Их окружала смерть.

Она грозила оборвать их нити и сегодня явила четыре лика.

Пылающая смерть для тех, кто был слишком серьезно ранен или напуган, чтобы бежать от огненного вихря, пронесшегося по селению. Ледяная смерть для тех, кто бежал вверх по откосу, стремясь выжить. Даже весной налетающий с ледяных равнин ветер грозил гибелью; жизненное тепло вместе с дыханием вырывалось из легких, руки и ноги чернели, словно зимние ветви, и человек превращался в твердокаменную глыбу, покрытую инеем.

Другим была уготована удушающая смерть, она настигала тех, кто пытался бежать вокруг отмели по голубому льду. Касание весны сделало морской лед слабым, словно больной зуб в десне. Лед уже не мог выдержать тяжести человека, ему не хватало крепости. Если под тобой раскалывалась льдина, ты погружался вниз, медленно, с воплями, или пластина просто наклонялась, и ты соскальзывал с нее. В любом случае маслянисто-черная вода была настолько холодной, что замораживала мысли в голове раньше, чем в легких кончался воздух.

Тех, кто остался и принял бой, ждала кровавая смерть, смерть насильственная. Эта смерть валила тебя на лед и била топором или палицей, так что ты не чувствовал ничего, кроме обжигающего холодом льда и обжигающего жара собственной крови и еще пронзительной, парализующей боли от ран. Эта смерть стояла над тобой и наносила удар за ударом, пока ты уже не переставал шевелиться или становился настолько изувечен, что смерть больше не могла на тебя смотреть и с отвращением уходила в поисках следующей души.

Любая из этих четырех смертей обрывала нить жизни в мгновение ока. И у всех четырех смертей были лики балтов.

Балты. Балты принесли в этт[123] аскоманнов смертоносный рассвет. Двадцать лодок. Сезон разбойничьих набегов еще не наступил. Надо было совсем отчаяться, чтобы решиться окровавить снег, когда можно дождаться первой травы и более мягкой погоды.

Двадцать лодок, и все вдобавок оснащены для передвижения по льду под морскими парусами.

Если бы было больше времени, аскоманны могли бы удивиться, почему смерть пришла к ним так рано. Железный Край, где обитали балты, существовал уже двадцать великих лет, но многие поговаривали, что его корни уже подгнили. Говорили, что ему осталось одно лето, в лучшем случае два, а потом океан снова затянет его в глубину, в мир-кузницу.

Владения аскоманнов располагались на длинной отмели ледяного шельфа, были почти не пригодны для земледелия и не предоставляли никакой естественной защиты, но провидцы считали этот участок суши сильной землей и сулили ему долгие годы.

Значит, жажда новых владений. Возможно, так оно и было.

Но Фит отлично понимал, в чем дело. Ничто так не разжигает страсть к убийству, как страх, и ничто не вызывает сильнейшего страха, чем дурная примета. Падающая звезда. Дневная звезда. Цвет льда. Свечение в море. Дым на ледяном шельфе, где нет никаких селений. Неожиданно выброшенный на берег труп. Родившийся у скота или женщины детеныш с врожденными уродствами.

Иногда было достаточно просто плохого сна. Плохого сна, из которого следовало, что племя, обитающее ниже по берегу или за соседним мысом, является источником зла. Протягивая руку за рубахой и клинком, ты убеждал себя в том, что стремишься захватить новые земли, но, прежде чем поднять паруса, не забывал убедиться, что годи[124] липкой сажей нарисовал на твоем лице надежные оберегающие знаки вроде солнечного диска или недремлющего ока.

А плохая примета действительно была. Фит сам ее видел.

И он видел, что грядет. Он достаточно рано заметил приближающиеся к берегу паруса, чтобы протрубить в рог, но слишком поздно, чтобы можно было что-то предпринять. Он просто не дал своим сородичам погибнуть во сне.

В предрассветном сумраке драккары балтов под черными парусами обогнули отмель и, едва заметно вздрогнув, выскочили на прибрежный лед. Застрельщики высадились на берег в дальнем конце косы, стремглав взобрались на снежные холмы и напали на селение аскоманнов с тыла.

После этого были только огонь и бойня. Балты были полукровками огромного роста с длинными лицами и навощенными бородами, блестевшими в солнечных лучах из-под личин шлемов. Они с устрашающей ловкостью орудовали топорами и палицами, а порой и мечами, что указывало на высокое положение их владельцев.

Но не было в них крикливого задора, обычного для грабительских и смертоносных набегов балтов. Молчаливые и напуганные тем, что им предстояло уничтожить, напуганные небесной магией, они в своей мрачной решимости были настроены уничтожить всех, лишь бы избавиться от колдовства. Мужчины, женщины, дети, животные — никто не избегал их ударов. Ни тени милосердия, ни даже мысли взять пленников или рабов. Аскоманнские девушки славились своей красотой, и в селении было немало здоровых девочек, которые со временем могли бы произвести на свет рабов, но в балтах горело лишь одно желание — очиститься от страха.

Секиры падали с влажными шлепками, рассекая плоть и дробя кости, словно рубили заболонь[125]. Боевые молоты производили глухие резкие звуки, словно кирки, вбивающие колья в мокрый лед. Но последующие звуки были еще ужаснее. Вопли агонизирующих и умирающих. Пронзительные крики раненых и искалеченных. Короткие рубящие удары, пока упавший не прекращал попытки подняться, не умолкал, пока он не лишался жизни или не переставал быть единым целым.

Фиту хватило времени, чтобы набросить рубаху и схватить секиру. Вместе с ним взялись за оружие еще несколько хэрсиров[126], и они вместе встретили стрелков, головой вперед прыгавших сквозь окна и проломы в стенах. Началась паника. Беспорядочная возня в темноте, пахнувшей мочой и дымом.

Секира Фита была сбалансирована для одной руки. Ее изготовили искусные ремесленники, и прочное навершие весило не меньше, чем средний новорожденный мальчишка. Ширина лезвия по всей дуге от верхнего до нижнего кончика была не меньше ладони взрослого мужчины, и точильный камень прикасался к оружию лишь накануне вечером.

Секира — устройство простое, это всего лишь рычаг, увеличивающий силу взмаха руки, передавая ее лезвию. Принцип действия сохраняется независимо от того, рубишь ли ты дерево или человека.

Секира Фита рубила кости, пробивала щиты, раскалывала шлемы, несла смерть и обрывала нити. Он был хэрсиром аскоманнского этта и знал, как постоять за себя.

В селении разгорелась жаркая битва. Фит выбросил из шатра двух прорвавшихся сквозь стены балтов, но в тесном помещении не мог как следует размахнуться. Он понимал, что необходимо выбраться наружу. Его окрик заставил отступить и остальных сражавшихся рядом воинов.

Они выбрались из шатра на затянутый черным дымом двор поселения и сейчас же лицом к лицу столкнулись с балтами в изукрашенных шлемах. И тогда началась настоящая драка. Всеобщая резня. Секиры мелькали, словно крылья ветряной мельницы в шторм.

Фенк упал, когда топор балта рассек ему голень по всей длине. Нога перестала слушаться, и он зарычал от ярости. В следующее мгновение удар палицы сбоку по голове сломал ему шею и оборвал нить. Воин рухнул наземь, из разбитого черепа потекла кровь.

Фит отогнал балта с киркой, испугав его свистящими круговыми взмахами секиры.

Гхейи попытался прикрыть Фита с фланга, применив тактику стены щитов. Но у Гхейи не хватило времени, чтобы взять подходящий щит со стойки с оружием, и в его руке был всего лишь изрядно потрепанный обломок дерева, используемый для тренировки. Копье балта прошло насквозь и пронзило тело, так что внутренности вывалились на снег, словно связка колбас. Гхейи попытался подхватить их, как будто мог вернуть кишки обратно, и тогда все снова было бы в порядке. От внутренностей пошел пар. Гхейи пронзительно крикнул от ужаса и боли. Уже ничего нельзя было сделать, и он знал, что смертельно ранен.