— Но из твоих рассуждений неминуемо следует вывод о необходимости моего уничтожения, — заметил Каба. — Этого я не могу допустить. Естественное право и желание каждого разумного существа — защищаться от причиняемого ему вреда.

Равашоль сделал шаг назад от машины и оцепенело смотрел, как из-за ее широкого корпуса выступает верховный адепт Лука Хром. Вот почему Урци с ассасином позволили Равашолю покинуть храм.

«Им всем хотелось узнать, сможет ли Каба убить меня…»

Паллант Равашоль услышал шаги и, обернувшись, увидел своего бывшего мастера возле железных ворот. Урци кивнул, и массивные поршни зашипели, наглухо закрывая блестящие створы ворот.

Равашоль упал на колени и снизу вверх смотрел на подкатившую машину, наставившую на него оружие. Адепт Хром встал рядом с Кабой.

— Давай. Я не смогу вас остановить. Но ни одно из ваших деяний не останется безнаказанным.

— В этой Галактике, — покачал головой Хром, — не существует ни наказаний, ни поощрений, адепт Равашоль. Одни лишь сплошные последствия.

— Что ж, надеюсь, последствия вашего предательства не обойдутся Марсу слишком дорого.

— Это уже решать Воителю, — ответил Хром и кивнул Кабе.

Равашоль взглянул на рдевшие сенсорные блистеры и увидел в них лишь холодный, не поддающийся эмоциям разум, который не имел никакого права на существование и в один прекрасный момент обратит оружие против своих хозяев. Так же, как он, собственно говоря, собирался поступить прямо сейчас.

— Прощай, Паллант, — целясь, произнесла машина.

Равашоль закрыл глаза, и его мир обратился в пламя.

В давние времена был построен прекрасный дворец, и возвышался он на вершине мира, подобно короне из света. Тогда человечество во второй раз покинуло породивший его кусок скалы в поисках истинного предназначения, сокрытого от людей в прежние эпохи.

Искусники из многих соперничавших гильдий Вольных Каменщиков возвели дворец, одну позолоченную глыбу за другой, дабы служил он символом единства, царственного и несокрушимого. После безрадостной и темной Эры Раздора враждующие племена и религии Терры слились воедино, подчинившись общему закону, и дворец стал вечным напоминанием об этом непревзойденном свершении. Все династии и кланы, нации и геносекты, все деспоты и тираны подчинились или были раздавлены, сокрушены и повержены. Те из властителей прошлого, что оказались умнее и расчетливее, сдались добровольно и признали господство победителей. Лучше уж вассальная присяга, чем гнев воителей в силовой броне.

Покорность лучше, чем вражда с новым хозяином мира.

Говорят, что единожды узревший его или услышавший его речи более не ведал сомнения. Он, и только он был Избранным. Он стал Императором задолго до того, как появился Империум. Никто не знал имени, данного ему при рождении, ведь он всегда был и оставался Императором.

Даже Вольные Каменщики, непримиримые в своем тщеславии и вечно готовые доказать превосходство в мастерстве силой оружия, на время оставили свои распри и, преисполнившись гордости, создали для него дворец.

Мир не знал более величавого здания. Хотя дворец являл собой не столько здание, сколько преображенный титаническим трудом природный ландшафт. Мастера возвели его на самом мощном из горных хребтов Терры, превратив чудовищные пики в неприступные бастионы. Дворец возвышался над планетой, опустошенной веками войн и террора, и, хотя с наступлением Эры Единства стали закладывать новые города, поражавшие чудесами архитектуры, ни одно из чудес не могло сравниться с цитаделью Императора.

Это было само воплощение красоты, небесное видение, сотканное из серебра и золота. Говорят, что по завершении работы мастера зарыдали от восторга.

Ко времени окончания строительства дворец стал крупнейшим из человеческих сооружений в обитаемой Вселенной. Его фундамент уходил глубоко в планетарную мантию, а башни достигали верхних границ атмосферы. Отныне слово «дворец» обозначало лишь императорскую цитадель, словно никаких других дворцов никогда не существовало.

Он осквернил эту святыню. Он возвел темные стены, навеки сокрывшие золотые залы. Он заключил стрельчатые башни в саркофаг из десятиметровой брони. Он уничтожил драгоценные фасады и кристелефанитовые украшения, изящные минареты и сверкающие купола и на их месте воздвиг бесчисленные орудийные башни. По его приказу равнины вокруг дворца покрылись шрамами траншей и ощетинились миллионами артиллерийских стволов. Он охомутал планетарную орбиту автоматическими боевыми платформами, несущими каждодневно обновляющиеся запасы оружия. Он поставил на стены своих людей, облаченных в золотые доспехи и готовых к грядущей войне.

Его звали Дорн, и он не гордился своей работой.

Раскладывая архитектурные планы перед заказчиком, военный инженер Вадок Сингх имел обыкновение поглаживать чертежи, словно они были ручными зверьками.

— Необходимость.

Свое излюбленное словечко Сингх произнес, приласкав усовершенствованную схему укреплений Дхавалагири.

— Это уродство, — ответил Дорн.

Он стоял поодаль от стола, прислонившись к одной из массивных колонн чертежной палаты и скрестив руки на широкой груди.

— Нет. Вот то, что они сотворят, если Врата Аннапурны окажутся слишком слабыми, действительно будет уродством, — ответил Сингх.

Инженер поднялся и раскурил свою трубку с боком, пока группа рабов раскладывала оставшиеся чертежи и настраивала медные держатели линз. Линзы должны были увеличить изображение и спроецировать его на стену комнаты для более тщательного изучения деталей.

Дорн пожал плечами:

— И все равно это уродливо. Мензо из Траверты тридцать лет потратил на то, чтобы инкрустировать ворота лазулитом и орбисом. Пилигримы валят сюда толпами, лишь бы полюбоваться его творением. Они утверждают, что с эстетической точки зрения работа Мензо превосходит даже Врата Вечности.

— С эстетической? — улыбнулся Сингх.

Инженер зашагал по комнате. Струйка синеватого дыма, поднимавшегося из чашечки длинной трубки, недовольно качнулась и устремилась за ним. Рабы Сингха покорно следовали за хозяином взад и вперед, словно стайка гусят за матерью. Сингх был высоким, ростом повыше примарха, но при этом устрашающе тощим. Для членов его гильдии высокий рост был одним из критериев генетического отбора — с подобным телосложением легче наблюдать за работами.

— Не устаю восхищаться нашими беседами, Рогал. Они противоречат логике. Ты, воин, читаешь лекции по эстетике мне, строителю.

— Я не читаю лекций, — откликнулся Дорн.

Он заметил, как Сигизмунд и Архамус, расположившиеся в углу комнаты, напряглись, когда инженер назвал примарха по имени. Позже Дорн наверняка опять услышит о «подобающем уважении и протоколе».

— Хорошо, не читаешь, — примирительно сказал Сингх. — Но это — необходимость. Сколько сейчас легионов у нашего забияки?

Дорн услышал, как Сигизмунд вскочил. Примарх обернулся и пристально посмотрел на первого капитана Имперских Кулаков. Тот негодующе просверлил взглядом своего повелителя, а затем развернулся и вышел из палаты.

Дорн вновь переключил внимание на военного инженера.

— Слишком много, — ответил он, и Сингх вытянул длинную руку в направлении схемы:

— Итак?

— Начинайте работу завтра на рассвете. Демонтируйте врата очень осторожно и поместите элементы отделки в хранилище. Когда все это закончится, мы их восстановим.

Сингх кивнул.

«Мы восстановим все, — подумал Дорн. — Когда покончим с этим, все станет таким, как прежде».

Этой ночью ветер скатывался с нижних бастионов императорской цитадели. Дворец был так огромен, что его отвесные стены порождали собственный микроклимат. В раскаленном дрожащем воздухе над новыми реакторами дворца расплывались звезды — там шла очередная проверка пустотных щитов.