вовсе больше никогда его не найти — и некому подсказать.

И только она решила, в какую сторону пойдёт, собирая себя вновь и надеясь, что выбраться всё же сможет, как поняла, что за ней кто-то идёт. Незримо пока преследует — и вот-вот дыхание чужое ударит в спину. “Они вернулись”, — мелькнула в голове мысль. Те твари, что выбрались отсюда, вернулись, поддавшись невольному зову Веданы, которая силилась исправить невольную чужую ошибку. Их ещё не было здесь, страшных детей Забвения — похожих на волков, но с рылами, почти как у свиней. Их очертания уже проступали перед взором, будто они из тумана выплывали. А на самом деле — возвращались туда, где быть им положено.

И донёсся вдруг до слуха рокот голосов. И свет, совсем слабый, мутный — чужой силы — пробился через ткань миров, чуть лучше освещая всё вокруг. Да лучше бы не смотреть на этот мёртвое, словно обугленная головня, место. Очертились яснее фигуры порождений. Они приблизились резко — но вдруг позади них появилась чужая тень, она росла и росла, выпрямляясь — невыносимо медленно — пока не обратилась огромным медведем, что едва не на сажень возвышался над жалкими теперь телами тварей, что уже нюхали спёртый воздух, почуяв Ведану. А она, мгновение назад, идущая вперёд в поисках прорехи, через которую можно было выбраться отсюда, встала на месте, задыхаясь от восхищения.

От медведя жаром качалось во все стороны. Отступала мёртвая стужь Забвения, сбивалась в комок в самом дальнем уголке его. Зверь огляделся будто бы, шевеля блестящим носом. Его глубокие глаза зорко видели кругом, казалось, в самую непроглядную даль. Это не был простой медведь — словно сам Хозяин лесной пришёл прогнать те существа, что вздумали повелевать в его владениях и губить людей, которые жили с ним бок о бок с незапамятных времён.

— Медведь, это ты? — беззвучно шевельнула губами Ведана.

И едва не рухнула на спину, как сшибла с ног её невероятная мощь первородного зверя, с которой ей уже доводилось соприкасаться раньше: осторожно, с великим благоговением. Медведь постоял ещё миг — и вдруг вновь упал на передние лапы, подминая под себя рыщущих в поисках добычи чудищ единым махом. Они словно сгорели в яростном огне — и ничего от них не осталось, кроме хлопьев золы, что взметнулись в мутном воздухе, да растаяли, словно снежинки от горячего дыхания.

— Я здесь, Ведана, — мягкий, глубокий голос пробрал до самого нутра. — Всё хорошо будет. Всё закончится. Ты слышишь меня?

Она слышала и теперь шла увереннее на этот зов, зная, где ждёт её спасение. Сияющим лезвием показался вдалеке сужающийся выход. Ещё миг — и сомкнётся совсем. Тогда можно ли будет выбраться? Ведана чувствовала тепло и холод одновременно. Холод самой длинной ночи в кологоде, беспощадный и ненасытный, в котором растворится любая жизнь. И тепло — могучего тела и сильной души, которая разбивала зимнюю ночь на ледяные осколки, позволяя вспомнить, что минует Корочун, а там время вновь покатится в гору.

— Медведь, обними меня, — сказала вслух или подумала?

Всё же вслух, потому что крепкие объятия сомкнулись вокруг измученного тела. А в голове всё вертелись обрывки заговоров, уже ненужных, совершивших своё дело — волею Велеса, волею той половины силы, что осталась в Ведане без сестры. Хотя она и не могла теперь сказать, что была одна без неё. Не одна…

Мужчины несли Ведану до Беглицы на руках — по очереди. И могли бы, верно, соорудить волокуши, да отчего-то не стали. А она не могла даже глаза открыть, словно давил её сильный жар: и ни капли силы в теле не осталось.

Она смутно помнила, как принесли её в избу, что пахла уже знакомо и привычно. Как уложили на лавку. Прогремели ещё мужские голоса в отдалении, словно в соседнем дворе, а после и вовсе стихли. Ведана хотела руки поднять, чтобы тяжёлую одежду скинуть, да кто-то начал её раздевать, осторожно поворачивая с боку на бок.

— Сейчас печь растоплю. Сейчас, Ведана, — бормотал встревоженный голос.

И освободились плечи от кожуха. Голова — от платка. Озябшие ступни объяли большие тёплые руки, совсем как в тот день, когда ходили Ведана с Медведем к святилищу Велеса. Пробежались твёрдые пальцы от лодыжек вверх — и обратно. Ведану словно в большой лодке качало. Убаюкивало.

— Медведь… — она чуть приоткрыла глаза и счастливо закрыла вновь. как убедилась, что он и впрямь рядом. Не мерещится.

— Что?

— Просто.

Ведану на миг накрыло, словно меховым одеялом, горячее тело. Обветренные, но тёплые губы прижались к её — будто бы силу вливая вместе с дыханием. И через миг всё пропало — пришёл только крепкий сон.

Ведана хворала несколько дней — до конца Карачуна, который давил и давил морозом стены уединённой избы и крышу, укрытую толстым слоем снега — как бы не проломило. Медведь, взяв широкую лопату, расчистил её слегка, ведь она теперь ненадёжная, за избой почти год никто не ухаживал, не проверял, целы ли перекрытия. А волхва всё спала, едва просыпаясь, чтобы выпить взвара, который приготовила пришедшая ненадолго Ладейка. Та ещё и хлеба принесла да наварила каши, сдобрив её после клюквой — чтобы пользы было больше. Но Ведана не ела ничего, только пила — и так весь первый день после возвращения из леса.

Кмети заходили иногда — справиться о её здоровье. Глядели сочувственно, вздыхали и уходили. Они решили остаться до Колядных гуляний, а уж после возвращаться в Крият к самому Щедрецу. А людям-то нынче радости было ещё больше, чем обычно. Все вмиг узнали, что пришлая волхва избавила всех от опасности, что, словно заноза, сидела поблизости и прорвалась, как пришёл срок. И странно от воспоминаний о том вечере становилось.

Кажется, видел Медведь ясно, как выскочили из сумерек две твари непонятного и жуткого вида, совсем не похожие на те, с которыми уж приходилось сражаться в битве с вельдами. Кмети повыхватывали оружие. Встретили их, не пуская к Ведане, которая так и кружилась по прогалине в замысловатом полутанце, всё вознося обращения то ли к богам, то ли к Забвению самому. Да чудища только туда и рвались, словно звал их кто-то. До воинов, что норовили их задержать, им и дела не было. И они всё ж прорвались, даже встретив сталь острую своими сильными телами — и пропали вдруг. Вместе с Веданой. Осталась только на прогалинной земле их тёмная кипучая кровь.