По щекам Лили катятся слёзы.

— Это нечестно. Я не хочу так. Я хочу, чтобы он был жив, так же как и ты.

Я снова беру её на руки и прижимаю к себе, гладя по волосам, и шепчу:

— Я знаю, дочка, я знаю. Отец жив, пока ты его помнишь. Если ты его не забудешь, он всегда будет жить в твоём сердце. Вот здесь.

Я касаюсь рукой сердца, чувствуя, что слова, которые я говорю дочери, как будто освобождают меня от последних оставшихся в душе тёмных воспоминаний о моём муже, оставляя в сердце только свет

и любовь.

Снова беру дочку на руки.

— Он всегда будет жить, помни об этом.

Она вытирает слёзы тыльной стороной руки и кивает. Я целую её и прижимаю к себе, чувствуя, как счастье от того, что я могу быть с ней рядом больше не скрываясь, переполняет моё сердце.

— Я больше никогда тебя не оставлю, Лили.

18 месяцев спустя.

Ридли

— Вставай, Барон, нечего разлеживаться, — доносится до меня хриплый голос тюремщика. Он стучит палкой по прутьям решётки, и я открываю глаза. Одинокий луч света прорезает мою крошечную камеру, вместе с Бэйлом возвещая о том, что наступило очередное утро, такое же, как пять сотен предыдущих.

— Какой смысл вставать, — отвечаю я, — если вся радость за день — это видеть твою омерзительную харю, Бэйл?

Он улыбается всеми своими 13-ю зубами и издаёт смешок.

— Извините, ваша светлость, другой хари у меня для вас нет. И, кстати, кушать подано!

Он ставит на пол поднос с едой и пропихивает его в щель под решёткой. Еда пролезет, а человек нет.

— Спасибо, дружище! Неужели опять похлёбка из гнилой пшеницы с крысиными хвостами?

— Сегодня хвосты особенно вкусные, барон! Лично для вас отбирал лучшие!

Он снова издаёт смешок, и я улыбаюсь в ответ. У меня ушло больше полугода, чтобы расположить к себе угрюмого охранника, теперь я бы, наверное, мог назвать себя его другом. За это время я успел узнать всю его жизнь — от самого детства до его нынешних пятидесяти лет. И надо сказать, годы эти прошли не намного лучше, чем моё нынешнее заточение.

— Что слышно на свободе? — спрашиваю я.

— Ничего особенного. Король объявил отбор. Наш монарх наконец хочет жениться, да прославится его светлейшая огнедышащая задница на все времена.

От слова «отбор» меня словно подбрасывает, и я сажусь.

— Отбор? Ты сказал «отбор»?

— Ну… А ты чего подскочил? Аппетит проснулся, барон?

— Что там про отбор? — нетерпеливо говорю я.

— Я же рассказываю. По всему королевству снова рыщут, разыскивая самых пригожих девиц, способных ублажить короля. Священное действо, благословлённое богами, и всё такое. Люди только и трещат об этом без умолку. Вспоминают отбор того князя дракона… как его там звали… забыл.

— Ивар Стормс, — говорю я мрачно.

— Точно, Стормс. Тот самый подохший дракон. Видать, невеста была такая страшная, что он концы-то и отдал.

Бэйл гогочет, но, видя, что я не улыбаюсь и не поддерживаю его шутку, как обычно, он перестаёт смеяться.

— А чего такое?

— Ничего, — говорю я и снова ложусь, глядя на луч света, прорезающий мою камеру. — Не завидую я девицам, которые попадут на этот отбор.

— Это ещё почему?

— В прошлый раз многие погибли.

— Но победительница-то получила куш! — с восторгом говорит он. — Девчонка из захолустья получила замок и несметные деньжищи. Таких, клянусь, даже у тебя не было, барон, хоть ты и рассказываешь, что был богат как ростовщик. Подумаешь, жених не дожил до свадьбы, а денежки-то всё равно ей достались.

— Ты откуда знаешь? — с трудом скрывая дрожь в голосе, спрашиваю я.

— Это все знают. Правда, потом она, говорят, пропала куда-то. Съехала из замка своего, все денежки забрала — и так её и видали. Шустрая девчонка.

— А что с детьми?

— Какими детьми? — непонимающе спрашивает Бэйл.

— Не важно, — задумчиво говорю я.

И чего я так разволновался? Мне сидеть в этой камере до конца моих дней, я больше никогда не увижу лиц своих друзей, не обниму родителей, не смогу жениться и взять на руки своего ребёнка. Буду гнить тут, пока не сдохну.

Впервые за всё время на меня накатывает что-то похожее на отчаяние. Что, если бы тогда я поступил иначе? Что, если бы смолчал, как все остальные?

Ничего бы не случилось. Я бы просто вернулся домой и убил сам себя за трусость и низость. Я всё сделал правильно. Но как же горько осознавать, что на этом моя жизнь закончена…

Когда тюремщик понимает, что я не настроен разговаривать, он уходит, и я слышу привычный лязг запираемой внешней двери.

Я встаю и без аппетита съедаю черствый хлеб и размоченную в воде солонину. Конечно, никакими крысиными хвостами меня не кормят, но и это не намного лучше.

Подхожу к крошечному окошку и выглядываю наружу. Всё, что я могу видеть, — это край башни, скалистый обрыв и полоску моря под ним. Сейчас должна проплыть лодка Бэйла. И верно, как обычно, я точно рассчитал время. Несколько мгновений я вижу лодку, а потом она исчезает из виду.

И что он там говорил про Адриану? Неужели это правда? Загадочная девушка всю дорогу не давала мне покоя, а судьба дочери Ивара мне была вовсе не безразлична. То, что он сказал мне тогда, в последний вечер, этого я никогда не забуду. Было ли это правдой или он начал сходить с ума от болезни? Он сказал, что Элис не умерла тогда, при родах, и что у неё есть ещё один ребёнок. Но где теперь этот ребёнок? Сейчас ему, должно быть, около двух лет. Если о Лили, скорее всего, позаботилась Адриана или мать Ивара, то про это дитя никто не знает.

Ивар… Что же ты натворил, друг мой…

Бэйл всколыхнул во мне чувства, которые мне казалось, давно уже умерли, истёрлись в памяти и почти истлели, но теперь они все тут, точно такие же яркие, как были изначально. Всё, что было на этом проклятом отборе, я помню. И это заточение. Оно вовсе не за то, что я пошёл против короля. Оно за то, что я пригласил его на отбор, погубивший моего друга.

Сколько раз я крутил в голове слова Ивара, сколько думал о них за эти месяцы. Что, если всё это правда? Что, если он сам погубил свою жену, прекрасную Элис, чудесную, полную жизни Элис…

В груди что-то больно сжимается от одного воспоминания о ней.

Она не заслужила этого. Я поднимаю голову и обращаюсь неизвестно к кому, то ли к драконьему богу, то ли к давно забытым божествам прошлого, о которых мне рассказывали учителя.

Если только я когда-нибудь выберусь, я найду его детей, найду и позабочусь о них.

Но я не выберусь. О том, что я здесь, никто не знает. Так же, как никто не знает, кто я такой. Не нужно тешить себя глупыми надеждами…

На следующее утро Бэйл не появляется.

Я жду его, не смыкая глаз почти всю ночь, но его нет. Я провожу весь день в одиночестве, и, на моё счастье, идёт дождь, так что я могу выставить руки в окно и набрать дождевых капель.

К ночи меня буквально вышибает. Я засыпаю, как убитый, и всю ночь меня терзают страшные сны, где перемешано моё прошлое, моё настоящее и возможное будущее.

Следующий день я снова провожу в одиночестве и уже не могу встать с кровати ослабленный из за обезвоживания и голода.

А на следующее утро я просыпаюсь от того, что внешняя дверь с лязгом открывается. Разлепляю воспалённые глаза в надежде увидеть Бэйла, но его нет. Вместо него какой-то незнакомый человек с прилизанными волосами и лицом, похожим на мышиное.

Он оглядывается по сторонам, втягивает носом воздух и морщится.

— Ну и вонь тут у вас, барон, — говорит он. — Как будто сдох кто-то.

Он вставляет ключ и проворачивает его. А потом открывает решётку.

— Вставайте, барон, — говорит человек.

— Что? — На слабых ногах поднимаюсь, и сразу же в глазах темнеет от истощения, и я едва не падаю.

Человек быстро подходит ко мне и придерживает меня, чтобы я не упал.

— Ваш надсмотрщик, к сожалению, позавчера скончался. Так что прошу прощения, что вам пришлось немного поголодать, барон. Но всё уже позади.